– Ой… – Йоля почувствовала, как волна жара заливает щеки. Хорошо, что в темноте не видно. Какая ж она дура, в самом деле… – Я прощения попрошу, когда вернемся. У Луши попрошу, да и у Ористиды тоже.
– М-да. Хорошо бы вернуться.
Йоля отыскала в темноте его ладонь и сжала пальцами. Хотелось плакать. От счастья. Раз так… раз уж вот так вот всё… значит, она может остаться с Игнашом, нет у него жены, нет семьи. А теперь все будет хорошо. И никто не сможет им помешать – ни дикари, ни оружейники, ни бандиты, убившие Графа, ни вся пустыня. И даже вся Пустошь помешать не сможет. Теперь все будет хорошо.
Луна выползла в небо, черная пустыня расцветилась серебристыми бликами.
– Пора, – сказал Игнаш. – Сделаешь, как скажу?
Наверное, впервые он просил, а не приказывал. И Йоля снова подумала, что все теперь будет хорошо.
– Ты токо скажи, я все-все сделаю! Вот увидишь.
– Это будет трудно.
– Да ты скажи, чего нужно!
– Момент нужно выбрать. На сендере нельзя туда – мотор услышат, всполошатся. Пойду налегке, один.
– Нельзя одному, ты что!
Игнаш в свою очередь осторожно сжал Йолины пальцы:
– Боишься одна оставаться? Я же говорил: будет трудно. Но лучшего не придумалось. Сделай, как прошу, выжди, пока пора будет, а как будет пора – мчи прямо на огни, ничего не бойся, не сворачивай, лети. Увидишь меня – тормози, но не резко, плавно. Сендер на резком тормозе перекинуть нельзя, тогда пропадем. Притормози чуток, чтобы я смог запрыгнуть, ну и если живой кто из оружейников – тоже. Не глуши мотор, гляди, чтоб работал… Ну, вроде все я сказал.
Йоля коротко вздохнула, представляя, как будет сидеть в темноте и ждать.
– А как я узнаю, что пора?
– Узнаешь.
В темной кабине Йоля не видела лица Мажуги, но по голосу слышала, что он улыбается.
– Вот об этом не тревожься. Когда я начну, ты поймешь враз, не ошибешься… Э, да что ж я? На вот, держи.
– Чёй-то? Трубочка… А, прицел!
– Молодец, знаешь!
– Я ж с Харькова… Игнаш, ты уж как-то там… это. Ну, бережно чтобы, осторожно, а?
Мажуга выпустил ее ладонь, протянул руку и погладил слипшиеся грязные пряди, спадающие на щеку из-под дареного платка.
– Ну, едем.
Сендер преодолел несколько песчаных перекатов. Здесь повсюду были холмы – похоже, в этом краю ветер дул постоянно и намел вот такие длинные груды, как волны из песка, только застывшие. Когда переваливали последний бугор, Мажуга остановил сендер и указал:
– Гляди!
Вдалеке виднелись красноватые сполохи. Совсем не яркие, но в темной пустыне было заметно издали. Йоля приложила к глазу оптический прицел. Она различила костры, между огней мелькали тени – много людей, десятка два, даже больше.
Пока она любовалась, Мажуга спрыгнул на песок и захлопнул дверцу.
– Я пошел. – Отойдя на несколько шагов, обернулся и бросил напоследок: – Из сендера не выходи! У тебя кохара нету, так сиди уж.
И больше не оглянулся ни разу.
Сперва Йоля следила в оптический прицел, как он пробирается между холмами. Потом потеряла его из виду.
Мажуга крался, держась теневой стороны. Вся пустыня была поделена на черное и серебристое. Серебристое – там, где луна освещает, а он держался черных участков. По мере того как приближался к стойбищу дикарей, отчетливей звучали ритмичные удары в барабанчик и завывания. Мажуга прикинул: где-то они должны были караульных выставить, не иначе. Хотя, с другой стороны, кто их разберет? Ведь праздник же, вон как орут и стучат. Он еще убавил шаг, теперь продвигался совсем медленно, по-прежнему держась теневой стороны.
Потом услышал – по другую сторону бархана, на освещенном луной склоне, кто-то тихонько подпевает и выстукивает такт по мягкому. Может, по коленке себя колотит. Значит, есть караульный. Мажуга, стараясь двигаться бесшумно, подкрался к тому месту, где тихое пение звучало разборчивее, и рванул через гребень.
Караульный сидел и напевал, подтягивая племени, веселящемуся у костров. Когда над головой заскрипел под сапогами Игнаша песок, он вскочил, поднимая копье, но крикнуть не успел или не сообразил. Ржавый обрушился на дикаря сверху, вцепился одной рукой в древко копья, на лету отклоняя острие в сторону; другая рука отыскала чужое горло, сдавила, ломая хрящи гортани. Все вышло само собой, уж это дело оказалось Игнашу знакомо, здесь ни к чему знание пустыни… Хрясь – и с тихим хрипом тело под ним обмякло. Дикарь был тощий, словно высушенный жарким солнцем, кожа да кости. Мажуга склонился над ним, сорвал с шеи кохар и перевернул тело, перетаскивая под склон, потом обрушил массу песка на труп – теперь его было не видно. Огляделся и крадучись двинулся к огням.
Здесь вой и удары барабанов были слышны очень отчетливо. Еще один холм, совсем низкий. Мажуга прилег у самого гребня и осторожно выглянул. Перед ним был лагерь людоедов – растянутые на ребрах какого-то гигантского зверя высохшие шкуры, костры. В центре стойбища лежал гигантский череп, скалился клыкастым ртом. Какому животному принадлежали кости, Игнаш не знал, но зверюга была громадная, череп шагов шесть длиной. Позади растянутых шкур, которые, видимо, служили дневным укрытием от жары, виднелась колючая изгородь. Туда, похоже, манисов на ночь загоняют.
Разглядел он и харьковчан – Самоха и еще один каратель; кажется, стрелок с мотоциклетки. Оба были живы, шевелились. Их связали и бросили подле гигантского черепа. Вокруг горели костры, образуя кольцо. Десятка три дикарей, мужчин и женщин, шагали вдоль этого кольца, снаружи от огней. Они подвывали и низко склонялись при каждом шаге, сильно сгибая колени. Трое лупили в небольшие барабанчики. Было в этом движении что-то гипнотическое. Мажуга помотал головой. Даже в глазах зарябило, заворожил танец. Может, они и сами уже того – окосели от песни и пляски? Вроде бы несет от костров дурман-травой. Откуда у этих пустынников дурман? У карателей в поклаже нашли? Каратели частенько этим делом баловались.
Ритм дроби сменился, стал жестче, дикари обернулись лицом к центру круга. Рядом с черепом возник Уголек. Его было не узнать – на плечах полосатая шкура, широкий пояс с подвешенными детскими черепами, на шее ожерелье из клыков.
В косички вплетены кожаные ленты, на которых тоже болтаются какие-то острые штуки, то ли клыки, то ли когти. На голове – что-то вроде короны из связанных костей, кости сходятся к вершине, украшенной небольшим черепом. Выступал парень важно, с каждым шагом ударял в песок копьем. За ним следовали двое стариков с седыми космами, перетянутыми кожаными шнурками; эта парочка тоже украсила себя когтями и зубами. Все трое были разрисованы свежей кровью, влажные узоры светились в огне костров.
Дикари дружно повалились на колени, барабаны смолкли. Двое стариков, явившихся с мальцом, подскочили к карателю, схватили его, подняли, опрокинули спиной на звериный череп. Парень заорал, вращая глазами. Мажуга вытянул кольт и приготовился. Вот сейчас… Но он не успел вмешаться. Племя в один голос завыло:
– Улла-Халгу! Улла-Халгу!
Уголек, который, видимо, и звался по-настоящему Улла-Халгу, подскочил к карателю и вонзил ему в грудь копье. Оружейник захрипел, выгнулся, на губах возникли кровавые пузыри, лопнули, красная струйка хлынула по подбородку вниз… Каратель уронил голову и поник.
– Улла-Халгу! – взвыли дикари.
Сейчас они пожирали глазами сцену убийства, а в сторону Мажуги никто не глядел, и он бросился к кострам. Тем временем старики отволокли заколотого карателя от черепа и схватили Самоху. Игнаш, подбегая, заметил, что толстяка сильно избили – кровь из рассеченного лба заливала глаза, Самоха почти ничего не видел, но понял, что сейчас произойдет, и задергался в путах. Ему удалось освободить ноги, и он пнул одного из стариков в живот. Дикарь сложился пополам и отлетел, племя завыло. Второй старик с Угольком потащили пленника к черепу. Самоха упирался, пытался ударить то плечом, то ногой. Из круга выскочили двое мужчин и поспешили на помощь палачам.
Мажуга уже подбегал к кругу костров – одуревшие от дурман-травы и крови дикари не оборачивались, они не сводили глаз с окровавленного копья Улла-Халгу, ждали нового удара, но Самоху никак не удавалось повалить. Двое помощников ухватили управленца, придавили к лобным костям гигантского черепа. Теперь Уголек отпустил жертву и отступил на шаг, занося оружие. Игнаш вскинул кольт и на бегу дважды выстрелил. Оба дикаря, державших оружейника, рухнули, обливаясь кровью, Самоха вырвался и, согнувшись, бросился на Уголька, врезал головой мальцу в живот; тот уже не смог сдержать руку с копьем, занесенную для удара – наконечник врезался в широкую белую кость. Уголек повалился на спину, корона слетела с его головы и покатилась по песку. Самоха рухнул сверху и ударил дикаря лбом в лицо. Подскочил старый шаман, с размаху огрел оружейника здоровенной костью, Самоха зарычал и скатился с Уголька.
Ржавый прорвался сквозь круг людоедов, на ходу ударив рукоятью кольта в висок того, что подвернулся под руку. Теперь его заметили. Несколько тощих черных фигур бросились за ним, Игнаш отмахнулся, свалив сразу двоих. Подскочил к Самохе, ухватил за воротник и резким рывком поставил на ноги. Другой рукой вскинул кольт и выстрелил дважды – из несущейся на него толпы дикарей вывалились двое, еще несколько замешкались, на них брызнула кровь. Один вырвался вперед – Мажуга свалил его прямым ударом в челюсть. Другой вцепился в связанного оружейника и повалил. Игнаш отшвырнул его ногой, Самоха завозился в песке, но встать ему никак не удавалось.
