Наташа ходила из конца в конец по Третьей Тверской-Ямской. Заглянула на Первую, Вторую и даже Пятую. О генерале Зыкове и мальчике, который имел свою лошадь, никто ничего не знал. Наконец на глаза Наташе попался какой-то дворник.
- Енерал Зыков, - усмехнулся тот. - Есть такой енерал. И Лёшка есть. Вон там. - И дворник показал на одноэтажный деревянный домик.
Дядю Ипата Наташа встретила во дворе, с метлой в руках.
- Здравствуйте, - сказала Наташа. - Здесь живёт генерал Зыков?
- Зыков? Ну, я Зыков, - проговорил дядя Ипат.
Он удивлённо посмотрел на девочку, силясь понять, не ослышался ли в слове "генерал". И Наташа с удивлением смотрела на дядю Ипата, на метлу, на его кудлатую бороду, на сатиновую одноцветную рубаху, на пыльные, с огромными заплатами сапоги.
- Ну, я Зыков, - повторил дядя Ипат и вдруг признал в Наташе ту самую девочку, которую встретил вместе с Лёшкой тогда на Петровке.
И Наташа тоже узнала дядю Ипата.
- Генерал?! - заревел Зыков. - К Лёшке пришла. К нему, к шаромыжнику. Кататься! - Он замахнулся метлой.
Наташа невольно подалась в сторону.
- Простите. Я думала... Лёша мне говорил... - Девочка повернулась, бросилась к выходу.
- Стой! Стой! - закричал дядя Ипат.
Наташа остановилась. Зыков подошёл, спросил совсем мягко, почти просительно:
- А твой папаша, случайно, овсом не торгует?
- Нет, - словно извиняясь, проговорила Наташа. - У него чулочная фабрика.
- Жаль, - произнёс дядя Ипат.
Наташа ушла.
- Ишь, щенок, напридумал, - усмехался дядя Ипат, входя в комнату. "Генерал"! - Он подошёл к зеркалу, посмотрел. - "Генерал"! Ишь ты, стервец.
А через несколько дней, когда Лёшка вернулся из Сергиева-Посада, Зыков напился и снова драл мальчика.
- Щенок! - кричал. - Шуточки шутишь. Над благодетелем насмехаешься! и ударил с такой силой, словно хотел перерубить Лёшку.
"ЭХ, НАТАША, НАТАША!"
Зазеленела Москва. Забушевала листвой на бульварах и скверах. Заголосила грачами и галками на тополях и развесистых клёнах. Оделся город в пёстрые платья и цветные рубахи. Заулыбался от тепла и яркого солнца. Только Лёшке вся эта радость не в радость. Помрачнел. Замкнулся. Ушёл в себя.
- Да будя, будя, - успокаивает мальчика тётка Марья.
- Лёш, Лё-ёш, ну, улыбнись, а Лёш, - тормошит мальчишку Дуняша.
А тот молчит, только больше мрачнеет. Несколько раз Лёшка ездил на Брюсовский. Напрасно. Девочка не выходила.
"Эх, Наташа, Наташа! - вздыхал Лёшка. - Подумаешь, чулочная фабрика. Может быть, когда Лёшка вырастет, у него и не то будет!"
Лёшке и ясно, что дружбе конец, и всё же не верится. Вспоминает Москву-реку, Воробьёвы горы. Эх, Наташа, Наташа!
Прошло две недели. Как-то Лёшка ехал по Охотному ряду. Буланчик шёл шагом, и мальчик размышлял, не заехать ли ему снова на Брюсовский, как вдруг услышал знакомый голос:
- Это рысак?
- А как его звать?
- А где он живёт?
Поднял глаза - Наташа! Девочка сидела на козлах рядом с каким-то бородачом в стоящей у тротуара пролётке, держала в руках вожжи и с восторгом смотрела на стройную лошадь. Сзади на пассажирском сиденье всё в той же бескозырке с надписью "Верный" развалился полковничий Вова.
- Наташа! - окликнул Лёшка.
Вова первым повернул голову.
- Ванька! Ванька! - закричал он и стал тыкать в сторону Лёшки пальцем.
Лёшка покраснел, растерялся, как-то съёжился весь и отвёл глаза в сторону. Он не видел теперь Наташу. Он услышал лишь её тихий смешок и снова:
- Ванька! Ванька!
- Но! - закричал Лёшка и с силой ударил Буланчика.
В этот же вечер на Брюсовском Лёшка подкараулил мальчика в бескозырке. Лёшка давно не дрался с таким наслаждением. Он дубасил противного Вовку за всё, бил по спине, по лицу и по шее, бил и за "ваньку", и за "рысака", и за бескозырку с надписью "Верный", и за Наташу, и за папу полковника.
Потом, когда Вова всё же вырвался из Лёшкиных рук и побежал, мальчик сплюнул через плечо и, не поворачивая головы назад, решительно пошёл прочь с Брюсовского.
И снова дни пошли своим чередом. Только почему-то совсем невезучие. К Лёшке в пролётку никто не садился, и мальчик опять возвращался с пустыми карманами.
- Ты что же, снова с деньгами шельмуешь?! - кричал дядя Ипат. Он поднимался, большой, угловатый, приносил ремённые вожжи.
Лёшка не сопротивлялся. Покорно ложился на лавку.
- Брось, брось, - заступалась тётка Марья.
- Батя, батя, - молила Дуняша.
Но от этого дядя Ипат свирепел ещё больше. Бил во всю силу, долго и зло.
ПОЛНЫЙ ГЕОРГИЕВСКИЙ КАВАЛЕР
В самый разгар лета прибыл в родительский дом Степан Зыков. Вошёл, брякнул орденами. Глянул Лёшка: в ряд один к одному четыре Георгиевских креста на груди героя.
- Кавалер, полный георгиевский кавалер! - закричал дядя Ипат и стал обнимать сына.
- Батюшки, - всплеснула руками тётка Марья и принялась плакать.
А через час вернулась Дуняша, стала в дверях, обомлела. Смотрит и не верит своим глазам, словно и не Степан вернулся.
- Дура! - крикнул дядя Ипат. - Чай, муж прибыл. В ножки ему, в ножки герою!
Дуняша заголосила, бросилась на пол.
Пили и ели в этот день, не жалея брюха. Невесть откуда тётка Марья достала копчёного сига, напекла пирогов, а в щи наложила целую гору мяса. Смотрел Лёшка на стол - дух перехватывало.
- За героя! - кричал дядя Ипат. - За полного георгиевского кавалера! - и пил вино полными стаканами, как воду.
Поинтересовавшись, как сын доехал, дядя Ипат стал допытываться, за что кресты.
- Первый, он ещё с 1914 года, - объяснял Степан, за штыковую атаку под городом Перемышлем. А этот, - Степан показал пальцем на второй крест, - за спасение знамени полка. Третий крест был за прорыв австро-венгерского фронта и пленение германского генерала. Четвёртый за сбитый аэроплан.
- Да ну? - подивился дядя Ипат. - Значит, упал?
- Упал.
- Ну, а германец?
- Убился, - ответил Степан.
- Ура! - закричал Зыков. - Туды ему и дорога!
Лёшка слушал, а у самого душа замирала. И представлялась ему одна картина необычнее другой. Не Степан ходил в штыковую атаку под городом Перемышлем, и вовсе не Степан спасал полковое знамя, брал в плен генерала и сбивал германский аэроплан, а он, Лёшка. И полным георгиевским кавалером тоже был Лёшка. А потом мальчик приехал в Москву. Все с завистью смотрели на героя. И Наташа смотрела. Плакала, просила прощения, но он проходил мимо.
- Ну, а как оно, начальство? - расспрашивал дядя Ипат. - Как генерал? Стало быть, доволен?
- Да всякое бывает.
- Ну, а германца как, скоро побьём?
- Да может, и скоро. Только вот большевики сильно смущают. За "долой войну" большевики.
- Они и здесь кричат, - произнёс дядя Ипат. - Эх, времечко. Оно-то при царе надёжнее было.
- Да всё едино, - ответил Степан. - Замаялся народ. И солдату война во. - Он провёл рукой, словно ножом по шее. Потом наклонился к дяде Ипату, проговорил тише: - Войну-то пора кончать, батя. Поди, правы большевики.
Дядя Ипат удивлённо глянул на сына, ничего не ответил.
- Ну, а как у вас там, на фронте, с овсом? - спросил неожиданно.
- Да будя вам, - вмешалась тётка Марья. - От леший, - набросилась на мужа, - и чего привязался!
- Цыц, дура! - крикнул дядя Ипат. - Надолго ты, сынок? - обратился к Степану.
- На три дня.
- Ну, выпьем.
И они выпили за скорейшее дарование победы российской армии. На следующий день Степан решил вспомнить старое, запряг коня и с утра выехал в город. Следом за Степаном поехал и Лёшка. Люди останавливались, смотрели на георгиевского кавалера. На Тверской у Страстного монастыря вокруг Степановой пролётки собрался народ. Набежали кадеты, студенты, какие-то дамочки. Они кричали "Ура!" и "Слава герою!".
Неожиданно в пролётку полез какой-то субъект в пенсне. Выкинув вперёд руку, стал говорить о спасении родины, о защите революции и ещё о чём-то, но Лёшка не смог расслышать - его оттеснили в сторону.
И снова все кричали: "Ура!", "Браво!", "Слава герою!". И Лёшка кричал со всеми.
Потом появился какой-то инвалид, тоже полез в пролётку и, потрясая в воздухе культяпками, посылал проклятия германскому извергу.
Толпа гудела, двигалась, кричала и возбуждалась всё больше.
- Ра-се-я! Матушка! - ревел инвалид. - Не отдадим Ра-се-ю!
- Ну, хватит, - проговорил Степан и вытолкал инвалида из пролётки.
Три дня Лёшка не сводил восхищённых глаз со Степана. Потом солдат снова уехал на фронт.
А ещё через день исчез Лёшка. Обыскались Зыковы, а его нет и нет, словно и на земле не жил.
Глава четвёртая
"АГИТАТОР"
НА ФРОНТЕ
Войска полковника Громолысова занимали участок фронта от села Дудницы до реки Рыськи. В Дудницах был штаб. А сразу же за селом начинались проволочные заграждения. Затейливо петляя по лугу, они переходили на правый, чуть возвышенный берег реки и терялись в дубовой роще.
Полк занял оборонительный рубеж ещё осенью прошлого года и с той поры стоял без всякого движения. Солдаты привыкли и к Рыське, и к Дудницам, и к тому затишью, которое держалось вот уже около года. Тут они перезимовали, тут встретили весть о свержении царя, перемесили весеннюю грязь и дождались лета.
