Новициатки улыбаются еле заметно: старухи, конечно, праведны и честны, но кто им поверит, если летом сады изобилуют растительностью, пчелы кружат над цветами, виноградные лозы под поющими изваяниями, яблони гнутся под тяжестью плодов, свиньи, овцы, козы, куры, коровы.
Мари хоронят под каменными плитами главного алтаря часовни, на самом почетном месте. Поговаривают о причислении к лику святых. Вечерами вилланки стекаются помолиться на могиле Мари, ходят слухи, будто она исцеляет жировики, сломанные руки, гноящиеся зубы.
Восемь ночей после того, как Тильду выбрали аббатисой, она спит беспокойно и просыпается с ощущением, будто сердце ее вот-вот выпрыгнет из груди; на девятую ночь, пробудившись с тревожным чувством, она поднимается и идет помолиться в часовню.
Она оставляет свечу на престоле, преклоняет колени в алтаре, но ей неуютно, мысли ее разлетаются. Тильда ловит себя на том, что рассматривает настенные росписи, они пляшут в тусклом свете: Апокалипсис, Страшный суд, Мария Магдалина с распущенными волосами до пояса и длинным лошадиным лицом. Золотое сияние заливает лик Девы в Благовещении. Откровение, двуликая вавилонская блудница верхом на драконе.
Вдруг холодный ветерок овеял ей шею, словно дыхание стоящего рядом. Кто-то или что-то в нефе за ее спиной. Тильда сглатывает, руки ее дрожат, она медленно поднимается, читая молитву. Тянется к свече, но стоит ей дотронуться до подсвечника, и пламя гаснет. Над ее пальцами в темноте вьется дымок.
Собравшись с духом, Тильда оборачивается и видит мерцание ровно над тем местом, где под каменными плитами покоится Мари. Тильда точно знает, что видит дух старой аббатисы, хотя позже усомнится: может, это отблески лунного света на листьях дуба падали сквозь окно, и отраженный свет дрожал в воздухе?
Аббатиса Мари была очень честолюбива, нетерпелива, порой с трудом сдерживала ярость, но никому не желала зла, аббатиса Тильда проработала рядом с нею двадцать с лишним лет и отлично это знает. И стоит ей подумать об этом, как страх ее улетучивается. Душа ее успокаивается.
Она направляет стопы свои к тому, что ее потревожило, но мерцание ускользает и вновь вспыхивает поодаль. Тильда следует за ним на двор, холодный ветер колышет черноту деревьев, по дорожке, усыпанной прелой падалицей, в дом аббатисы.
Мерцание приводит ее сквозь мрак к столу, заваленному нескончаемой работой. В лунном сиянии Тильда видит то, чего глаз не заметил при свете дня: на полках громоздятся переплетенные пергаменты, связанные с жизнью аббатства за несколько веков, и многие страницы исписаны рукою Мари.
Едва Тильда затворяет дверь, как время облетает с нее, в темноте ей является видение, она видит Мари, какой некогда ее знала, незадолго до того, как Мари выбрали аббатисой, вскоре после того, как сама Тильда стала новициаткой и заняла должность переписчицы в скриптории, она тогда не смела надеяться, что однажды королева повысит ее до приорессы. Лицо Мари уже тогда обрело строгую прелесть, она стояла в косых лучах рыжего утреннего солнца, улыбнулась вошедшей Тильде, такой юной, такой боязливой, та явилась с вопросом из латыни: никто из монахинь не сумел на него ответить. Когда Тильда постучала в дверь, аббатиса Мари держала в руке печать аббатства и крепко прижала ее к книге в кожаном переплете. Тильда, проговорила Мари, и та затрепетала, услышав имя свое из уст аббатисы. Мари ответила на вопрос, не раздумывая, с ласковой улыбкой.
Образ тускнеет, аббатиса Тильда зажигает свечу, роется в книгах и наконец находит ту самую, на которую в таком живом воспоминании Мари поставила печать.
Тильда читает, не прерываясь, всю утреню, лауды и службу первого часа, а закончив, потирает виски. Занимается холодная серая заря, ноябрьские иды, слабый свет за окном заливает промерзшую землю. Аббатиса становится на колени перед очагом, сама зажигает огонь, дверь она заперла, чтобы не беспокоили, и служанок не пустит. Аббатиса глядит на огонь, чтобы собраться с мыслями.
Тильда знала, что Мари – блестящий стратег, она разумно и скрупулезно управляла делами обители, слыла ловким политиком, повсюду имела союзников и шпионов, дружила с великими и малыми, была доброй и здравомыслящей в своей вере. Тильде случалось видеть, как Мари освобождала бабочку, запутавшуюся в паутине, как аббатиса, расчувствовавшись от великолепия заката, падала на колени. Правда, поговаривали, что она колдунья, но подобной молвы не избежать, если речь идет о влиятельной женщине. И все же Тильда не сомневалась: видения, ниспосланные Мари Пресвятой Девой, не совсем видения, скорее ее собственные мысли, которые она облекала в форму видений, чтобы склонить сестер к участию в своих затеях. Тильда не верила, что аббатиса и вправду провидица. Провидицы – существа неземные, а Мари была какая угодно, только не неземная. Высокая, дородная, движимая страстями.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Что-то смущает Тильду в этих видениях, что-то в них кажется ей не словом Божьим, исполненным силы в Библии, а скорее измышлением человеческим, и оно, если уж начистоту, не ниспослано свыше, а выдумано целиком.
Но дух аббатисы явно что-то хотел сообщить ей: это что-нибудь да значит.
Тильда силится отгадать, что именно, но так и не находит удовлетворительного ответа.
Она перечитывает видения и вновь поражается до глубины души, ибо, если бы такие видения просочились в мир при жизни Мари, ее сожгли бы на костре как еретичку, сестер разогнали, а богатства, которые обитель накапливала годами, захватили бы жадные набольшие, они и так все время кружат поблизости, высматривают, чем поживиться.
В видениях Ева и Дева Мария обмениваются поцелуем, Бог предстает гигантской голубкой, что снесла яйцо с этим миром, а Мари – защитницей, облеченной властью гораздо большей, чем любая женщина, рожденная женщиной. По отдельности видения не такие уж еретические, но вместе их образы настолько отличаются от привычных, что у Тильды занимается дух. Ей хочется закрыть глаза руками.
Выпустить эту книгу в мир невозможно, и Тильда это понимает. Люди быстро смекнут, кто ее написал, и оставшихся сестер тут же постигнет суровая кара. Аббатиса Тильда и так считает благоразумным прекратить исповеди и богослужения, без борьбы уступить это право: подобная власть в слишком маленьких, слишком слабых женских руках представляется ей неуместной. Ей страшно даже хранить в обители книгу видений Мари.
Тильда решает спрятать книгу за другими томами, пусть лежит, пока аббатиса не возрастет в премудрости и не сообразит, как с ней быть, но тут в коридоре раздаются тяжелые шаги субприорессы Годы, она дергает ручку двери, Тильда в бездумной тревоге швыряет книгу в огонь и смотрит, как аккуратные письмена Мари корчатся, точно паучьи лапы, как проворное синее пламя пожирает пергамент.
Тильда не владеет даром предвидения и не понимает, какое сокровище сгинуло в огне: наследие ее предшественницы, видения, которые, может статься, показали бы иной путь в грядущем тысячелетии. Утрачен крепкий подвой для нового привоя. Как медленно распускаются последние благие намерения: ядовитые их цветы явятся лишь через несколько столетий.
Обитель рушится, земля нагревается, облака покидают эти края, исчезают тритоны и птицы, и в новой сухости жаркого мира следы строений старого мертвого аббатства буреют обожженными линиями на траве странного изменившегося места, где уже нет праведниц, очертания лабиринта погребены под дорогами и домами будущих, еще более алчных людей.
Нет, новая аббатиса, такая хорошая, такая послушная, глубоко благочестивая, ощущает, как в душе ее растет постыдная мрачная радость, Тильда дрожит от восторга, ибо впервые познала удовольствие разрушения.
Об этом удовольствии разрушения она впоследствии задумается с тревогой, оно стихийное, человеческое: это о нем, должно быть, змий нашептывал на ухо Еве.
Когда в келью заходит Года, видения Мари уже сгинули без следа.
Негоже запираться от сестер, кричит Года, это запрещено даже аббатисе. А кричит она, потому что состарилась и почти оглохла.
