райком и предложили работу в милиции, сразу же согласился. Но, как признавался своим приятелям, только потому, что накануне смотрел по телевизору кино про милицию. Думал – сразу в дело. А его посадили на машину. Поездил полгода, пошел к начальнику. Подумалось, что, если еще пьяных повозит, сам запьет. Долго смотреть на такое – можно все человечество возненавидеть. И себя заодно. Начальник, понятно, воспитывать начал: «Кто-то должен возить нечистоты!» А Сидоркин свое: «Кто должен, тот пусть и возит». Удивительно, как его не выставили тогда из милиции. Но начальник только улыбнулся грустно: «Книжек начитался? Приключений ищешь? Будут тебе приключения – не возрадуешься». И перевел к Коновалову.
И Сидоркин действительно вначале не возрадовался. То на машине, а то все пешком. Да крадучись. Угрозыск, как известно, со знаменами не ходит. А «нечистот», о которых говорил начальник, на новом месте Сидоркину сразу же пришлось повидать столько, что его бывшие подопечные, которых он возил в вытрезвитель, показались тихими и совсем безобидными овечками.
Ему повезло. Вскоре, как пришел, начались поиски одного валютчика. Что о нем было известно? Да ничего, кроме словесного портрета: бровишки белесые наискосок, подбородочек острый, как у мыши, кепка грузинская – блином. Да еще кличка – Живоглот. Кличка – уже кое-что, но ведь это не фамилия в паспорте, поди-ка узнай о ней.
Ходили они по улицам всем угрозыском, в лица заглядывали. Кепок было много, удивленных физиономий – еще больше. Тогда Сидоркину пришла в голову «гениальная» мысль: чего ходить, когда можно стоять, а еще лучше – сидеть? Где-нибудь у окошка. Люди мимо идут, как на смотринах. И зашел в кафе, и встретил приятеля по автобазе – шофера Пашку Чумакова. Посидели у окошка, он и говорит: «Чего ты их на проспекте-то высматриваешь?» – «Кого?» – «Да тех самых. Разве я слепой? Ты в бильярдную шагай, что в парке, там теперь вся шваль собирается, там у них вроде штаб-квартиры». – «Ты откуда знаешь?» – «Слыхал. Это при тебе, раз ты в угрозыске, никто не скажет. А шофер для всех свой…»
В общем, надоумил. Пошел Сидоркин в бильярдную, заплатил сразу за два часа, стал играть. А какая там игра, когда кий в руки взял второй раз в жизни. Маркёра учить не надо – всех насквозь видит. Подослал к Сидоркину двоих – на деньги…
Просадил он тогда, может, половину своей зарплаты, а сам все по сторонам поглядывал да слушал. И поймал в общей шумихе: «Бей его, Живоглот, кием по макушке!»
Через неделю майор Коновалов поздравил Сидоркина с премией. И поглядел на него с любопытством: «Есть в тебе что-то, Сидоркин, определенно есть…»
Но то дело казалось забавой по сравнению с предстоящим.
Целый день он работал над своим внешним видом. Пиджачишко – замусоленный и пропыленный – раздобыл у соседа, рабочего с железнодорожной станции, руки натер графитом от разломанного карандаша, чтобы выглядели неотмываемыми. И, видно, не перестарался. Подполковник Сорокин хоть и усмехнулся, но одобрил, сказал: «Немного театрально, однако убедительно».
В таком вот виде Сидоркин и отправился в порт на маленьком рейсовом катере. Ушел в салон, сел в первый ряд и стал разглядывать суда, стоявшие у причалов. Тут были и порожние танкеры, присевшие на корму, словно перед прыжком, и сухогрузы с высокими обшарпанными бортами, и рыболовные траулеры с косыми срезами слипов, деливших корму на две части. Катер уважительно обходил суда, кидал на высокие борта игривую волну, испуганно вскрикивал сиреной.
Позади Сидоркина сели прапорщик-пограничник и парень в фуражке таможенника, заговорили о чем-то заумном:
– Никто, как дети, не верит в будущее. Ребенок убежден, что он – центр мироздания и что ему уготовано бессмертие. Но человек растет, растут его знания и мало-помалу убавляют самоуверенность. Приходит время, и он машет рукой: «От меня ничего не зависит». А старость просто созерцательна, старики не только не стремятся, но часто и не считают возможным переделывать мир. Это истина, с которой нелепо спорить.
«Я по этой теории – далеко не ребенок, но, ясно, и не старик, – подумал Сидоркин. – Я еще верю, что со всей земной швалью можно покончить раз и навсегда. Если не церемониться…»
– …Взлет человека где-то посередине жизни, когда опыт и знания уже достаточно высоки, а самоуверенность, заставляющая верить в непреложность истин, еще мала.
С трудом переварив эту фразу, Сидоркин пожал плечами и снова оглянулся. Пограничник смотрел на него с настороженным любопытством.
– Где я вас видел? – спросил он.
– В милиции, – скромно сказал Сидоркин.
Пограничник недоверчиво оглядел его одежду, и Сидоркину вдруг пришло в голову, что сейчас этот прапорщик очень просто может прицепиться к нему и отвести на КПП для выяснения личности. То-то смеху будет в угрозыске. Совсем невеселого смеху, потому что задание-то останется невыполненным.
Он торопливо перегнулся через диванную спинку и прошептал прапорщику на ухо:
– Я из угрозыска.
Думал, что пограничник не поверит. Но тот только улыбнулся одними глазами.
– Точно, именно там и видел.
Снова Сидоркин стал смотреть на близкие борта судов и краем уха все прислушивался, что еще скажут эти разговорчивые дружки.
– К Верунчику-то заходил? – спросил таможенник.
– Ее Верой зовут, – сдержанно сказал пограничник.
– Что, уже успел разочароваться в девушке?
– Брата ее встретил пьяного.
– Редкое явление в нашем городе! – съязвил таможенник.
– Не нравится он мне. Хитрый какой-то, себе на уме. Боюсь, он из тех «братиков», что околачиваются на толкучке.
– Пьяные разные бывают. На днях видел сцену: бабы над пьяным хлопочут, а он выкомаривается, стихи им читает: «Сердобольные русские бабы волокут непосильную пьянь».
– Есенин, что ли?
– Шут его знает. Бабы говорят: пьяный пьяному рознь. Жалеют: хороший, видать, человек. Другой бы матом, а он стихами кроет…
Помолчали. Катер наклонился на крутом повороте и закачался на своих же волнах, отраженных от причальной стенки.
– Смех прямо! Бежит, например, человек по бульвару в спортивном костюме – все оглядываются, плечами пожимают. Идет пьяный, еле на ногах держится – хоть бы кто слово сказал. Привыкли, что ли?
– Еще Маяковский сказал: «Класс, он тоже выпить не дурак».
– Выпить – это ж не напиваться. Я все думаю: почему такое общественное терпение к пьяным? Как прежде к юродивым…
– Бить их некому, – сказал Сидоркин, не оборачиваясь.
– Вот тебе глас из народа, – обрадовался таможенник. – Только не кнутом надо бить – словом.
– Мертвому припарки…
Катер толкнулся, ударившись о причал. От неожиданности Сидоркин стукнулся головой о переборку и выругался. И стал ждать, когда сойдет последний пассажир.
На берегу топтались отъезжающие, прятались в тень: в затишке пристани было жарковато от солнца. За
