Он остановился, то ли подсчитывая в уме, то ли дожидаясь, пока Хак произведёт пересчёт. – Где-то шестьдесят часов в месяц.
– Шестьдесят часов в месяц, – повторила Анджела. – Это будет… Боже, всего пятнадцать часов в неделю!
– Неделя – это семь дней? – спросил Понтер, глядя на Мэри. Та кивнула. – Да, всё верно, – подтвердил Понтер. – Остальное время может быть посвящено другим занятиям. У нас с самого начала было много свободного времени.
– Понтер прав, – сказал Генри Бегущий Олень. – Пятнадцать часов в неделю – это средняя занятость представителей племён охотников и собирателей и на нашей Земле тоже.
– Правда? – удивилась Анджела, отставляя стакан.
Генри кивнул:
– Сельское хозяйство было первым людским занятием, в котором результат был пропорционален затраченным усилиям. Если вы пашете поле восемьдесят часов в неделю, то вспашете вдвое больше, чем если бы пахали сорок. В охоте и собирательстве всё не так: если вы станете охотиться полный день, то перебьёте всю дичь на своей территории. В этом деле трудовой героизм контрпродуктивен.
Вернулся Дитер; он поставил стаканы перед Мэри и Понтером и сел на своё место.
– Но как можно жить осёдло без сельского хозяйства? – спросила Анджела.
Генри нахмурился:
– Вы что-то совсем не то говорите. Люди начали жить осёдло задолго до сельского хозяйства, ещё будучи охотниками и собирателями.
– Но… да нет же, я ж ещё со школы помню…
– А в вашей школе много было учителей-индейцев? – ледяным тоном спросил Генри Бегущий Олень.
– Не было совсем, но…
Генри взглянул на Понтера, потом на Мэри.
– Белые редко в этом разбираются, но тем не менее это так. Охотники и собиратели живут осёдло. Чтобы жить с земли таким образом, её нужно знать досконально: какие растения где растут, куда животные ходят на водопой, где птицы гнездятся и когда откладывают яйца. Нужна целая жизнь, чтобы изучить свою территорию по-настоящему. Переехать в другое место означает просто выбросить весь этот приобретённый тяжким трудом опыт.
Мэри вскинула бровь:
– Но земледельцы тоже вынуждены пускать корни… во всех смыслах.
Генри не оценил игры слов.
– На самом деле это земледельцы ведут кочевую жизнь, если рассматривать жизнь многих поколений. Охотники и собиратели ограничивают размер своих семей; чем больше лишних ртов, тем больше приходится работать взрослым. Но земледельцам большая семья выгодна: каждый ребёнок – это лишняя пара рук на поле, и чем больше у тебя детей, тем меньше тебе приходится работать самому.
Понтер слушал с явным интересом; его транслятор несколько раз издавал тихий гудок, но в целом он, похоже, не испытывал затруднений.
– Звучит логично, – согласилась Анджела не без сомнения в голосе.
– Ещё бы, – сказал Генри. – Но когда отпрыски земледельца подрастают, они должны уходить на новые места и заводить собственные хозяйства. Спросите фермера, где жил его прапрадед, и он наверняка назовёт какое-то далёкое место; спросите охотника-собирателя, и он ответит «здесь».
Мэри вспомнила о собственных родителях, живущих в Калгари; дедушек и бабушек из Англии, Ирландии и Уэльса – чёрт, а ведь она не имеет ни малейшего понятия, где жили её прадедушки и прабабушки, не говоря уж про прапрадедушек…
– Территорию, с которой кормишься, так просто не бросишь, – продолжал Генри. – Вот почему охотники-собиратели так уважают своих стариков.
Мэри тут же вспомнила, как Понтер посчитал глупостью то, что она подкрашивает волосы.
– Расскажите поподробнее, – попросила она Генри.
Генри отхлебнул из своей кружки.
– Земледельцы ценят молодость, потому что занятие земледелием требует грубой силы. Но охота и собирательство требуют знаний. Чем больше лет ты можешь вспомнить, тем легче подмечаешь закономерности, тем лучше знаешь свою территорию.
– Мы очень уважаем своих старших, – сказал Понтер. – Их мудрость не заменить ничем.
Мэри кивнула.
– На самом деле мы знали об этой особенности неандертальцев, – сказала она. – На основании ископаемых свидетельств. Я только не могла понять почему.
– Я специализируюсь по австралопитекам, – вмешалась Анджела. – Какие свидетельства вы имеете в виду?
– У экземпляра, найденного в Ла-Шапель-о-Сен, был паралич и артрит и сломанная челюсть и не было большинства зубов. Очевидно, о нём заботились в течение многих лет; в таком состоянии он не мог бы выжить сам. Вероятно, даже еду кто-то для него жевал. Но ему было сорок, когда он умер, – глубокий старик по стандартам тех лет, когда большинство людей умирало, едва перевалив за двадцать. Каким кладезем знаний об охотничьей территории своего племени он, должно быть, являлся для соплеменников! Десятилетия опыта! То же самое и с находкой в Шанидарской пещере в Ираке. Бедолаге тоже было за сорок, и он был в ещё худшей форме, чем лашапельский: слепой на левый глаз и без правой руки.
Генри насвистел несколько нот. Мэри понадобилась секунда, чтобы узнать их: главная тема из «Человека за шесть миллионов». Она улыбнулась и продолжила:
– За ним тоже ухаживали, и не из жалости, а потому что настолько старый человек – это настоящий клад охотничьих знаний.
– Может, и так, – не сдавалась Анджела, – но всё же именно земледельцы строили города и развивали технологии. В Европе, в Египте – в местах, где люди пахали землю, города существуют уже тысячи лет.
Генри Бегущий Олень взглянул на Понтера, словно в поисках поддержки. Понтер лишь склонил голову, отдавая ему слово.
– Вы считаете, что у европейцев были технологии – металлургия и всё такое, – а у индейцев их не было из-за какого-то их внутреннего превосходства? – спросил Генри. – Вы так думаете?
– Нет-нет, – ответила несчастная Анджела. – Нет, конечно. Но…
– Европейцам их технологии достались исключительно в силу удачного стечения обстоятельств. Руды поверхностного залегания, кремень для каменных орудий. Никогда не пытались оббивать гранит, который только и можно найти в здешних местах? Наконечники стрел из него получаются преотвратнейшие.
Мэри надеялась, что Анджела не станет развивать тему дальше, но тщетно.
– У европейцев были не только инструменты. Они оказались достаточно умны, чтобы одомашнить животных, чтобы те работали за них. У индейцев вообще не было домашних животных.
– Индейцы никого не одомашнили, потому что им некого было одомашнивать, – сказал Генри. – На всей нашей планете лишь четырнадцать видов крупных травоядных, пригодных для одомашнивания, и лишь один из них – северный олень – встречается в Северной Америке, да и то на Крайнем Севере. Пять видов чисто евразийского происхождения: овцы, козы, коровы, кони и свиньи. Ещё пять, как, например, верблюды, распространены ограниченно и географически изолированы. Вы не можете одомашнивать американскую мегафауну: лося, медведя, вапити, бизона, пуму. Их темперамент просто не подходит для одомашнивания. Вы можете поймать их живьём, но не можете вырастить в неволе, и они не станут носить седока, что бы вы с
