Несмотря на уговоры сестер, в первое Рождество Великой депрессии Китти по-прежнему была далека от того, чтобы принять предложение Чарлза. Они продолжали регулярно встречаться, но в их взаимоотношениях наступила перемена: Китти остыла, перестала царапаться и замкнулась в себе. Чарлз, остро чувствовавший любые нюансы ее поведения, впал в отчаяние, которое он тщательно скрывал. Он с железной решимостью стремился к успеху во всем, включая любовь, и не мог себе позволить проявить хоть малейшую слабость. Ввиду незначительного роста он ни при каких условиях не должен умалять себя в глазах Китти — пусть остается в уверенности, что он ничем не хуже любого долговязого претендента.
Его действия на фоне экономических трудностей, начавшихся в конце октября, вызвали всеобщее одобрение, и его репутация в Корунде неуклонно росла. Чарлз не делал секрета из своих намерений использовать «больничный сундучок» для борьбы с безработицей, ведь для постройки новой больницы понадобятся рабочие. В качестве главного врача он посещал все публичные сборища в Корунде и не боялся высказывать свое мнение с галерки, даже если оно производило сенсацию.
Всем этим Китти не могла не восхищаться. Чарли не совершал промахов и вскоре стал весьма заметным и влиятельным гражданином Корунды, причем в сферах, не обязательно связанных с больницей. Это определенно указывало на то, что под обаятельной оболочкой скрывается железный характер бесстрашного, добропорядочного, умного и сильного человека.
Пастор с женой устроили рождественский семейный ужин, благо что все три медсестры были свободны до второго дня Рождества. На него были приглашены Грейс с Бером, Эдда с Джеком Терлоу, Тафтс с Лиамом Финаканом и Китти с Чарлзом.
Зайдя в сестринский коттедж, чтобы забрать Китти, Чарлз застал ее в одиночестве — Тафтс и Эдда уже ушли.
Нежно поцеловав Китти, он вложил в ее правую руку небольшую кожаную коробочку.
— С Рождеством, дорогая, я надеюсь, ты будешь это носить. Война закончилась, я объявляю пожизненное перемирие. Здесь не может быть ни победы, ни поражения.
Китти догадалась, что там внутри, и, подобно Пандоре, сразу же открыла коробочку. В комнату словно заглянуло солнце — бриллиант сверкал всеми цветами радуги, преломляя свет своими многочисленными гранями.
— О! — потрясенно выдохнула Китти.
— В нем только два карата, но он абсолютно без дефектов и самой чистой воды. Я не нашел лучшего камня даже в Амстердаме.
Все сомнения исчезли. Китти протянула руку:
— Надень его, Чарли.
— Ты выйдешь за меня замуж?
— Да.
— Мне прощается, что я имел наглость сам выбрать тебе кольцо?
— Конечно. Это же твое кольцо, которое ты даришь мне.
Венчание проходило в церкви Святого Марка в конце января 1930 года. Чарлз принял решение, которое расположило к нему всех мужчин, наблюдавших церемонию. Мод настаивала на смокинге или фраке, которые следовало выписать из Сиднея, но Чарлз твердо возразил, что костюм-тройка гораздо практичнее. Какое облегчение!
На Китти было белое атласное платье с веерным шлейфом, так искусно скроенным, что его не надо было нести. Платье было расшито мелким жемчугом и выглядело гораздо скромнее, чем того хотела Мод. Но Китти предпочла отдаться в руки Эдды.
Три подружки невесты были в светло-лиловом и с розовыми орхидеями в руках. Мод, как и следовало ожидать, утопала в рюшечках и оборочках, но больше никто не последовал ее примеру, что несколько подпортило ей настроение.
В церковь набилось полно народу — те, что не уместились, столпились у входа, и на них просыпался дождь из разноцветного конфетти, позже разнесенного ветром по всей округе.
Поскольку пышная свадьба была пастору не по средствам, а от помощи Чарлза он категорически отказался, публике пришлось удовлетвориться одним венчанием. Еще одно огорчение для Мод, которой не удалось в должной мере блеснуть своей розовой кисеей.
Ввиду тяжелых времен новобрачные отказались от свадебного путешествия. После скромного приема у пастора они отправились в Бердам-хаус, чтобы начать там супружескую жизнь.
Поначалу простые люди, не имевшие дела с биржами и акциями, пребывали в уверенности, что экономические трудности носят временный характер и вряд ли их сильно затронут. В частности, такое мнение превалировало в Корунде, жители которой позже других почувствовали всю тяжесть произошедших перемен. Увольнения не сыпались, как листья, срываемые порывистым ветром, хотя газеты утверждали, что в Сиднее и Мельбурне дело обстоит именно так. Защищенные от ужасов Великой депрессии либеральным подходом Чарлза Бердама к своему и больничному капиталу, жители Корунды сохраняли свои рабочие места и даже находили новые.
Чарлз решил перестраивать больницу в полном объеме и как можно скорее. Ему и в голову не приходило, что есть какие-то другие подходы, кроме создания рабочих мест и возвращения людей к активной деятельности, хотя ему, взращенному в лоне лондонского Сити, следовало бы поостеречься. Только позже до него дошло, что классические экономические теории диктуют несколько иное.
В Корунде было полно плотников, водопроводчиков, столяров, каменщиков, электриков, штукатуров, квалифицированных рабочих и садовников. Когда Джек Терлоу сообщил Чарлзу, что в Корби можно добывать глину для кирпичей, тот воспринял это с большим энтузиазмом, ведь это означало, что главный строительный материал можно производить на месте, а не возить издалека. Сколько новых рабочих мест!
Многие, и прежде всего больничный персонал, были крайне недовольны, что за основу берется старая планировка с пресловутыми дорожками и переходами между зданиями. Чарлз не поскупился и заказал проект современной больницы в сиднейской фирме, которая занималась исключительно проектированием, так что у него имелась трехмерная модель, которую он мог продемонстрировать недовольным, чтобы они убедились, насколько удобными будут новые переходы. Но противники старого сарайного дизайна оставались непоколебимы. Они желали, чтобы для больницы выстроили современное многоэтажное здание. Но вскоре жители Корунды убедились, что Чарлз такой же упертый, как все Бердамы, и не привык церемониться со своими оппонентами.
— Можете скулить и хныкать хоть до второго пришествия, — заявил он в муниципалитете, где собрались две сотни протестующих. — Это ничего не изменит. Городская больница Корунды будет образцовым учреждением. Я не могу допустить, чтобы мои пациенты подвергались риску, поднимаясь на лифтах, — здесь вам не Сидней! А если вы будете и дальше мутить воду, я заставлю вас подчиниться! Строительство больницы в том виде, который предполагает проект, дает людям работу, потому что стройматериалы можно производить здесь, а не тащить бог весть откуда! От этого зависит благополучие Корунды! Нравится вам это или нет, леди и джентльмены, но я, Чарлз Бердам, являюсь главной движущей силой этого предприятия! У меня в голове масса идей, как сделать проект функциональным даже для тех, кто не желает совершить лишний шаг, но я не намерен посвящать вас в свои планы ни сегодня, ни в будущем. Вы этого не заслуживаете. Скажите спасибо, что я даю людям работу! А теперь вы свободны!
— Не слишком дипломатично, Чарли, — сказала Китти, беря мужа под руку и со смешком целуя его в щеку. — Но я получила такое удовольствие! На всех не угодишь, есть люди, которые вечно недовольны.
— Думаю, твой отец будет доволен, когда узнает, что я потрачу часть больничных денег, чтобы организовать медпункт в сиротском приюте.
— О, Чарли, как это здорово! И главное, своевременно.
Смиренный член бывшего попечительского совета, преподобный Томас Латимер превращался в грозного льва, когда дело касалось сиротского приюта. Его огромное здание в викторианском стиле, чем-то напоминавшее особняк Бердамов, было построено в Корунде в те времена, когда в моде было течение, согласно которому сироты должны воспитываться в сельской местности, где они будут дышать свежим воздухом, приобретать сельскохозяйственные навыки и выращивать кое-какие продукты для собственного потребления. Это поветрие захватило всю страну, и судьбу сирот стали решать сиднейские чиновники. Большинство подобных учреждений существовало на частные пожертвования и управлялось церковью, но приют в Корунде был государственным. Теперь, когда над страной навис топор повсеместной экономии, который обтесывал полена государственных субсидий до тонких лучинок, приют оказался в отчаянном положении. Почти ежедневно из Сиднея туда посылали новых сирот, и несчастный приют уже трещал по всем швам.
Томас Латимер вплотную занялся этой проблемой, проявив редкий талант в деле объединения конфессий. В марте 1930 года пастор сумел встретиться с высшим командованием Армии спасения и собрал отряд из священнослужителей разных религий для благородного дела помощи сиротскому приюту, одиноким матерям, нищим старикам и другим нуждающимся. У монсеньора О’Флаерти имелся викарий, отец Боган, обладавший гениальными организаторскими способностями, и с подачи пастора Латимера он стал координатором всей благотворительной деятельности, что позволяло избегать ненужного дублирования и соперничества конфессий.
