Ральфа Лорена, платьице от Гуччи, охренительно хорошенькие шмотки французской марки под названием «Пти Бото», я такой и не встречала раньше, крохотные беленькие шелковые носочки, я сдерживаюсь, чтобы не захихикать от умиления, глядя на все это, блин, сколько же удовольствия от детей.
– Могу я вам чем-нибудь помочь?
Симпатичная темнокожая девушка в безупречно белой блузке и черных джинсах, красивые губы накрашены красной помадой, лоб и кожа под глазами изящно выделены хайлайтером.
– Нет, я просто смотрю… хотя вообще-то мне нужно купить немного одежды. На девочку четырех месяцев.
Широкая улыбка, красивые белые зубы.
– Замечательно, это для вашего ребенка?
Я неуверенно киваю, немного разочарованная тем, что она меня не узнала.
– Именно.
– Ищете что-то особенное? Потому что мы буквально только что получили совершенно обворожительное…
– Нет, мне скорее… всякой разной одежки. Чтобы ей хватило на три-четыре дня.
– Вы куда-то едете?
Я начинаю немного ерзать.
– Никуда не едем. Ей просто нужно.
На несколько секунд воцаряется тишина, в красивых глазах с накладными ресницами вдруг появляется растерянность, мне до этого казалось, что она немного старше, но теперь даже сквозь слой макияжа я замечаю, что она на самом деле моих лет, для нее привычно очаровывать богатых старушенций, у которых недавно появился внук или внучка, или флиртовать с парами среднего возраста, которых пригласили на крестины, а я в шлепках, потертых джинсах и застиранной черной майке не укладываюсь в привычную схему.
– Здесь у нас в основном представлены эксклюзивные марки, – неуверенно начинает она. – Если вам нужна базовая одежда, лучше поискать… – смуглые пальчики с покрытыми серебристым лаком ноготками делают неопределенное движение куда-то вдаль, вниз, – где-то еще.
– Был пожар, – произношу я, не задумываясь. – Мы попали в тот лесной пожар в Даларне, все наши вещи пропали. Она сейчас с бабушкой осталась, а мне нужно раздобыть новую одежду.
Лицо вдруг оживляется, словно я нажала на кнопку, на нем появляется сестринская мина изумленного сострадания, худенькая ручка скользит к губам, так обычно делают в высшем обществе, когда смеются или изумляются до глубины души.
– Ах, неужели! Милочка, с вами-то как? Где вы сейчас?
– Со мной все хорошо, – вежливо отвечаю я. – Мы остановились в гостинице. Все себя хорошо чувствуют, как я уже сказала, но нам сейчас нужно купить немного одежды.
– Но вы же в любом случае получите какую-то выплату по страховке, так ведь? Я только что смотрела в новостях: маловероятно, что все получат полностью причитающуюся сумму, больше полумиллиона домов пострадало, чиновник по связям с общественностью сказал, что они не смогут выплатить так много, государство должно включиться и помочь покрыть расходы, как было в пандемию.
Я не отвечаю, а просто прохожу мимо нее и углубляюсь в магазин, она следует за мной по пустому отделу, на ходу прихватывая несколько вешалок, я останавливаюсь напротив стойки «Бёрберри» и разглядываю хорошенькие юбочки и платьица в бежевую клеточку, там есть и мягкие игрушки, и мягкие одеяльца, мне хочется взять все, я хочу все.
– Какой-то полный дурдом творится, – полушепотом продолжает продавщица. – У моего папы фирма по экспорту в Нигерии, он торгует рыбой, но ему придется продать предприятие и переехать сюда, потому что рыба кончается, сардины стали вполовину мельче, чем раньше, поскольку планктона нет, так говорят.
Я пожимаю плечами:
– Хорошо, что я не ем сардин. Или планктон.
Она смотрит на меня в замешательстве:
– Но это же влияет на многое другое – если не будет сардин, пострадают более крупные рыбы, и морские чайки тоже, и…
– Чаек я тоже не ем.
Мои пальцы ощупывают нежную ткань пледа от «Бёрберри».
– Не знаете, из какой это шерсти?
– Из какой… шерсти?
Вначале она мне даже немного понравилась, но теперь раздражает, сложно представить что-то хуже красивых людей, не наделенных интеллектом, обеспокоенное темное личико, надутые губки, неестественно шелковистые прямые волосы.
– Да, шерсти. Она любит играть с такими вот пледиками, но он должен быть из правильного материала.
Одно мгновение она словно смотрит сквозь меня. Потом морщинки разглаживаются, как будто шарик накачали воздухом.
– Должно быть, меринос. Или кашемир. – Последнее слово она произносит по-английски, cashmere. – Что-то из них. Мериносовая шерсть прослужит дольше, ее проще стирать, а cashmere, естественно, нежнее и теплее. – Она сладко улыбается: – Но они волшебно хороши, что один, что другой.
Я разгуливаю по магазину с двумя бумажными пакетами, набитыми фирменной одеждой с крутыми логотипами, – образ до того чудесный, что я заглядываю в отдел парфюмерии и прохожусь мимо кружевного нижнего белья, не чтобы что-то купить, а в основном ради того, чтобы продлить ощущение гламура. Потом быстро пробегаюсь по продуктовому, покупаю там подгузники, салфетки, заменитель молока, соски – он дал мне список, – после чего иду в отдел с маленькой хипстерской кафешкой, где вся стена уставлена большими банками с разными сортами кофе и чая, а рядом с ней устроена импровизированная кухня с японскими кухонными ножами, датским стеклом, португальской посудой, массивными разделочными досками из тика, дуба и акации и выставлены кофемашины, похожие на космические корабли. Когда я работала в том кофейном киоске, у меня все время было ощущение, что я нахожусь на шипящей, заполненной паром фабрике, но в этом пространстве на все эти агрегаты приятно посмотреть, они словно на выставке произведений искусства: чистые сверкающие поверхности из хрома и стали обещают тебе сладостные воскресные часы за городом, когда ты блаженствуешь в халате, а по радио передают какую-нибудь захватывающую и познавательную передачу, в духовке стоят круассаны – все как должно было бы быть в моей жизни с Дидриком, все как он мне обещал когда-то.
Я тоже смотрела его фотографии. Вначале чаще, в первый год, когда он только бросил меня, как какую-то порванную резиновую куклу. Там были Закариас и Вилья, их дни рождения и каникулы, а иногда его проклятая жена в купальнике и с этой ее довольной улыбочкой, и один раз попалась фотография, сделанная как раз в такое утро: загородный дом, расписанный вручную деревянный стул, две кружки латте с молочной пенкой сердечком – это я учила его рисовать пенкой, – миска со свежеиспеченными круассанами, и мне стало гадко и грустно, меня почти парализовало, и я подумала: «Черт побери, как же он надрывается».
Захожу на рынок, скольжу по залу мимо блистающего мрамора, кремовых кафельных стен, маленьких магазинчиков, где цены и сообщения об акциях написаны мелом на грифельных досках, как в старых кинолентах, повсюду барные стойки – тут теснится народ, пьет, болтает, а за стойкой мускулистые татуированные парни с ухоженными бородами режут колбасы, разделывают рыбное филе или же выкидывают на лед куски мяса и кур:
