Может, когда-то с ними такое и случалось, лет этак тридцать назад, два-три месяца кряду, но с тех пор — никаких развлечений, это уж как пить дать. Это дамы одержимые, фигуры трагического толка. Они уже даже не пытаются вернуть деньги, какие могли бы проиграть. Впрочем, они их и не проигрывают. Они здесь, их денежки, тут, в кассе. Они доверили их своему Богу, Его Величеству Случаю, он взял на себя управление их капиталами — и в святой простоте своей являются стричь купоны.
Скажем, накануне они потеряли 100 000 франков. При средней прибыли в пять процентов это должно было бы принести им пять тысяч франков ренты, в сущности, двадцатку в день — вот за этим-то они и приходят сюда каждое утро: чтобы выжить, добыть себе на пропитание.
В кармане у каждой припасено по 300—400 франков — ведь поди знай, чего не бывает! — потом усаживаются, и как только запускают шарик, все в работе. Осмотрительные, осторожные, — искушённые! — у каждой своя система, а потому все как одна уверены, будто играют не на авось, а наверняка.
Если они ставят 2 франка на шесть номеров, 19—24, то это не наобум, за кого вы их принимаете. Спросите у них сами, они вам объяснят:
— Так ведь только что восьмёрка выпала, стало быть, надо ставить на 19—24!
И если они проигрывают, то изумлённо таращат глаза и чистосердечно, с обезоруживающей откровенностью качают головами:
— Нет, это просто уму непостижимо!
Проходит час за часом. Они часов не наблюдают. Даже час обеда. И почти каждый день, скажем, три дня из четырёх, наступает момент, когда они выигрывают франков по двадцать пять-тридцать. Тогда бабули собирают пожитки, и вы сможете видеть, как они покидают игорный зал, огорчённые, что приходится уйти, и неизменно ворча себе под нос.
Если вы навострите уши и последуете за ними, непременно услышите, как они шепчут одна другой:
— Эх, вот дура, и что бы мне поставить на дюжину посерёдке, когда выпало семнадцать!
Положительно, этих старушенций разве что могила исправит.
В те времена, о которых идёт рассказ, я, само собой, даже ногой не ступал в эти игорные залы. И по двум причинам: во-первых, я был несовершеннолетним, а во-вторых, официальным служащим Княжества. Между тем решение уже было принято, я был уверен: только полный придурок может рисковать своими деньгами этаким манером.
И всё, что я видел, что слышал вокруг, лишь снова и снова утверждало меня в этом мнении.
Ах, сколько пикантных анекдотов, и какого назидательного свойства!
Однако ничто не произвело на меня такого впечатления, как одна на первый взгляд малозначительная деталь, о которой собираюсь рассказать ниже.
Франсуа Блан — человек, основавший Монте-Карло — нажил на этом деле больше 800 миллионов франков. Так вот, все дни напролет он проводил у себя в кабинете, следя за исходом всех игр за каждым из столов, о чём его оповещали час за часом.
И чем же он там занимался, у себя в кабинете?
Подсчитывал барыши? Не угадали!
Он раскладывал пасьянсы!
Да, этот человек, о котором говорили: «Выпадет Красный или Чёрный, всё равно в выигрыше останется Белый[12]!», — этот человек, который давал поиграть в рулетку всему миру, проводил время, интересуясь у Судьбы, благосклонен ли к нему Его Величество Случай!
Однажды, когда один из служащих казино сообщил ему, что великий князь Константин вот уже час выигрывает в «тридцать-и-сорок» больше трёхсот тысяч франков, он поинтересовался:
— Он стоит или сидит?
— Стоит.
— Постарайтесь сделать так, чтобы он сел. И он проиграет всё, что выиграл.
Он знал: чтобы уйти победителем, надо продержаться стоя.
Уникальное место на свете, где отменили смерть — ибо в Монте-Карло ни разу не видели ни единого покойника.
(Должно быть, их там предают земле по ночам, дабы не огорчать ещё живых.)
Восхитительное место, где, и вправду, живут, питаясь чужими иллюзиями!
Удивительная точка земного шара, где не найдёшь и сотни метров вспаханной земли.
Да и где там, чёрт побери, репу-то сажать, если куда ни кинешь взгляд — всё сплошь гостиницы да отели!
И есть среди них такие большие, по-настоящему огромные, что граница проходит прямо между левым и правым крылом здания.
Так что, если вас вдруг в один прекрасный день вздумают выслать из Монако, просто перейдите из одного гостиничного номера в другой — вот и все дела.
Именно в Монте-Карло мне случилось впервые в жизни заниматься любовью.
Она была графиня. Уже потом до меня дошло, что дамочка, похоже, была не первой свежести.
Жила она в Монако в одиночестве, с пяти до семи играла в рулетку и занимала в отеле спальню с гостиной, сразу два номера, 107-й и 109-й.
ГрафиняУжинала она в восемь, всегда за одним и тем же столиком, ела мало, но за каждой трапезой пропускала бутылочку шампанского. Сразу после ужина поднималась к себе. В те времена я подвизался лифтёром. Однажды вечером, поднявшись на свой этаж, она дала мне пять франков, целую пятифранковую монету — но не бросила небрежно, этак с кончиков пальцев. А вложила прямо в ладонь и ещё прижала, да так сильно, что мне почти больно стало. Будто на звонок нажимала! Пять франков чаевых, в 1898 году — это было просто уму непостижимо, и я тут же засунул другую руку в карман, нашаривая монетки, чтобы дать сдачи.
— Нет-нет, это всё вам, — остановила она меня.
Назавтра она сделала то же самое.
А на третий вечер, выходя из лифта, сказала:
— У меня нет при себе мелочи, зайдёмте ко мне.
Я последовал за ней. Она вошла. Я остался на пороге. Она обернулась.
— Можете войти, — пригласила она.
Я вошёл. Она посмотрела на меня, и я увидел, как меж пальцев у неё блеснул двадцатифранковый луидор. Она протянула его мне, и тут, ясное дело, у меня уже не оставалось никаких сомнений, чего ей было нужно. Но повторяю, мне тогда было семнадцать, и я был девственником. Тем не менее я уже готов было броситься на неё, как тут вдруг в душу мне закралось подозрение: «А вдруг я ошибаюсь? А что, если она хочет вовсе не того? Ещё закричит, звонить начнёт, прислугу вызовет?..»
Риск немалый. Выбор трудней не придумаешь.
Для начала просто наброситься на дамочку — легко сказать, и ещё легче сделать. Ладно, набросился, обхватил, а дальше-то что? Ясное дело, повалить в кровать. Так-то оно так, да только вся загвоздка в том, что такие вещи хорошо получаются, и даже получаются очень хорошо, когда их делаешь во второй раз. Но навряд ли в первый, так, во всяком случае, мне казалось...
Так что же делать? Отказаться от двадцати франков?
Тоже не лучше, это всё равно, что сказать ей: « Да нет, вы мне не по вкусу!»
И тогда, ей-богу, я взял её луидор, пробормотал что-то нечленораздельное и тут же смылся.
На следующий день, когда она, отужинав, снова появилась в лифте, я поздоровался, но глаз поднять так и не посмел. На её этаже почтительно посторонился, уступая ей дорогу, потом тихонечко закрыл решётку и, пока спускался, будто в преисподнюю проваливался, чувствовал себя Мефистофелем, когда тот в ад возвращался, прямо видел, как она стоит и презрительно пожимает плечиками. Тут-то во мне кровь и взыграла. Я нажал кнопку, прервав своё позорное падение, и снова поднялся к ней. Пулей выскочил из лифта и, не говоря ни слова, с лихорадочной поспешностью повел её к ней в спальню, прямо будто за руку тащил.
Мы бок о бок шагали по коридору, учащенно дыша, аж ноздри раздувались, не глядя друг на дружку, уставившись куда-то вперёд, будто вот-вот готовы были наброситься друг на друга с кулаками. Домчавшись до её двери, я почти силком вырвал у неё ключ, ибо дамочка вся дрожала, предвкушая наслаждение, и никак не могла попасть в замочную скважину.
Едва затворив за собой дверь, я тут же повалил её на постель и уже больше не тревожился, получится у меня или нет. Теперь мною двигал инстинкт.
Через пару-тройку минут я потерял девственность — а она обрела радость жизни.
Назавтра она подарила мне золотую цепочку для часов. Я сразу всё смекнул и удвоил рвение.
Два дня спустя у меня были и часы.
Это продолжалось три недели, через день.
Судя по всему, ей было лет пятьдесят. Но, повторяю, понял я это много позже. А поначалу видел только её соблазнительный макияж, волны белокурых волос, её туалеты, бесчисленные и один элегантней другого, да драгоценности, огромные безделушки, которыми она щедро унизывала руки, запястья и уши.
На шее она носила лёгкие газовые шарфики. И правильно делала. Однако снимала их, когда мы оставались наедине. И напрасно.
Накануне отъезда она дала мне тысячу франков.
Вы скажете, мне следовало было бы отказаться от этакой суммы. Такая мысль и мне тоже пришла в голову — но как пришла, так сразу и вышла. Поступив таким образом, я мог бы её обидеть, ведь я понимал, как важно было ей блюсти между нами дистанцию. Само собой, не во всём. Но, по её мнению, в самом важном. И уверен, отказаться от денег, которые она дала мне как гонорар за услуги, было бы с моей стороны беспардонным панибратством. Это всё равно что дать ей понять, будто мы на равной ноге. Ведь всё, чем мы с ней занимались, она делала только для собственного удовольствия, ничуть не заботясь о моём. Если разобраться, она вызывала меня, как вызывают педикюршу или, скажем, парикмахера — для определённых услуг, по конкретным надобностям. Она была довольна моими услугами, и плевать ей было, получал ли я при этом удовольствие или нет.
