III
Но вдруг поникла головаЕго в недоуменьи странном,Когда в лучами осиянномОн поперечном кораблеСияющий в вечерней мглеУвидел шаловливый кругКрылатых херувимов вдруг.Чрез настежь отпертый порталВливался пламенный металлЗаката алыми снопами,И меж суровыми столпамиНа нежный орнементный тюльЛожился, как червонный июльПылающим от страсти теломПо колосящимся наделам…От золотой его пылиКадильниц синие струиКазались слабым ореоломНад одуховленным шеолом,И лики скорбные святыхНеслышный излучали стих…Но в сердце алого потокаДвенадцать херувимов полных,Меж пышных путаясь гирлянд,Цветочные зыбящих волны,Несли усопший бриллиантНа зодчим изваянном ложе,Что на алтарь было похоже.Но почему она, о Боже,В гробу как спящая лежит?Под мраморным она брокатом,Одушевленная закатом,В гирлянде пухлых херувимовВека лежит уж недвижимо,И верный песик сторожитУ ног заснувший маргерит.Какая сладость в дивном лике,Какие пламенные бликиСкользят по форме гениальной!Лишь серафим ее опальныйСвоим божественным резцом,Сойдяся с вечностью лицом,Мог изваять в молитвы час,Лишь вечности лазурный глас;И вечности лазурной сердцеЛюбил угрюмый Яков Кверчья.Заснувшую последним сномЖену владыки-кондотьераОчаровательным резцомВ плите холодной из КаррарыПриворожил ваятель старый.Какая мощь! Какая вера!Бессмертье зримо в этом лике;Покой сошел, покой великийНа красивейшую из жен!И юноша ошеломленСтоял пред ней, впиваясь в бронзуПерил горячих… Солнцу, солнцуЗаснувшему казался сонЕе подобен, чрез виссонГлянувшему атласных туч!Сухой кокошника обручВ волнах кудрей как ореолСверкал промеж лучистых пчел,Вокруг кружившихся заката.И всё ушло, всё без возврата!Лишь символ красоты былойВоздвиг на пышный аналойТому назад пять сотен летВеликий ваятель-поэт.Но юноша ее давно,Давно уж знал! Темно, темноТогда всё было. Только звездыГорели в мировом погосте,И из-за мантий темно-синихСоздателя, как белый иней,Она глядела в мир с тоской,А он, застывшею рукойСжимая сердце, ждал чего-тоИ в золото писал кивотаЧерты неведомой святой.Века неслися чередой,Он видел след ее повсюду,Он с воплем поклонялся чудуОбманчивой фата-морганы,Таинственной и жутко-странной,Недостижимой в океане,И вдруг теперь, в забытой ЛуккеДля довершенья жуткой скукиОн отыскал желанный след.Вот здесь под этим камнем бредЕго горячечный сокрыт;Здесь воплощенная лежитОна, увы, но только тленОстался от нее меж стенПод сводом каменным, должно быть,В прогнившем от столетий гробе.А! сколько лет с щемящей жутьюЖивых он изучал глаза,Ходил и в храмы, и к распутью!Ни ночь, ни холод, ни гроза,Ни стыд гноящий не моглиОт девушек его землиК служенью возвратить небес;Но долго не было чудес,Цветок не отыскался синийВ мучительной людской пустыне.И лишь теперь, теперь нашелОн вечной грезы ореолИ пристань тихую, увы,Для бесприютной головы!На пять веков он опоздал,И мраморный лишь идеалЕму остался в этом мире,Да между звезд в алмазном клиреШестокрылатый серафим,Его сиятельный двойникМеж рая пестрых мозаик.Недоуменный пилигрим,Бесповоротно опоздалОт тяжести земных кандал!Потух священный огонекИларии – и одинокТеперь останется он вечно.Судьба жестокая беспечноНа двадцать лишь бурливых волн,На двадцать горьких поколенийОтважный отдалила челнОт возрожденских сновидений,И захлестнет больное темяЕму безжалостное времяРожденной в Хаосе волной!Недоуменный и больнойСтоял он, смутный и несчастный,И образ творчества прекрасныйС предельной мукой созерцал:– «Непостижимый, жуткий, Боже,Зачем на каменное ложеЕе ты каменной простер?Зачем неутолимый взорТы красотою тешишь в мире?Зачем в моей унылой лиреПодобье истины сокрыл?Зачем бессчетных шумом крылШеол ты оживил пустойПрелестной формы суетой?Ведь места нет уж от могил,И шум духовных всуе крылВсё небо синее покрыл?И я зачем, объявший ВечностьИ этих звезд святую млечность,И всё же, всё же головыНе преклонивший здесь, увы,На любящей меня груди!Отец незримый, посуди,Могу ли дальше так идтиЯ по бесцельному пути,Влюбленным в камень, озаренныйТвоим немилосердным оком?Пронзи меня стрелой червонной,Испепели меня! ПророкомЯ был довольно на земле!В унылой повторенья тьмеВопьющего глагол не нужен.Разочарован и недужен,С запекшимся от желчи ртом,Недоуменный я атомС воспоминаньем о небесном;Но в этом мире бесполезномПрозревшему учить других,Прозревших также и нагих,Возможно ли, Отец Небесный?И с этой желчью на устах,И с этой правдой жуткой, теснойНа покачнувшихся крестах!Нет, лучше уготовь, родитель,И мне холодную обительПод этой мраморной плитой,Чтоб с воплощенною мечтой,До времени уже истлевшей,Мог отдохнуть поэт, допевшийВсю страду мысли надоевшей.Илария ты дель Карретто?Мечта ваятеля поэта,Одушевленная резцом,Со стилизованным лицом,Жена владыки гордой Лукки?И белые вот эти рукиДругой когда-то целовал?Не может быть! Непостижима,Как и моя земная схима,Ты, отошедшая навек!И что ты, что ты, человек,С неотвратимым увяданьем,С непостигаемым заданьем,С любовью дивною на час,С порывом творческим подчасИ желчью разочарованьяВзамен желанного познанья!Как страшно в солнечной мне безднеОт этой пытки бесполезной;Как страшно знать, что ты былаДо звона белого крыла,Меня несущего в пучину!Как страшно, страшно Божью СынуНе отыскать желанных уст.Томителен вокруг и пустЭдема для меня простор.И слезы застилают взорМне всюду, и тернистый путьМне слова вызывает жутьИ горечь смертную…
IV
Меж темЗа Баптистерием совсемСпустилось солнце. Синей тениСкользнули пальцы на колениМолящегося у гробницы;Взамен стрельчатой Божьей птицыАтлачный, черный вдруг крыланЗатрепетал в ночной туман.В одной из боковых капеллДрожащим голосом допелМонах свое «Ave Maria!».И чрез залитый мраком нефСтарушки черные, седыеЗаковыляли в синий зевПолузакрытого портала.И ночь пугливая вбежалаИ черный бисер разметалаНа белые вокруг плиты.И юноша, подняв перстыДля крестного опять знаменья,Во мраке скрытые сиденьяУзрел из темного каштанаС интарсией, и бездыханноУпал на них, забыв о всем,Чем этот дивный Божий ДомЕго, бездомного, потряс…И снова плыл за часом часКуда-то в голубую вечность.И звезд таинственная млечностьЗажглась в хаосе роковом,И в сне глубоком и тупомБыл долго юноша больнойСреди грифонов распростерт,Орнаментальною спинойСлуживших спящему, как бортНадежный в море корабля,Когда сокроется земля!И даже опытный кустод,Свершая полночью обход,Не мог заснувшего отличитьОт символических обличий.И только месяц бледноликий,Томимый немощью великойИль непонятною тоской,Поднявшись светлою щекойНад храма трифорным окошком,Скользнул по мраморным дорожкам,И трепетно холодный луч,Прорвавшись из атласных туч,Глянул на спящего страдальца;И вдруг печальные зеркальцаОткрылись изумленных глазИ на задумчивый топазНа миг уставились потом,И пальцы хрупкие со лбомСлились мучительно – и вдругМагический раскрылся круг,И понял он и что и где,Не находимое нигде,Не разрешимое ничем,Недоуменного ярем;И, тяжело вздохнув, пошел,Минуя призрачный престолС гигантским бронзовым Распятьем,К блуждающим во мраке братьям…Но двери были на запоре,В необозримом он собореОдин лишь с ужасом дышал,Да перед ликом НикодимаМерцал еще неугасимоНа цепях золотой бокал.И жутко было, как в могиле,Ему, проснувшемуся, тут,И страх его, палящий трут,Зажег, испепеляя силы…Один, один во всей вселенной,Один в лазоревом гробу,С тоскою слов недоуменной,Не постигающий судьбуВсего, что так пугливо дышитИ голос чей-то смутно слышит,И образ чей-то видит смутный,Недоуменный и минутный.Бездомный, хилый, безотчизный,С восторгом вечным, с укоризнойНепостижимому Творцу,С тоской шагающий к концу,С желаньем странным, неустанным,Ненасытимым и туманным…А только раз, один лишь разОт любящих очнуться глаз,Немеркнущий увидеть блескМеж жизни странных арабеск;Один лишь раз живую рукуЧрез эту горестную скукуК устам лепечущим прижать!Увы, под мрамором холоднымЗаснули любящие очи,И никогда из вечной ночиПризывом их теперь бесплоднымДля состраданья не открыть!Так оборвись же, жизни нить,Испепелись, атом горящийВ сердцах окаменелых чаще!
V
