– Мы с ним очень мало знакомы. Считай, что вообще не знакомы. Я почти ничего не знаю о нём, и он странный. Я не понимаю его, это пугает меня. А ещё он, скорее всего, уедет навсегда и я больше никогда его не увижу.
Верделл тёр подбородок, потом его лицо побелело. Он отодвинулся на край кровати.
– Кирья Аяна... Нет! Нет! Не может быть!
Аяна печально покачала головой. Она и так сказала слишком много. Теперь не было смысла скрывать.
– Может, Верделл.
– Но я же женат! Ты не можешь! Кирья, нет! Я женат и буду верен своей жене!
Она несколько мгновений молча смотрела на него, потом расхохоталась так, что слёзы выступили на глазах.
– Верделл! Что ты несёшь! Прекрати! – воскликнула она сквозь смех. – Ты что подумал, балбесина...
Она вздрогнула, потому что дверь резко распахнулась от удара ноги, и в комнату влетел Конда.
– Что тут происходит? – свирепо зарычал он. – А ну пошёл вон!
Верделл юркнул в тёмный проём двери.
– Кирья, он касался тебя? Кирья?
Аяна сидела, оторопев, и выпитое не давало ей собраться с мыслями. Он влетел в комнату слишком быстро и как раз в тот момент, когда она вспоминала всё, что думала о нём когда-либо. Только что она говорила о нём, представляла его голос и лицо, и вот он возник из ниоткуда, будто воплотился из воздуха из-за её слов.
– Кирья, ты кричала: «Прекрати». Что он сделал?
– Ничего.
– Ничего?
Он шагнул к её кровати и переставил фонарь поближе, а потом склонился, вглядываясь в её лицо.
– Мы просто сидели и говорили.
Конда придвинулся ещё чуть ближе и принюхался.
– И пили мёд?
– Да.
– Ты пила мёд одна в комнате с парнем?
– Да. А чего ты так боишься? – вдруг разозлилась Аяна. – Тебе не придется отдавать своё имущество, чтобы выдать меня замуж, если Верделл испортит меня.
Он сжал челюсти так, что зубы заскрипели.
– Даже не думай ему что-то высказать на этот счёт, – спокойно, как-то отрешённо сказала Аяна. – Даже не думай.
– И что ты сделаешь, если я выскажу?
– Я буду презирать тебя.
Он вдруг резко сел на кровать.
– Кирья.
– Что?
– О чём вы ещё говорили?
– О ваших обычаях. И о том, что я сделала ошибку. Я дала надежду парню, не имея намерения продолжать начатое.
– Ты о своём женихе?
– Он мне не жених.
– Воло сказал, что он твой жених и пытался с тобой договориться.
– Воло пришёл в тот момент, когда он поцеловал меня вопреки моему желанию.
– Та катараме та катаве! Кирья! Почему ты не сказала мне?
Он сидел очень близко, и она снова чувствовала его запах, сводивший её с ума. Выпитый мёд будто довёл остроту её ощущений до предела.
– Кирья! Почему ты не сказала? – Он с силой схватил её за плечо.
– Мне больно.
Он отдёрнул руку и вскочил.
– Забавно. Ты шесть раз касался меня, и почти всегда это было случайно.
– О чём ты говоришь?
Она отвернулась к окну.
– Конда, почему ты всё ещё здесь? Со мной всё в порядке. Ты можешь идти.
– Не могу. Объясни, что ты имела в виду.
– Первый раз ты прикоснулся ко мне, когда тебе сказали моё имя. Второй раз – когда я болела. Ты прикоснулся к моему лицу вот так, – она показала, приложив ладонь к своей щеке, и он шагнул к ней, чтобы разглядеть. – В третий раз ты схватил меня за плечи в подворотне, а потом дал мизинец, когда мы мирились. Ещё ты взял мою руку и положил на свой локоть, когда мы шли на праздник. И вот теперь, когда ты сделал мне больно.
Он снова сел на кровать и отчаянно потёр переносицу.
– Прости. Я не подумал...
– О чём? – Аяна разозлилась сильнее. – Что если меня схватить вот так, то мне будет больно? – Она сжала его руку в том же месте, за которое он схватил её, и он вздрогнул всем телом.
– Кирья, не трогай меня. Не надо. Не надо.
– Что, неприятно? А меня вот так надо было трогать? – она схватила его за щёку и так же приподняла его голову, как он приподнял её лицо на лодке.
Его кожа была горячей, пробивавшаяся щетина колола ей ладонь. В пляшущем свете фонаря она видела уголки его губ, напряженные ноздри, видела, как блестят его глаза и как тяжело вздымается его грудь. Его запах окутал её, оглушая, лишая способности думать или рассуждать, и она подалась вперёд в тот же момент, когда он рванулся к ней. Не отрываясь от её губ, он уронил её на кровать, и на миг она полностью потеряла рассудок, запустив пальцы в его волосы и сильнее притягивая к себе. Одной рукой он вытащил гребень из её волос, а второй схватил за шею сзади, Аяна изогнулась, откидывая голову. Его колено оказалось между её колен, и тут же он отскочил от неё и схватился за голову, задыхаясь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Что же ты делаешь, кирья... Что же ты делаешь со мной?!
Она села, дрожа. Больше всего на свете она не хотела, чтобы он уходил сейчас.
Конда резко закрыл руками лицо и шагнул к двери.
Аяна, не осознавая, что делает, метнулась с кровати, в один прыжок обогнала его и рукой прижала дверь к косяку, не давая открыть. Конда развернулся к ней.
– Нет, кирья, так нельзя. Мне нужно уйти.
Он попытался мягко отстранить её, но она быстро подняла вторую руку, ставя её на полотно двери с другой стороны от Конды.
– Не уходи!
– Кирья, это хмельное говорит в тебе... Я же предупреждал тебя! Я говорил тебе – не пей!
– Я хочу, чтобы ты остался, – отчаянно сказала Аяна, и Конда вдруг схватил её за запястья и резко развернул спиной к двери, поднимая её руки наверх.
Он весь дрожал, его кожа была очень горячей, а его щетина царапала ей лицо. Он нашёл её губы, прижался к ней всем телом, и вдруг снова отскочил.
– Кирья, выпусти меня. Выпусти меня!
Он молил её с такой горячностью, с таким надрывом и болью, что у неё всё внутри замерло и сжалось от невыносимой тоски. Она опустила голову и медленно, будто сквозь толщу ледяной воды, вернулась на кровать, слыша, как он поспешно выбегает за дверь, захлопывая её за собой.
35. Рогатый дух
Утренний туман теперь сменился дождями, и капли, будто прозрачные стеклянные бусины, унизывали нагие тонкие серые ветви бирсы под её окном. Земля во дворе набрякла от дождей, и мама с отцом обсуждали, не стоит ли замостить несколько дорожек через двор в тех местах, где чаще всего ходят. Отец съездил в верхнюю деревню посмотреть на молодую кобылку для мамы, потому что у той продолжали болеть ноги. Аяна ездила с ним, и тоже смотрела на красивую игреневую лошадку с правильным, ладным телом и умной мордой, которую для них водили по двору. Смотрела, но не видела её.
С тех пор, как Конда почти две недели назад выбежал из её комнаты, она почти всё время глядела вот так, мимо вещей. После окончания праздничной недели все вернулись к самой грязной части работы – собирались на общих дворах и очищали размятые пучки власки от остатков сухих стеблей, околачивая их специальными тяжелыми узкими досками. Это была очень тяжёлый и пыльный труд, и мелкая серая пыль и частички одревесневших стеблей летели повсюду. Работающие завязывали лица платками и старались отвлечься шутками, сплетнями и даже длинными рабочими песнями, которые тянулись бесконечно, как эти серые, унылые дни, не принося покоя, но и не тревожа сердце. Аяна с одинаковым безразличием слушала как радостные новости, так и тревожные. Она безучастно кивала, когда ей говорили, что капитан Эрлант начал садиться в постели, и качала головой, когда ей рассказывали, как ещё у кого-то в деревне начался жар, но внутри у неё лежал липкий, холодный комок бурых речных водорослей, который заменил собой все её чувства, и кроме этого кома, они не чувствовала ничего.
Нэни пыталась расшевелить её, приходила и заставляла подниматься в мастерскую, и там обмеряла её, прикладывала к ней ткани, что-то говорила и шутила. Потом уходила, тяжело вздыхая, а спустя несколько дней и вовсе забрала всю материю, которую ей отдал Конда, и перестала ходить к Аяне.
Конда избегал её, и она лишь раз видела его за эти дни. Она приходила с работы, запиралась у себя в комнате, не зажигая свет, и лежала так долго, то с замиранием сердца вслушиваясь в скрип ступеней лестницы, то отчаянно сжимая кулаки и рыча в подушку от бессильной ярости, пока наконец не засыпала. Он снился ей: каждую ночь он приходил и целовал её так, что она сгорала от пожиравшего её изнутри жара, а потом резко отстранялся, и она просыпалась в слезах, пытаясь остановить его, не дать ему уйти.
