Офис оказался не шикарным, впрочем, Ефим нечто подобное и ожидал увидеть: всего две комнатушки для персонала и маленький зальчик, очевидно, для предаукционных выставок, хотя здесь вряд ли можно было разместить более двух десятков работ. Скорее всего, это предприятие арт-бизнеса более ориентировалось на Интернет, чем на живой показ картин и живую их продажу.
Симпатичная молоденькая девушка встретила посетителя с искренней радостью. Ефим тоже обрадовался, выяснив, что девчонка – не француженка, а словачка. К тому же изучавшая, пусть и недолго, русский язык. Так что объяснялись без помощи предусмотрительно захваченного Береславским электронного переводчика.
Чтобы поддержать интерес к своей персоне, Ефим некоторое время изображал из себя потенциального покупателя, и девчушка с удовольствием демонстрировала ему свои запасы картинок.
Потом перевел разговор на старых русских мастеров и конкретно на Шишкина. Девочка погрустнела, сказала, что сейчас нет, но если господин оставит свои координаты, то она будет иметь его в виду.
– А вообще-то Шишкин через вас проходил когда-нибудь? – с обидным недоверием спросил потенциальный клиент.
– Конечно, – гордо ответила девушка. – Целых пять картин, совсем недавно.
И, найдя искомое в компьютере, повернула плоский экран к клиенту.
Ефим ахнул.
В принципе, он уже видел эти картинки. Сам же в Сети и нашел, после того как заключил договор с хитрым рязанцем. Только крошечные, в плохоньком, архивном, разрешении и черно-белые. Теперь же они занимали весь большой экран и были в цвете.
Нет, не ахнуть было совершенно невозможно. Потому что одну из этих «шишкинских» работ Ефим Аркадьевич не только уже видел, но даже держал в руках. Да что там держал! Лично и приобрел по весьма сходной цене, обменяв старинный холст на деньги, полученные за первую продажу незабвенной Мухи.
Еле сдержав эмоции, Ефим поблагодарил приветливую словачку и в полном смятении покинул контору аукциона.
Что же это делается? Одна такая же картина, с виду старинная, была продана Румянцевым Велесову. Вторая – фактически идентичная, глаз у Береславского наметан многолетней работой с рекламными макетами – была продана алкашом-художником ему лично на Измайловском вернисаже. Ну, дела!
Ефим со своего мобильного, не дожидаясь появления таксофона, с которого звонить было существенно дешевле, набрал номер Агуреева.
– Да-а, – сразу ответил рязанец. Береславский явственно представил глазки-щелочки Агуреева, заулыбавшегося, услышав голос друга.
– Ты еще не оплатил Велесову полотна? – с места в карьер начал самодеятельный сыщик.
– Послезавтра оплачу, – ответил тот.
– Не надо, – сказал Береславский.
– Почему? – расстроился Агуреев, все-таки надеявшийся на удачное приобретение.
– Потому что я купил точно такого же Шишкина на базаре в Измайлове. Так что лучше купи у меня.
– Тебе бы все смешочки, – разозлился рязанец. – А ты уверен, что мы Шишкина не упустим?
– Ну, если он, как плоттер, их партиями фигачил, то это Шишкин, – ухмыльнулся довольный собой Береславский. Он-то свою работу сделал четко. – Вернусь – покажу тебе мой вариант. И найди восемь отличий. Если сможешь…
– Понятно, – Агуреев, похоже, принял решение. – Ладно, возвращайся скорее, я все же хочу всю эту мутотень до конца расхлебать.
– Ну, дай ты мне хоть пару дней по Франции помотаться! – возмутился Ефим. – Я ж теток своих с собой везу!
– Хорошо. Но только пару. Вернешься – будем этого паскудника наружу выворачивать.
– Договорились.
Ефиму не было жалко Велесова. Он считал, что жульничество в делах не есть хороший бизнес. И если человек из-за денег готов поставить на кон совесть, репутацию, а то и жизнь, то это его личное дело. Сам он так никогда бы не поступил, но у нас же свободная страна…
Береславский быстро дошел до машины, включил дизель и на всю мощь кондиционер: жара постепенно становилась нестерпимой. А еще через полтора часа к «патрулю» подошли увешанные пакетами женщины. Видно, скидки действительно были хорошими, так как пакеты заняли половину огромного багажника.
– Ну что, вперед, к морю? – спросил босс.
– А там есть магазины? – вопросом ответила дочка.
– Магазины есть везде, – с грустью ответил рекламный профессор, ставя селектор трансмиссии на «drive». Дизель подал свой басовитый голос, и «патруль» неспешно тронулся с места.
А еще через минуту так же неспешно снялся с «якоря» серебристый «Ситроен Берлинго»: самая, пожалуй, неприметная машиненка во Франции – таких работяг здесь даже не тысячи, а, наверное, миллионы. И тоже подался на юг.
Глава 22
Глеб Петрович и его схемка
Место: Москва.
Время: три года после точки отсчета.
Хороший зеленый чай, правильно выращенный и правильно заваренный, Глеб Петрович полюбил давно, еще с тех времен, когда работал на государство. Правда, пить его тогда приходилось не из фарфоровых невесомых чашек, а из пиалок, простых, керамических, покрытых грубой глазурью. Да и слух Глеба Петровича во время тех чаепитий услаждался не классической музыкой, как сейчас, а лексически разнообразной речью коллег, а то и посвистом пуль да осколков эрпэгэшных гранат.
Всякий раз, как Глеб Петрович хоть мельком вспоминает былое, он благодарит судьбу за свое нынешнее положение. И благодарить есть за что.
Глеб Петрович окинул взглядом просторный кабинет. Не роскошный, конечно, но обжитой, наполненный целым рядом приятных, удобных и недешевых штучек. Последнее приобретение – огромное кожаное кресло, стоящее отдельно, у дальней стены кабинета. Под черной, хорошей выделки кожей прятался хитроумный механизм из сотен, даже тысяч механических деталей, управляемый компьютерными мозгами. Стоило Глебу Петровичу сесть в его обширное чрево и выбрать на пульте желаемый режим, как его не раз простуженное, переломанное и простреленное тело немедленно услаждалось одной из многочисленных массажных программ.
Конечно, он мог бы и к живому человеку обратиться. Или вообще нанять кого-то для постоянного физического релакса и ублажения – денег хватило бы на целый взвод массажисток. Но, к сожалению, не все решают деньги. Специфика нынешней деятельности Глеба Петровича такова, что он предпочитает даже секретаршу не нанимать. Чем меньше народа в курсе его манипуляций, тем больше шансов встретить спокойную старость. В этом обстоятельстве его нынешняя работенка очень схожа с прежней.
Ну да ладно.
Глеб Петрович отвлекся от мыслей и взглянул на бумажку с не очень аккуратно набросанной схемкой. Квадратики и кружочки соединялись разнонаправленными стрелками. Подписи к квадратикам и кружочкам были лаконичными, явно сокращенными или зашифрованными, а может, и то, и другое вместе. Один кружочек с надписью «Р-в» был грубо зачеркнут черным фломастером. Еще три кружочка – «В.О.» «Л.О.» и «Б-й» – сопровождались большими красными вопросительными знаками. К большинству кружочков тянулись стрелки от квадратика с надписью «В-в». Для тех, кто в курсе, все просто. «Румянцев» вычеркнут. Вадим Оглоблин и его гражданская жена – не Оглоблина соответственно, а Овалова – находятся в розыске. Вопросительный же знак рядом с Береславским означал сразу два момента: во-первых, этого господина надо срочно найти, а во-вторых – решить, что с ним делать.
Глеб Петрович задумался.
Бизнес его был чудовищно высокорентабелен, но неспокоен. Глеб Петрович курировал не более десятка тем, управляясь с хозяйством с помощью четырех помощников и многочисленных старых связей. Ну и денег, разумеется. С каждой темы ему текли деньги. За что? Ответ на этот вопрос понятен всякому, кто хоть недолго пожил в постсоветской России. За «крышу», покровительство, хорошее отношение – называйте это как угодно, но в постсоветской России оно реально стоит денег. Особенно тогда, когда тема, выражаясь корректно, не вполне отвечает действующему законодательству.
А что, Глеб Петрович давно уже не мальчик в розовых очках, мечтавший бороться с врагами любимой Родины. К тому же изготовление высокохудожественных фальшаков (не высокохудожественные не покупали бы) или поставка в столицу браконьерской черной икры – это все-таки не организация наркотрафика и тем более не агентство по приему заказов на убийства. Так что Глеб Петрович вовсе не самый ужасный из всех ужасных.
Хотя и его бизнес детским не назовешь – он мельком взглянул на перечеркнутый кружочек с буквами «Р-в». Но что поделать – такова жизнь. Терять из-за какого-то слюнтяйства все, что налажено таким трудом, Глеб Петрович не собирался.
Он снова пригубил чай. Только ничего не понимающие люди портят его сахаром или заваривают в кипятке. А Глеб Петрович понимает, потому напиток и столь чудесен.
