Дикари медленно сходились со всех сторон, тянули руки, выли. Мажуга повел кольтом по кругу, вдоль перекошенных морд. Это дикарей не напугало, они надвигались и выли так, что заглушали звук мотора сендера. Йоля влетела в круг, разметав по пути костер, бампером сшибла двух дикарей, затормозила возле Мажуги и, вскинув «беретту», стала палить. На расстоянии в десяток шагов она не мазала. Дикари бросились в стороны, Ржавый выпустил две последние пули из кольта и снова зацепил Самоху за воротник. Тот барахтался, скреб ногами… а дикари – и раненые, и невредимые – бежали врассыпную.
Игнаш поднял вконец обеспамятевшего Самоху и поволок к сендеру, рванул дверцу. Дикари сновали на границе освещенного круга, не решаясь приблизиться. Из темноты вылетело копье, ударило Мажугу в спину, он пошатнулся, наконечник попал в панцирную пластину и застрял. Йоля дважды выстрелила. Из ночи, разорванной сполохами костров, отозвались пронзительным воем.
Игнаш впихнул управленца на заднее сиденье, и Йоля проворно переползла с водительского места. Ржавый прыгнул за руль. В песок, там, где он только что стоял, вонзилось копье, другое проскрежетало по дверце сендера. На громадном черепе выпрямился Уголек, с трудом поднял длинное ружье Аршака. Его роскошный наряд был изодран, лицо разбито в кровь. Ноги дикаря дрожали, и ствол ходил ходуном. Мажуга врубил газ, Уголек выстрелил. Сендер рванул с места, процарапал бортом по кости. Уголек, опрокинутый отдачей, свалился с черепа. Самоха, рядом с которым ударила пуля, вскрикнул. Сендер проломился сквозь навес из шкур, вспыхнули фары, лучи света запрыгали, вырывая из ночи то груды песка, то убегающего дикаря, то пронзительно шипящего маниса. Ящеры, напуганные стрельбой и светом, проломили загородку и метались по стойбищу, увеличивая общую неразбериху.
– Пистолет! – крикнул Мажуга. – Йоля! Заряди! Пистолет!
Она, сопя, склонилась на сиденье, сендер трясло, патроны никак не входили на место… Беглецы уже покинули окрестности стойбища и теперь мчались по пустыне, взмывали на барханы – тогда в фары летели тучи пыли, – потом скатывались вниз, сендер буксовал, обрушивая со склона пласты песка… Самоха возился на заднем сиденье, он все никак не мог освободить руки, но не решался позвать Мажугу и попросить, чтобы развязал. Толстяку хотелось, чтобы его умчали подальше от стойбища.
Игнаш сбавил скорость, сендер покатил осторожнее, теперь они не мчались напролом, а объезжали препятствия. Самоха сел ровнее и оглянулся. Пустыня, серебристая в лунном свете, шевелилась – на барханах возникали и пропадали дергающиеся силуэты.
– Погоня! – крикнул управленец. – На ящерах скачут!
Мажуга обернулся, тоже заметил движение позади.
– Ах ты ж, некрозное семя…
Йоля вогнала магазин в гнездо и взобралась коленями на сиденье.
– Дядька Самоха, ляг, что ли, – деловито потребовала она. – Мешаешь!
Оружейник рухнул и вжался в пыльную обивку. Наездники мчались за удаляющимся светом фар и никак не отставали, но и сближаться вроде не спешили. Скорей всего, они просто не хотели терять сендер из виду и выжидали подходящий момент.
– Нож дайте, что ли, – попросил Самоха, снова усаживаясь.
Прямо по ходу песок раздался, стал осыпаться, перед капотом взметнулось толстое щупальце, будто из земли выросшее. Оружейник охнул и опять сполз вниз. Сендер тряхнуло. Йоля увидела, как позади почва идет трещинами, пыль и песок струятся в них, а из-под земли одно за другим высовываются щупальца, машут в воздухе. Раздались крики – дикари, завидев опасность, осаживали манисов и разворачивались.
– Сейчас, – прохрипел Мажуга, – оторвемся…
И втопил педаль газа.
Когда подземное чудище и погоня остались далеко позади, Ржавый сбавил скорость. За багажником клубилась пыль, серебристая в лунном свете. Сендер катил не спеша… потом встал.
– Развязывайте, что ли, – подал голос с заднего сиденья Самоха.
Йоля открыла дверцу, чтобы перейти назад и освободить оружейника. Мажуга придержал ее за локоть, протянул кохар:
– Надень сперва.
– Откуда?
– Караульный был. Потом уже не до того стало, а этого я спокойно сделал, успел кохар с него снять… Вот теперь порядок, теперь ступай. Да, возьми вот нож, веревки разрежь.
– Ну Мажуга, ну девка! – Самоха потер затекшие, онемевшие руки. – Ну я прям не знаю, что сказать… Я уже думал: всё, конец мне. Уголек этот, некроз его возьми… Я уж с жизнью распрощался, а тут вы…
– Мне, Самоха, без тебя возвращаться нельзя, – объяснил Игнаш. – Как бы я после цеховым объяснил? Увел колонну, вернулся сам. Так что тебя я беречь буду.
– Хочешь сказать, из-за этого меня спасал? – Пушкарь криво улыбнулся. – Врешь ты.
– Ну и вру. – Игнаш потянулся за кисетом, встряхнул его. – Эх, табак заканчивается…
– Но этот, как его, который Уголек! В засаду же завел, а? Такой смирный вроде, казалось, все подпрыгивал, подпрыгивал…
– Кто его разберет, что у них с Аршаком промеж себя было. – Ржавый чиркнул зажигалкой, затянулся. – Но старика малец, похоже, сам и прикончил. Башку отхватил.
– Я видел, когда нас в стойбище волокли. Слушай, а у тебя оружие какое найдется? А то я без ствола как голый прям.
– Дробовик есть. Сейчас докурю, полезу искать. – Мажуга поднял руку с самокруткой – пальцы дрожали. – Сейчас…
А на Самоху накатил приступ болтливости – сказывался пережитый страх. Он стал описывать, как их тащили в стойбище, как они пытались вырваться, как возвратился из погони Уголек и дикари стали орать, скакать вокруг него.
– …И стволы отобрали, всё с собой унесли, и то, что в сендере было, в багажнике, тоже забрали. Игнаш, зачем им стволы? Они ж ими не пользуются?
– Может, думали научиться. Щенок-то стрелял в нас – значит, умеет. А еще верней – на продажу. Сменяли бы на что. Самоха, ты как? За руль сядешь?
– Можно. Только куда править?
– Сам не знаю. Солнце взойдет – оглядимся.
Когда взошло солнце, вокруг была пустыня – и ни намека на дорогу. Песок, черный в тени и серебристый под луной, сделался серым, потом розовым, потом, как только солнце поднялось над барханами, снова серым. Прикинув, где восток, Мажуга решил держать путь на север – к Мосту так, может, и не выехать, но берег в той стороне, то есть край пустыни. За руль сел Самоха, Йоля перебралась назад.
К полудню бак опустел, Мажуга перелил запас из канистры, сменил за рулем пушкаря, и они поехали дальше. Вокруг расстилались пески, и не было заметно ни малейших признаков жизни. Днем все живое зарывалось поглубже в ил. Сендер катил на север, а пейзаж не менялся, как будто они стояли на месте. Ни примет, ни движения – только серые пески. Потом Мажуга забеспокоился: горючее убывает, а края Донной пустыни не видать. Он остановил сендер и взобрался на капот. Долго крутился, оглядывая горизонт – то так, из-под руки, то в оптический прицел. Йоля с Самохой ждали.
– Вон там, – указал наконец Игнаш рукой. – Далеко, некроз его возьми, но все-таки уже видать.
– Мост? – с надеждой спросил Самоха.
– Берег. От дороги к Мосту мы далеко отклонились, пока бегали то за дикарями, то от дикарей. Я сейчас уже не соображу, в какой он стороне, по правую или по левую руку.
– Дай поглядеть. – Йоля тоже вскарабкалась на капот.
Мажуга дал ей прицел и, взяв за плечи, легонько развернул в нужную сторону. Сперва она ничего не рассмотрела, только однообразные серые пески, уходящие к горизонту. Потом сообразила: берег – это темная полоса, тянущаяся на севере. Смотреть на темную полосу стало неинтересно, девчонка принялась вертеться, грохоча пятками по капоту, таращилась в разные стороны… Потом ойкнула и быстренько спрыгнула на песок.
– Что?
– Уголек, Улла-Халгу этот… он прямо на меня глядел!
– Он далеко? Он тебя увидал?
– Не знаю, я повернулась, а он прямо на меня пялится. И еще там не меньше десятка, на ящерах.
– Вот тварь! – в сердцах выругался Игнаш. – Другой бы отстал от нас! Мы ж сколько его народу положили, на кой ему еще своих терять? И так племя захудалое… Ладно, погнали отсюда. Самоха, ты там поглядывай назад.
Сендер покатил на север. Темную стену вскоре уже можно было различить и без оптики, но потом сколько ни ехали, она никак не желала приближаться, так и оставалась узкой полоской над серыми песками. Просто полоской, без подробностей, без формы, без деталей. Оптический прицел теперь был у Самохи, тот время от времени смотрел назад. Пару раз жаловался, что серая иловая взвесь мешает разглядеть, но вроде бы кто-то пылит следом, не упуская из виду.
Край пустыни возник перед беглецами как-то рывком, сразу. Вмиг превратился из тонкой линии в обрывистый берег, встающий над песками. Может, развеялась дымка над пустыней и вздымающиеся над ней скалы проступили явственней, а может, это был какой-то оптический фокус, игра солнечных лучей в раскаленном воздухе… Беглецы приободрились, всматриваясь в угрюмые скалы. Это не было настоящим берегом. Когда на месте Донной пустыни плескались волны Черного моря, эти почти отвесные стены являлись краем шельфа, узкой полосы мелководья.
