Наиболее любопытны были его рассказы о Древней Греции и современном Олбени. Ван Кортленд отдал немало сил и времени изучению древнегреческого языка, а потому, заметив неподдельный интерес Рольфа, увлечённо рассказывал ему о древних Афинах и содержание «Илиады», нередко принимаясь декламировать звучные гомеровские стихи. С некоторым удивлением Рольф, не понимавший ни слова, обнаружил, что слушает как заворожённый. Потом он объяснял:
— Что-то есть в них настоящее. Так и слышишь, что вот люди идут в битву и творятся какие-то великие дела.
Олбени и местная политика также давали пищу для размышлений, а особенно жизнь в губернаторской резиденции с её противоборствующими партиями и вечными интригами, как политическими, так и светскими. Рольфу всё это представлялось ужасно смешным и нелепым. Возможно, потому, что Ван Кортленд нарочно многое выставлял в забавном свете. Рольф же вслух недоумевал, как могут взрослые и вроде бы разумные люди тратить время на такие вздорные пустяки и детские игры, какими он считал светские условности. Ван Кортленд улыбался его словам, но долгое время ничего не возражал.
В тот день, когда хижина Вана была закончена, её новоиспечённый владелец, подходя к дверям вместе с Рольфом, посторонился, пропуская его вперёд.
— Чего вы остановились? Входите же! — с недоумением сказал Рольф.
— После вас, — услышал он учтивый ответ.
— Это зачем ещё? Входите! — В голосе Рольфа смех мешался с досадой.
Ван Кортленд приподнял шляпу и вошёл.
Прикрыв за собой дверь, Рольф повернулся и сказал:
— На днях вы говорили, что для всей этой чепухи есть свои причины. Так объяснили бы! А по-моему, никакого толку от таких ужимок быть не может. И не для того мы за независимость воевали, чтобы шляпы перед кем-нибудь снимать! Ну, в церкви — это я ещё понимаю.
Ван Кортленд засмеялся:
— Поверьте, все светские манеры и обычаи когда-то родились из требований здравого смысла, но, за немногими исключениями, сохранились и после того, как причина их появления исчезла. Ну, как пуговицы на хлястике. Нашивали их для того, чтобы пристёгивать к ним полы кафтана, когда надо было взяться за шпагу. На шпагах больше никто не дерётся, и никто их не носит, но пуговицы остались. А снимать шляпу или не снимать — важно, что вы в это вкладываете. И если так принято в обществе, ничего унизительного тут для вас нет. Во времена странствующих рыцарей в любом чужаке видели возможного врага, да почти всегда он врагом и был. В доказательство мирных намерений поднимали правую руку так, чтобы все видели: оружия она не сжимает. Поднимали повыше, чтобы её было видно на расстоянии полёта стрелы, а затем в изъявление дружбы откидывали забрало. Разбой на больших дорогах не прекратился и после того, как рыцари перестали носить латы, а потому для той же цели служил тот же жест. Только теперь снимали шляпу. Тот, кто этого не делал, либо выражал презрение к встречному, либо таил враждебные замыслы, либо вёл себя как грубиян и невежда. Вот почему во всех цивилизованных странах мужчины приподнимают шляпы в знак взаимного уважения и доверия.
— Да-а… Похоже на дело. Но вы-то почему приподняли шляпу, когда сейчас вошли в дверь передо мной?
— Потому что дом принадлежит мне и вы мой гость. Хозяин же обязан держаться с гостем обходительно и во всем уступать ему первое место. Раз я разрешил вам открыть передо мной дверь и тем самым как бы поставил вас на место моего слуги, то должен был выказать вам своё уважение.
— Хм! Значит, старик Силванн прав: судить надо с оглядкой, а не как заряженный капкан: чуть тронь — и захлопнется. Ещё он говорил: чем дольше человек живёт, тем меньше со своим суждением вперёд лезет, а коли вещь какая долго живёт, значит, основа у неё добрая.
62. Чары песни
Ван вышел из своей хижины на рассвете. С холма доносились размеренные удары — там-та, там-та — и протяжные звуки:
Аг-адж-вай-о-сайПем-о-сайГежик-ом ена-бид а-кинЕна-бид а-кин.
— Что он там делает, Рольф?
— Встречает солнце.
— А что значит его песня, вы знаете?
— Да ничего особенного. Просто: «О ты, ходящий по небу, приветствую тебя!»
— А я и не знал, что у индейцев есть такие обычаи. Ну просто как в Древнем Египте жрецы Осириса встречали солнце. Его кто-нибудь научил? Я имею в виду — какой-нибудь белый.
— Нет. У индейцев так исстари водится. У них есть по песне почти на все случаи — и для восхода, и для заката, и для восхода луны, и для того, чтобы охота была хорошей. И на случай, если они больны, или едут куда-нибудь, или у них на сердце тяжело.
— Удивительно! Мне и в голову не приходило, что они настолько схожи с нами. Я привык думать, что все индейцы — тупые дикари, которые охотятся, чтобы набить брюхо, а потом спят, пока их снова не разбудит голод.
— Хм! — Рольф усмехнулся. — Значит, и вы торопитесь с суждениями, как заряженный капкан!
— А мои песни ему было бы интересно послушать, как вы думаете?
— Попробуйте. А если он их слушать не захочет, так я послушаю.
Вечером у костра Ван начал петь народные баллады. Его красивый баритон на музыкальных вечерах в Олбени приносил ему неизменный успех. Рольф наслаждался, Скукум с чувством подвывал, а Куонеб сидел неподвижно, пока певец не умолк. Он ничего не сказал, но Рольф решил, что пусть маленькая победа, но одержана, и, пытаясь закрепить её, попросил:
— Куонеб, вот твой том-том, ты не споёшь песню вабанаки?
Но он выбрал неудачную минуту, и индеец покачал головой.
— Послушайте, Ван, — заметил Рольф (Ваном он начал называть молодого адвоката по его просьбе), — Куонеб вас уважать не будет, пока вы не убьёте оленя.
— Но я же очень старался!
— Вот что: пойдём завтра вечером и попробуем ещё раз. Куонеб, какая, по-твоему, будет погода?
— Сегодня начнётся буря и кончится дня через три, — коротко ответил индеец и ушёл от костра.
— Придётся обождать, — философски сказал Рольф.
Ван удивился, но удивление его возросло ещё больше, когда час спустя небо заволокли густые тучи, налетел шквалистый ветер и хлынул дождь.
— Как он, чёрт побери, угадал?
— Об этом его спрашивать не стоит. То есть… если хотите узнать ответ. Я попробую что-нибудь выведать обиняком, а потом расскажу вам.
Ответ Рольф узнал, но с большим трудом и не за один раз.
«Вчера бурундуки изо всех сил собирали семена, а сегодня ни одного не видно».
«Вчера кричали гагары, а сегодня ни одной не слышно. И все маленькие птички попрятались».
«Вчера утренняя заря была золотой, а сегодня розовой».
«Вчера ночью луна пошла на убыль, а вокруг неё было туманное кольцо».
«Дождя не было десять дней, а сегодня третий день, как дует восточный ветер».
«Вчера вечером роса не выпала. На рассвете я увидел Острую гору, и мой том-том не поёт».
«На заре дым гнало в три разные стороны, и нос у Скукума был горячий».
Но как бы то ни было, два дня они волей-неволей отдыхали, а на третий тучи разошлись, западный ветер начал уплачивать свой долг восточному, и подтвердилась поговорка: «За три дня любую тучу досуха выжмет!»
В тот же вечер после ужина Рольф с Ваном спустили каноэ и поплыли по озеру. В миле от хижины они выбрались на берег там, где был любимый олений водопой. Почти сразу Рольф ткнул пальцем в землю. След был совершенно свежий, но Ван явно ничего не понял. Они двинулись вперёд — Рольф бесшумно, но длинные ноги Вана отказывались ступать осторожно, да и руки шуршали в рукавах. Рольф обернулся и шепнул:
— Так нельзя! Не наступайте на хворост!
Ван весь подобрался и решил, что уж теперь-то его можно только похвалить, однако Рольф еле сдерживался, начиная понимать, каково приходилось Куонебу год назад с ним самим.
— Смотрите! — прошипел Рольф. — Ноги поднимайте вот так! Не выворачивайте! Глядите, куда ступаете! Сначала пощупайте носком, нет ли тут сухого сучка, а уж потом опускайте ступню всей тяжестью. Конечно, в мокасинах ходить удобнее. Веток не задевайте! Отводите их в сторону, но так, чтобы они не зашуршали, а потом дайте им разогнуться, не отпуская. Не пытайтесь отогнуть сухую ветку, обойдите её! — И так далее, и тому подобное.
Вану и в голову не приходило, что это такая сложная наука, но теперь, когда он постиг её азы, дело у него пошло на лад.
Они вновь вышли к воде. По ту сторону узкого заливчика неподвижно стоял олень, видимо недоумевая, что за шум до него доносится. Рольф сразу его увидел и шепнул:
— Вот ваша добыча. Стреляйте!
— Но где?
— Напротив. Серо-белый!
— Не вижу.
Целых пять минут Рольф тщетно старался втолковать своему приятелю, где стоит живая статуя, пять минут олень даже не шелохнулся. Затем, почуяв опасность, одним прыжком скрылся из виду.
У Рольфа даже руки опустились. Он сел на пригорок, кипя от злости, но тут же вспомнил подходящее к случаю изречение Сая Силванна: «Ещё не значит, что человек дурак, если он в твои игры не играет!»
