Выясняя у нее возможность перевода курсанта из госпиталя в лазарет, офицер испытующе оглядывал девушку. Только сейчас он увидел, какая она красивая. Ольга почувствовала это и едва заметно улыбнулась.
— Да забирайте его хоть завтра. У нас каждая койка на учете. А он может лечиться и в лазарете, — ответила она на вопрос Мешковского.
Офицер заглянул ей в глаза и выпалил:
— Ну и дурак же парень…
— Почему? — удивилась она.
— Дурак, и все. Сам хочет поскорее выбраться отсюда. Я бы на его месте с удовольствием полежал под вашей опекой месяца два!
— Неужели? — насмешливо поглядела она на Мошковского.
— Клянусь вам!
— Не клянитесь. Может, и дня бы не выдержали…
— Давайте попробуем, — поспешно предложил Мешковский.
Девушка удивленно посмотрела на него:
— Это как же?
— Встретимся еще…
Ольга весело рассмеялась:
— Вы, я вижу, привыкли атаковать с ходу!
— Конечно, — не растерялся Мешковский. — Значит, договорились?
— У меня на это нет времени. Но есть выход…
— Какой же?
— Заболейте. Тогда вас положат в госпиталь, а я со своей стороны, обещаю вам заботливый уход…
* * *
На следующее утро Мешковский снова отправился в госпиталь — Куделиса переводили в лазарет училища.
Пока курсант с помощью санитара одевался, Мешковский разыскал медсестру, с которой познакомился накануне. Но и на этот раз ему не удалось договориться с ней о свидании.
Вечером, лежа в постели, Мешковский признался товарищам:
— Знаете, а я познакомился с симпатичной девушкой…
— Что-о? Где? — заинтересовался Казуса.
— В госпитале.
— Ну и что, договорился о встрече?
Мешковский тихо засмеялся:
— Договорился, только еще не знаю точно когда.
Брыла оторвался от книги и покачал головой:
— Теперь понятно, чего это ты весь день улыбаешься самому себе. А я-то ломал голову…
Мешковский разузнал, когда у Ольги заканчивается дежурство. В сумерках он ждал ее у госпиталя, чтобы проводить домой…
XIII
Организованные Воронцовым занятия на местности продолжались целый день. В учениях, максимально имитирующих реальный встречный бой, участвовали все взводы — первый и второй были выдвинуты на огневые позиции, третий и четвертый поделили на подразделения саперов, разведки, телефонной и радиосвязи.
В училище батарея вернулась вечером. После позднего обеда полковник собрал офицеров, чтобы разобрать с ними ход учений.
…Обсуждение только что закончилось. Воронцов, как всегда, еще весело балагурил с «молодежью» — так он называл офицеров батареи, — излагая на этот раз свои планы на будущее:
— …А когда войн уже не будет, когда рухнет капиталистическое окружение, а моя бренная плоть еще не будет изношена на все сто процентов, знаете, чем я займусь? Стану экскурсоводом в музее минувших войн. Вы только представьте себе: Кирилл Платонович Воронцов, гвардии полковник в отставке, старый вояка, ведет экскурсию школьников и объясняет: «А это, ребятки, «небельверфер» — страшное гитлеровское оружие, которое не спасло фашистов, как и другие «изобретения». А это «тигр» — танк, с помощью которого гитлеровцы намеревались одолеть советские танки. Но из той затеи у них также ничего не вышло…» А ребятишки слушают, таращат глазенки, удивляются и, уходя, говорят: «Навоевались наши отцы, чтобы мы могли жить в мире…» Приятная будет работенка, верно?
И полковник заразительно смеется, увлекая других. Хотел было еще что-то рассказать, но в этот момент в комнату влетел старшина батареи. Он так возбужден, что, несмотря на присутствие полковника, обращается прямо к Казубе и отзывает его в сторону. Они долго о чем-то шепчутся. Командир батареи затем подзывает Брылу, и они втроем выходят в коридор.
— Что-то стряслось, — говорит Романов.
В комнате повисло тягостное молчание. Воронцов, перестав балагурить, собирает вещи, направляется к двери и сталкивается с Казубой, который громко объявляет:
— Товарищи! У нас опять дезертирство!
— Кто?
— Роттер и Целиньский…
Мешковский и Виноградов посмотрели друг на друга: дезертиры были из их взводов.
— Может, они где-то отстали? — предположил Романов.
— Нет, — возразил Казуба, — приехали вместе со всеми, но не явились на обед и не сдали оружие. Дежурный офицер видел, как они выходили из училища. Остановил. Но те сказали, что получили задание, и ушли в сторону станции.
— С оружием?
— С оружием, сукины дети…
В комнату заходит Брыла:
— Это, конечно, дезертирство. Просьба ко всем вам, товарищи, проверить наличие оружия и личного состава в ваших подразделениях. — Глядя на Казубу, он заканчивает с тяжелым вздохом: — А мы пойдем доложим!
* * *
Известие о дезертирстве быстро распространилось по батарее. Во второй взвод его принес Добжицкий.
— Роттер удрал в лес, — лаконично сообщил он ребятам, занятым чисткой оружия.
— Не может быть! — ужаснулся Сумак.
— Как это «не может быть»! — пожал плечами Добжицкий. — Сведения точные.
Ребята заволновались. В комнате загудело, как в улье. Кшивка подошел к Чулко.
— Это наша вина! — буркнул он.
— Почему?
— Да потому… Если говорить честно, моя и твоя…
Чулко никогда еще не видел своего товарища таким возбужденным. Побледневший Кшивка со злостью бил шомполом по голенищу сапога.
— Мы уже давно подозревали, что Роттер якшается с энэсзетовцами. Но успокаивали себя отсутствием фактов… А надо было давно разоблачить гада… Теперь он будет стрелять в нас из-за угла…
Сзади них стоял Добжицкий. Вроде бы занятый своими мыслями, он внимательно ловил каждое слово.
«Ну и типы, — думал он с ненавистью. — Ну что ж, разберусь с вами при первом же удобном случае. Тогда вы у меня по-другому запоете».
Кшивка тем временем говорил вполголоса:
— Это нам еще один урок. Мучаемся угрызениями совести, везде и во всем проявляем терпимость, снисходительность. А враг пользуется этим. Действует напролом. И если, не дай бог, кто-то из нас угодит к нему в лапы, церемониться не станет…
Чулко вздохнул:
— Прошляпили… Это факт!
В приоткрытую дверь заглянул Бжузка и вызвал их в коридор,
— Вы уже знаете? Ну и сволочи, черт бы их побрал! Столько времени жили среди нас, а мы… как слепые котята…
— …и дурные, — закончил Кшивка. — Но человеку свойственно учиться на ошибках.
— Надо немедленно созвать актив и обсудить случившееся.
— Ты говорил об этом с хорунжим?
— Не успел. Он ушел с командиром батареи в дивизион. Но дожидаться не будем. Время не терпит, мы должны как-то отреагировать. Потом согласуем с ним…
После того как активисты вышли, Добжицкий стал внимательно наблюдать за остальными курсантами взвода.
«Многое изменилось в батарее… — мрачно размышлял он. — У Брылы появились преданные люди… Сагитировал…»
Тягостные мысли преследовали его. Он всячески старался себя успокоить: «Да что значат люди Брылы? Несколько сопляков, не представляющих никакой реальной силы. А этот Брыла неотесанный чурбан. Нет, пока оснований для волнений нет. Ему, правда, удалось перетянуть некоторых на свою сторону, но это вполне объяснимо — поддались самые слабые… Но почему же в моем взводе за Брылой идут самые толковые ребята?»
* * *
Казуба и хорунжий шли в дивизион в мрачном расположении духа.
— В этой чертовой шестой батарее хуже, чем на фронте! Как в бою…
— Это и есть настоящий фронт, — буркнул Брыла.
— Предчувствую, что крепко нам достанется…
— Ничего не попишешь!
— Тебе хорошо говорить! А я уже переживаю подобное во второй раз…
Командира дивизиона в штабе не оказалось. Застали там только Ожоха. Он выслушал доклад Казубы и решил:
— Пойдемте к майору…
Мруз спокойно воспринял сообщение о случившемся.
Спросил только Брылу, что собой представляют дезертиры. Хорунжий объяснил: отпетые реакционеры, но в последнее время актив бил их в спорах и дискуссиях.
— Случай дезертирства для нас крайне неприятен, — заключил после короткого раздумья замполит. — Но мы не должны его оценивать односторонне. Что за этим кроется? Во-первых, в шестой батарее идет борьба и для вскрытия вражеской деятельности мы должны обострить ее еще больше! Во-вторых, чаша весов в этой борьбе склоняется на нашу сторону. На чем основывается такая моя оценка? Так вот, в период, когда произошел первый случай дезертирства, у нас еще не было своего актива, в роте верховодили реакционные элементы. Сейчас же положение выглядит иначе. Актив существует и действует! Мы владеем положением в батарее, а дезертировали те, кто почувствовал близость разоблачения и бесперспективность своих усилий…
