Танк взорвался неожиданно, когда на него уже перестали обращать внимание, и взрыв был так силен, что Таня в испуге отшатнулась и ее очередной выстрел не достиг цели. Дым рассеялся, и она увидела, что башня танка отлетела метров на двадцать. Труп офицера, висевший на люке, куда-то исчез.
— Все, — насмешливо протянул Беленко. — Царство ему небесное, отгулял свое по советской земле.
И вдруг, словно из-под земли, перед ямой выросли три гитлеровца. Появление их было столь внезапным, что Таня растерялась и забыла, что в ее руках винтовка. Несколько мгновений гитлеровцы удивленно смотрели на нее, и этих мгновений было достаточно для того, чтобы Беленко из-за спины Тани сделал прыжок вверх. Стрелять он не мог из-за близкого расстояния. На голову переднего гитлеровца обрушился удар прикладом. Гитлеровец упал, а автомат переломился. В руке Беленко блеснул кинжал. Второй гитлеровец дико вскрикнул, хватаясь за грудь, и стал оседать на землю. Третий, офицер, отскочил. Беленко бросился к нему, но тот успел дважды выстрелить из пистолета, и поднятая рука с кинжалом бессильно опустилась вниз. Опомнившаяся Таня выстрелила одновременно с офицером, и тот, схватившись рукой за голову, опрокинулся на спину.
Беленко повернулся и, бледнея, шагнул к Тане. Второго шага он не сделал, а тяжело рухнул около ямы. Таня подтянулась к нему, повернула его на спину. Беленко открыл глаза и попробовал улыбнуться, но вместо улыбки получилась гримаса.
— Искалечили, гады, — прошептал он. — Немного не рассчитал.
— Куда ранили?
— В грудь, кажись…
Таня расстегнула бушлат, разорвала тельняшку и начала перевязывать залитую кровью широкую грудь матроса, приговаривая:
— Потерпи, потерпи, Миша. Скоро стемнеет, и я отнесу тебя в санчасть…
Он молчал, устремив округлившиеся глаза в пасмурное небо. В груди его что-то заклокотало, и изо рта тоненькой струйкой полилась кровь.
— Все, не довелось дойти, — выдохнул Беленко и неожиданно для Тани заплакал.
Его слезы так поразили Таню, что она сама чуть не заплакала. Она обняла его голову и зашептала:
— Не плачь, Миша, родненький. Не надо…
И поцеловала его в холодную щеку. Он с благодарностью посмотрел на нее и закрыл глаза. Тело его вздрогнуло, словно по нему прошла судорога, и вытянулось.
Несколько минут девушка сидела недвижимой около трупа. Она понимала, что матрос умер, но ей не хотелось верить этому.
— Миша, открой глаза, ну, — повторяла Таня, тряся его за плечо.
Ее глаза наполнились слезами.
На дороге показались немцы. Таня быстро вытерла глаза рукавом, прыгнула в яму и стала стрелять.
С каждым выстрелом к ней возвращалось хладнокровие.
В сумерки она вынула из кармана убитого матроса окровавленный комсомольский билет, матросскую книжку, тонкую связку писем и спрятала в свою полевую сумку. Труп матроса уложила в яму, заботливо прикрыла плащ-палаткой.
Когда совсем стемнело, Таня вернулась в штаб.
Хмурясь, Куников выслушал ее рассказ. У него было усталое лицо, глаза ввалились и сухо блестели.
— Еще одного моряка не стало… Эх, сколько мы потеряли за день!.. А какие ребята были! — с горечью проговорил он, просматривая документы матроса. — Славно погиб моряк…
Он закурил и потер кулаком лоб.
— Через час-полтора вот эти хлопцы, — указал он кивком головы на группу матросов, — пойдут в Станичку, и вы с ними. Ночью будете отдыхать, а утром командир группы укажет вам место для засады. Пока есть время, поужинайте. А документы Беленко отдайте замполиту…
Таня села на камень в углу землянки и развязала вещевой мешок. Только сейчас она почувствовала, как проголодалась.
Связной из группы Ботылева докладывал:
— Старший лейтенант решил захватить здание трехэтажной школы. Просит вашего разрешения. Мы находимся через улицу от нее.
— Школу? — оживился Куников. — Это было бы здорово. Из нее вся Станичка видна, как на ладони. Лакомый кусочек! — Куников задумался, сдвинул брови.
— Командир группы просил также дать подкрепление и боеприпасов, — сказал связной.
— Увы, дорогой, — вздохнул Куников, — ни людей, ни боеприпасов у меня в запасе нет. Начальник штаба, у тебя блокнот в руке. Пиши: «Школу брать не надо, занимайте только оборону. Наша задача — продержаться до вечера. Сейчас жмут на наш левый фланг. Боезапаса нет. Экономьте, захватывайте боезапас противника». Теперь дай подпишу.
Подписав листок, он сложил его вчетверо и подал связному:
— Понял? Ну и добро. Бегом к Ботылеву!
Старшинова Таня разыскала в соседней землянке. Положив на столик документы и связку писем, она повторила рассказ о смерти Беленко.
У Старшннова вырвался горестный вздох.
— Надо о нем написать, — проговорил он. — Обязательно!..
— Куда писать? Зачем? — не поняла Таня.
Старшинов протянул ей листовку и сказал:
— Прочти — поймешь куда и зачем. Вот бумага и карандаш.
Таня стала читать листовку. На обыкновенной газетной бумаге размером чуть более тетрадного листа чернилами было написано:
«В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС
По Советскому Союзу:
Наши войска заняли города: Красный Лиман, Купянск, Кущевскую, перерезали ж. д. Орел — Курск.
По отряду:
Группа под командованием мл. лейтенанта Пшеченко стремительным броском захватила пушку противника и из этой пушки успешно громит фашистов.
Матрос Степанов из боевой группы мл. лейтенанта Пахомова гранатой уничтожил пулеметную точку врага и из автомата уничтожил пять фашистов.
Член партии агитатор Любченко из пятой боевой группы проник в расположение врага с тремя бойцами и незаметно подполз к вражескому орудию. Уничтожив расчет, Любченко захватил орудие и два пулемета. Повернув пушки и пулеметы в сторону врага, храбрые моряки открыли губительный огонь по гитлеровской нечисти. Из трофейного оружия Любченко и его три боевых товарища уничтожили около ста немецких солдат и офицеров.
Десантник! Бей врагов, как их бьет член партии т. Любченко!»
Прочтя листовку, Таня задумалась. Еще во время обороны Севастополя она видела, как такие невзрачные на вид листовки поднимали боевой дух бойцов, зажигали в них ненависть к врагу. И ей сейчас захотелось так написать о Беленко, чтобы его имя навсегда осталось в памяти людей, звало на подвиг.
Подсев ближе к лампе-гильзе, Таня стала писать.
— Товарищ Левидова, а вы стихи не пишете? — задал неожиданный вопрос Старшинов.
— Нет, — ответила Таня, краснея, словно чувствуя вину за то, что не умеет писать стихи.
— Жаль, очень жаль…
На берегу послышались частые взрывы снарядов, и Таня догадалась, что гитлеровцы обстреливают причал. В землянку вбежал круглолицый матрос и радостно сообщил:
— Катера пришли!
Закончив писать, Таня подала листок Старшинову и вышла из землянки. В море она увидела несколько морских охотников. Одни уже отходил от причала. По нему стреляли. Снаряды рвались около маленького корабля, но он уверенно мчался вдоль берега, вспенивая воду. Вот еще один катер подошел к причалу.
Таня подумала, что на одном из них сейчас стоит на мостике Виктор. И, подумав об этом, с тревогой стала следить за катерами, подходящими к берегу. Вот на одном катере что-то загорелось. Таня тихо ахнула и чуть не побежала к причалу. Но огонь на катере потух, и катер благополучно отошел от причала. Таня следила за ним, пока он не скрылся в темноте.
От землянки донесся голос Куникова, посылавшего на берег связных:
— Всех командиров высадившихся подразделений привести ко мне. Пусть выделят своих связных.
Кинув последний взгляд на катера, казавшиеся черными точками, Таня села на камень около входа в землянку и стала ждать своих спутников. Чувство одиночества, неуютности охватило ее. Возможно, это была усталость после боевого дня. Ей вдруг захотелось принять теплую ванну, потом выпить чаю с вареньем, лечь в мягкую и чистую постель с книгой в руке и забыть все на свете.
Мечты, мечты…
Таня горько улыбнулась и, поеживаясь от холодного ветра, пошла в землянку.
2
В полдень Новосельцев привел свой катер к месту стоянки.
Сойдя на берег, лейтенант направился в штаб береговой базы, где необходимо было разрешить некоторые хозяйственные вопросы. Сделал он это быстро и уже собирался уходить, как в дверях показался Уздяков.
Квадратное лицо командира базы сияло довольством. Увидев Новосельцева, он протянул ему обе руки и воскликнул:
— Рад, рад вас видеть! Зайдите ко мне. Хочется поговорить. Кстати и пообедаем.
— Везет мне у вас на обеды, — пошутил Новосельцев. — Неудобно вас разорять, а отказаться желудок не позволяет.
— Трудно меня разорить, — вошел в шутливый тон Уздяков. — Все-таки я интендант…
