– Прости, мой хороший! Я почищу тебя!
Он поднялся в галоп, и Аяна не осаживала его, но потом спохватилась. Снова рысь, и снова галоп. Вдоль реки, вдоль больших скотоводческих дворов, мимо рыбацких, мимо моста... налево, к дому.
– Кирья, осторожно! – Воло махал ей рукой. – Осторожно!
Они несли Конду на большой незаконченной створке двери. Рубашка вся в грязи, левая сторона тела облеплена глиной... Он порывался встать.
– Кирья, лекарь едет?
– Да. Верделл, где Сола?
– Внизу. Кирья, меня ждёт кир Тосс. Вы позаботитесь о кире Конде?
– Да. Возьми сначала Пачу, поставь в денник и почисти от глины.
– Э-э, э! Я его боюсь! Лошади кусаются, а у этого рот как у...
– Я тебя сама сейчас укушу! Делай, что велено!
Она спустилась в зимние комнаты, столкнувшись в коридоре с Солой.
– Его несут? Принеси мне ещё полотенец, – мягко сказала та. – И успокойся, умоляю тебя. От суеты нет пользы. Принеси мне мою сумку из комнаты. Что у тебя с ногами? Ты босиком бежала, что ли?
Аяна метнулась за сумкой, и Сола достала оттуда флакон с деревянной пробкой.
– Поможешь мне его отмыть, – сказала она, увидев спускающихся по лестнице парней. –Эй! Осторожнее, его нельзя так трясти! Кто был рядом?
– Я, – сказал один из парней, лопоухий, с веснушками. – Я был, кира.
– Перекладывайте его. Почему вы не оставили его там?
– Всё в порядке, – сказал Конда. – Меня только немного задело. Сейчас пройдёт. Вы несёте меня, как покойника. Я сам могу идти.
– Мы перепугались, кира, – сказал Воло, стоя с совершенно белым лицом и пытаясь удержать Конду. – Никто не ожидал этого, и мы все перепугались. Только на полпути мы подумали, что нужно было оставить его там, в подвале... То есть зимней комнате.
– Аяна, неси ножницы. Ты, который был там, остаешься. Остальные — идите. Ждите у очага. А лучше идите... по своим делам.
– Кира Сола, давай, я вместо кирьи... она же... – подался вперёд Воло.
– На выход, – показала ему на дверь Сола. – Эта кирья как-то помогала мне зашивать глубокую рану. И она знает, где лежит то, что может мне понадобиться.
– Но он мужчина, а она невинная девушка, – пробормотал Воло. – Так нельзя...
– Я просто упал, – сказал Конда. – Вы меня слышите вообще?
– Я тоже невинная девушка, если тебе интересно, мальчик, – выпрямилась Сола в полный рост, и воздух вокруг неё как будто потемнел. – Выйди вон.
Воло шагнул за порог и остался стоять там, но Сола резким жестом показала, чтобы он закрыл дверь.
– Аяна, режь по рукаву. И тут, – она показала от воротника вниз, до подола.
– Нога только болит... – пробормотал Конда, – ...немного.
Аяна занесла ножницы над его рубашкой, и вдруг он прямо посмотрел на неё.
– Режь, – сказал он.
Она резанула плотную гладкую ткань, распарывая рукав от манжета до плеча. Там ножницы заклинило, и она поправила их.
– Только нога, – сказал он и закашлялся, морщась от боли. – Остальное почти не болит. Дышать только больно немного. Я просто упал.
Аяна разрезала рубашку посередине и наклонилась над ним, чтобы сделать то же с левой стороны. Он закрыл глаза. Левый бок был весь в грязи и глине.
– Теперь рассказывай, – сказала Сола лопоухому парню, осторожно поддевая пальцем рубаху Конды и откидывая край. – Как он упал и что свалилось сверху.
– Я сам могу рассказать, – возмутился Конда. – Кира, почему ты делаешь вид, что меня здесь нет?
– Есть, есть. Ну? – Сола повернулась к парню.
– Он стоял боком, вот так, – показал парень. – И брёвна покатились. Он отпрыгнул, но одно катилось и попало ему на ногу, вот так. Он упал в грязь, на левый бок.
– Я вижу. Что упало сверху?
– На меня одна дощечка упала. Можно, я уже оденусь обратно и просто полежу?
– Он от всего остального увернулся. Но одно бревно слегка задело ему грудь.
Сола посмотрела на след на груди Конды, потом кончиками пальцев начала ощупывать его грудь. Он вздрогнул и сморщился от боли, а лицо приобрело немного серый оттенок.
– Ребро, скорее всего, повреждено. Аяна, возьми тряпку и сотри всю глину с другой стороны, а то она засохнет и будет причинять ему неудобства. Как тебя зовут? – спросила Сола у парня.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Спарас, кира... кирья гватре.
– А, внимательный. Ну ладно. Я разрежу его штаны, а ты придерживай ткань, чтобы я не задела его. Он точно не получал удар по голове? Когда он упал, головой не ударился?
– Нет, гватре.
– Ни обо что я не бился! – возмутился Конда. – Не надо... штаны. Всё уже почти прошло.
Он заворочался, видя, как рука Аяны приближается с мокрой тряпицей к его левому боку.
– Угомонись, – сказала Сола. – Если тебе дороги эти штаны, я разрежу их сбоку, и потом заштопаешь. Лежи смирно.
– Нет. Не надо штаны...
Сола недрогнувшей рукой решительно разрезала правую штанину по боковому шву.
– Так, что у нас тут, – сказала она, наклоняясь над его ногой.
Аяна замерла с тряпкой в руках, глядя, как сосредоточенно Сола нахмурила брови. Краем глаза она заметила, что Конда смотрит на неё, повернулась к нему, но он отвернулся и закрыл глаза.
– У меня правда почти не болит, кира... кирья Сола, – сказал Конда. – Я просто ушибся. Дайте мне отлежаться, и всё пройдёт. Пожалуйста...
– Спарас, возьми кровать за изножье и потяни от стены, на себя. Нам потребуется доступ с левого бока.
Они поставили кровать изголовьем под окно, и Сола кивнула.
– Да, вот так. Я пойду разведу сонный цветок.
– Пожалуйста, не надо! – Конда попытался приподняться, но вскрикнул от боли. – Только не дурманящее зелье! Нет!
Нестерпимый, мучительный, тёмный ужас и боль, прозвучавшие в его крике, будто хлестнули Аяну наискосок, через всё тело. Она прикусила нижнюю губу и пересела к его голове.
– Однажды, – сказала она мягко, – маленький мальчик ушёл в лес один, без мамы.
Конда непонимающе уставился на неё, но она нежно положила ладонь на его лоб. Он вздрогнул.
– Он блуждал там день, и ночь, и день, и ночь.
Она гладила его густые, блестящие гладкие волосы, пропуская их через пальцы.
– И когда наступил очередной рассвет, мальчик обнаружил, что он стоит на краю леса, а перед ним расстилается огромная равнина, залитая ласковым солнцем. Он шёл по ней, пока не вышел к сияющей башне, которая была такой высокой, что доставала до неба.
– На, выпей, – Сола приподняла его голову и влила ему в рот питьё. Он проглотил и вернулся взглядом к Аяне.
– В той башне жили три мудреца, которые знали, как зовут каждую звезду в небе и каждого мотылька и жука в траве. Но мальчик был им незнаком. Они вышли к мальчику и спросили его: «Как тебя зовут?». Он ответил им: «Аркет». И они спросили тогда: «Аркет, а где твоя мама?». Аркет заплакал и сказал: «Я не знаю, где моя мама. Я потерялся».
Конда смотрел на неё, не отрываясь, и вдруг медленно моргнул, потом ещё раз.
– Это.... нечестно... – прошептал он, засыпая.
Сола, склонив голову к плечу, с интересом посмотрела на Аяну, но ничего не сказала, только подняла бровь.
– Отмой-ка с него всю оставшуюся грязь. Там приехал арем Дэн, пойду встречу его. Спарас, ты уже можешь идти.
Аяна отжала тряпицу и пододвинула другую кадушку с чистой водой. Она искоса взглянула на закрывающуюся дверь и повернулась к Конде.
– Прости. Но это нужно, чтобы ты поспал, и тебе не было больно. Меньше всего на свете я хочу, чтобы тебе было больно, или чтобы ты навредил себе.
На душе снова было тяжело. Она почти решилась бороться с мыслями о нём, она уже почти научилась думать о нём только со злостью, и вот его принесли в грязи, беспомощного, с переломанной ногой. Она не могла злиться на него, пока он в таком состоянии.
Аяна тяжело вздохнула. Покрывало было испачкано глиной с его разрезанной рубашки. Она взялась за гладкую ткань рубашки около его бока и потянула, и та на удивление легко скользнула из-под его тела. Она осторожно, очень медленно вытащила её и бросила на пол. Чёрно-пепельные буквы на левой руке притягивали взгляд.
