– Смотри у меня! – истово погрозил царь кулаком. – Знаю я вас, олухов! Вам лишь бы поржать да похихикать, насмешки построить… Запорю, сукиных детей!
А выглядел Пётр – как по его образу (дьяка Возницына то есть) и полагалось: длинный и широкий кафтан без пояса – тёмно-коричневого цвета, с лисьей опушкой, сапоги низкие – русского фасона, волосы (парик) длинные, гладкие, щедро напомаженные свежим лампадным маслом и тщательно расчёсанные на стороны редким гребнем, бородка реденькая, козлиная – средней длины, густые тёмно-русые усы – поверх настоящих – чёрных да реденьких, на носу – круглые очки с простыми стёклами. Совершенно обычный такой вид, солидный даже! Смешно, конечно, самую малость, ежели вдуматься. Так ведь – для пользы дела же…
Через неделю с небольшим Великое Посольство прибыло в Курляндию, в славный город Ригу. Тут их – благодаря своевременным письмам Лефорта – уже давно ждали. Встреча получилась уважительной и очень пышной: при въезде в герцогский замок дружно стреляли пушки – общим числом двадцать четыре, местные худосочные дворяне склонялись в низких поклонах, вежливо помахивая своими шляпами, симпатичные и упитанные дамочки приседали – в реверансах разных и книксенах…
Впрочем, очень скоро выяснилось, что предмета для серьёзных переговоров дипломатических и нет вовсе. Бедной была эта Курляндия, да и желания у местной знати были пошлыми и прозрачными насквозь: что-нибудь задёшево купить в России, да и перепродать – втридорога – в другие страны европейские… Ещё одна неприятность образовалась: жёлто-серый лед на Двине держался упорно, поэтому и судоходный сезон пока не начинался. Приходилось терпеливо ждать, ведь далее уже морем планировали пойти…
От нечего делать много гуляли по старинному и красивому городу, Пётр всё очень внимательно осматривал, громко и серьёзно комментировал увиденное:
– Каменные дома – сила! И нам надо больше строить таких. А замки рыцарские – красота! Только не до замков нам нынче. Хотя потом, когда дел понаделаем громких, можно будет задуматься о замках да крепостях с высокими шпилями, выписать из Европы архитекторов знатных… Вот ещё дело весьма полезное и достойное: дороги, мощённые булыжниками. Да и набережные, одетые в камень, зело приятно глазу! А мы все дрынами дубовыми укрепляем берега рек наших…
На обратной дороге они подошли к неказистым каменным домам, где встала на постой свита Великого Посольства.
– Гляди, мин херц! – весело хохотнул Егор и ткнул пальцем в сторону амбара, стоявшего чуть на отшибе. – Да вон, на дровосека смотри! Неужто не узнаёшь?
У амбарной стены, сложенной из грубо обтёсанных каменных блоков, высокий и костистый мужик сноровисто бронзовым топором с широким лезвием колол толстые берёзовые чурки.
– Кто это такой? – изумился царь. – Смотреть со стороны – так я же это…
– Волонтёр Пётр Михайлов, прошу любить и жаловать! – с заслуженной гордостью пояснил Егор. – По-настоящему его Емелей кличут, из крестьян новгородских. Правда, он похож на тебя?
– Похож! – подтвердил Пётр. – И даже очень… Хват ты у меня, Алексашка! Может, князем высокородным сделать тебя? Не, я твёрдо решил, что высокие титулы давать буду только за заслуги воинские, знатные… За те, которые ещё громче Азовских будут…
Наконец порт Либавы растаял за кормой в белёсой туманной дымке. Неповоротливый и солидный, многопушечный корабль «Святой Георгий» уверенно взял курс на город Кенигсберг. Громко хлопали паруса, серые волны часто и сильно били в правый борт, нос судна, украшенный деревянной фигурой Нептуна, тяжело зарывался в морскую воду, разбрасывая вокруг высокие и очень холодные брызги…
– Да, это вам не Переяславское озеро! Как качает-то… – высказался Пётр, закрываясь от водяного душа полой своего сюртука. – Да и не тёплое море Азовское! Тут всё другое… Алексашка, чего стоишь столбом? Раздобудь мне плащ путний! Я на корме буду: пойду – слегка поблюю, может, оно и полегчает немного…
Прошли форты крепости Пилау, надёжно охранявшей Кенигсберг с моря.
– Не знаю, стоит ли нам здесь останавливаться надолго? – задумчиво спросил Пётр, оглядывая вскользь низкий песчаный берег, местами покрытый жиденькими сосновыми рощами. – Фридрих, курфюрст бранденбургский, нам не помощник в войне с Турцией. Поэтому и не даст нам ничего: ни денег, ни оружия… О чём тогда толковать с ним?
– О, не скажи, Питер, не скажи! – Лефорт наставительно поднял вверх свой длинный указательный палец. – Фридриху очень шведы досаждают. Если мы решимся на штурм Нарвской крепости, то курфюрст для России никаких денег не пожалеет…
– А мы что, уже окончательно решили – шведа воевать? – неприятно удивился царь, его жилистая шея тут же покраснела, правая щека задёргалась в нервном тике.
– Нет, конечно же, не решили! – сделал «невинные» глаза Лефорт. – Но это и есть дипломатия! С Фридрихом так договариваться надо: за год до начала Нарвской кампании мы ставим его в известность о наших намерениях серьёзных. Он тут же нам присылает денег, ружей, пушек. А если, вдруг, не присылает, то и войны, как бы, не будет…
– Да, дипломатия высокая, это вам – не изюма подгнившего фунт! – уважительно скривился Пётр.
В Кёнигсберге Великое Посольство встретили тоже очень радушно, разместили на постой в купеческих каменных домах. Правда, из пушек никто не стрелял.
– Немцы, понятное дело! – со знанием дела прокомментировал Егор. – Каждую копейку экономят, на этом и стоят, мерзавцы…
Понимая, что начинается большая политика и можно ожидать всяких неожиданностей, решено было волонтёра Петра Михайлова от греха убрать с глаз долой. Заперли беднягу в крохотной комнатушке, щедро снабдив съестными припасами и нехитрой выпивкой, у дверей поставили Алёшку Бровкина – с двумя заряженными пистолетами и наказом строгим: бдить неустанно и, в случае чего, палить на поражение…
До официально назначенного приёма Великого Посольства оставалось целых три дня, поэтому нагулялись вволю по городку, пива немецкого напились в местных чистеньких кабачках – от пуза.
– Ничего не понимаю! – растерянно посвёркивая стёклами своих камуфляжных очков, без устали возмущался Пётр. – У них даже заборов нет! А где кобели цепные, злобные? Они что же – воров и татей ночных совсем не боятся? А двери-то, двери… Посмотри, охранитель, у них же тонкие дверные филёнки стеклом зашиты! Булыжником большим шандарахни, заходи и бери – чего только пожелает душа! Бред какой-то… А почему вокруг – чисто так? Ни тебе навоза конского, ни гор печной золы и углей! А где отбросы и нечистоты? Смотри, деревья растут фруктовые – вдоль улиц… Они, что же, ничьи? Кто с них потом плоды и ягоды собирает? Никто? Они тут растут только для красоты? Хватит врать мне, совесть поимей! – неожиданно царь загрустил и спросил – очень серьёзно: – Алексашка, а у нас – в России – когда-нибудь будет такое?
Егор, хорошо ещё помнящий действительность двадцать первого века, только головой покачал недоверчиво:
– Очень я сомневаюсь в этом, мин херц! Очень сомневаюсь…
Сидели втроём в обычной бранденбургской забегаловке: Пётр, замаскированный под дьячка учёного, Егор и Лефорт – уже переодевшиеся в классическую немецкую одежду, пили светлое, чуть сладковатое пиво, закусывали горячими кровяными колбасками, рассуждали о возможностях строительства в России больших и малых пивоварен – по немецкому примеру…
Неожиданно к их столику подскочил совсем молоденький, щеголеватый и элегантный кавалер: короткополый кафтан и штаны до колен – небесно-голубого шёлка, грудь вся – в пышных белоснежных кружевах, короткий и аккуратный, чёрно-угольный парик, накрытый сверху широкополой шляпой, украшенной – без всякой меры – разноцветными перьями страуса.
Кавалер склонился в низком поклоне, ловко сорвал со своей головы шляпу, замахал ею из стороны в сторону, старательно подметая пышными перьями пол таверны, любезно представился, бойко затарахтел по-немецки:
– Камер-юнкер фон Принц, к вашим услугам! По поручению господина моего, великого курфюрста бранденбургского Фридриха, я имею к вам, господа Великие послы, конфиденциальный разговор…
Егор, не знавший толком немецкого языка, благоразумно промолчал, а Лефорт, широко и приветливо улыбаясь, душевно пригласил посланника курфюрста к столу:
– Присаживайтесь, мой прекрасный фон Принц! Наливайте себе свежего пива из этого кувшина. Эй, трактирщик, подай чистый бокал – для господина камер-юнкера! Говорите, юноша, говорите, мы слушаем вас внимательно…
Фон Принц, насторожённо оглядевшись по сторонам, заговорил – уже вполголоса, обращаясь, главным образом, к Лефорту (действительно, стоит ли обращать внимание на неказистого дьяка и непонятного мужичка, явно тебя не понимающего и увлечённого своей литровой кружкой, полной вкусного и пенного напитка?):
