переглянулись.
Коломейцев с бесенятами в глаза: «ну, ты подумай!»
Рожественский, подменяя надменность фыркающей иронией: «смотри ты – знаток Сунь-цзы!»
– Это ещё не всё, – Вадик видел реакцию, преисполняясь довольством, – чтобы убедить противника в недееспособности броненосного костяка, на «Ретвизане» надо устроить что-то типа пожара – якобы революционную диверсию, быстрей поверят. Как сделать, чтобы дымины было побольше без огня, я способы с добавлением химии знаю. Кадить будет знатно. Объявить о боевой неполноценности корабля минимум на месяц. Теперь с «Александром». Послать броненосец на обстрел японских укреплений в районе Ялу. И устроить имитацию подрыва на мине… на безопасном расстоянии от борта, конечно. Но япошкам… издалека, с берега будет самое натуральное и впечатляющее банзай-зрелище.
Затопить бортовые отсеки, и пусть корабль под креном ковыляет на Эллиоты. Пустить слух, что, дескать, не сумел дойти даже до Дальнего. А журналюг свозить к островам. Но только неофициально… Даже не так! Они ж уже один раз порывались репортёрским любопытством, наняв китайскую джонку, пробежаться к архипелагу, да патрульная миноноска их завернула. Вот и поставить это дело так, будто они провели личное расследование и втихую разузнали о русских бедах. Пусть даже сделают фото, если умудрятся протащить эти громоздкие ящики. Но таким образом информация о подрыве пойдёт от двух источников. Хорошо бы и с «Суворовым» чего-нибудь сымитировать, но тут уж будет перебор, могут заподозрить.
Опять молчали, осмысливая, уже не переглядываясь, каждый сам взвешивая, реализуемо или нет, сработает или так – пустая трата времени. Наконец каперанг подал голос:
– Зиновий Петрович, а ведь не вздор! Такой изощрённости противник от нас точно не ждёт!
– Эхм! – хмыкнул, что дунул Рожественский – нечто большее, чем одобрение… нечто меньшее, чем восторг… нечто положительно среднее.
* * *
«Купились» ли на дезинформационный блеф в Токио – неизвестно. Но журналистам, которым для острых репортажей нужны были событийные факты, а не какая-нибудь рутина, пожар на «Ретвизане», «устроенный борцами с царизмом», пришёлся по вкусу – революция очагово «гуляла» по империи, потому теракт удивления не вызвал.
Затем прошёл слух о подорвавшемся на мине «Александре», и группа репортёров совершила отважное морское путешествие для установления истины. Подарком были отосланные в редакции фото со скособоченным в крене «бородинцем» и «жарено-просоленные» статьи о тайной высадке на один из островов архипелага, мимо патрулей и дозоров… и как их на обратном пути обстрелял русский миноносец. В общем, всё в духе приключенческой романтики. У Джека Лондона хорошо получается[56].
Информация о «Варяге» дошла даже до Петербурга, и царь Николай прислал личную телеграмму Рожественскому с пожеланиями удачи в богоугодном деле – «отбить для России корабль-герой»!
Санкт-Петербург
Тренированный частой практикой позвоночник учтиво поклонился… Вежливый японец опрятно поблёскивал стёклышками очков, мимическая маска сохраняла и бесстрастное, и располагающее выражение – Мотоно Итиро, барон, дипломат, посол Страны восходящего солнца.
Наоборот подтянутый Романов, скованный мундиром и необходимостью, был подчёркнуто строг, взирая на гостя, задаваясь неожиданным вопросом:
«Интересно, дипломатический кабинет Японии специально выбирает своих представителей в европейские дома с такими лицами, чтобы они не казались нам совсем уж отталкивающими? Или всё дело в английском покрое костюма?»
Во время своего путешествия по Азии, будучи ещё наследником престола, царевичу Николаю довелось насмотреться на жителей Страны восходящего солнца – иные были просто чумазо-безобразны.
Скорей всего, молчание немного затянулось, после приветствий этикеты напрашивали начало разговора за монархом. А тот продолжал витать – смотрел на «безобидного» японца, тогда как память скакала по кадрам хроники будущих войн, высвечивая жуткие своей сутью названия «резня в Нанкине», «брёвна»[57]. Брезгливо бередя, подталкивая думы к нетривиальным умозаключениям: «Можно сколько угодно выискивать эстетику и изящество в поэзии хокку, но у этих маленьких и агрессивных азиатов какие-то свои законы и правила ведения войны. И нравственный порог. Вот уж поистине – многие знания, многие печали! Господи, какая же это ноша – знать, что будет!»
Ханьцев Николаю II почему-то было совсем не жаль, не волновала и вся Поднебесная – обнищавшая рисовая страна, пока не представляющая опасности. Япония же виделась как голодный, жестокий пасынок Китая – упрямый неистовый народец с экспансивными устремлениями, готовый ступить и на русскую дальневосточную землю.
«При любых исходах войны и мира империя Ниппон будет неизменной угрозой нашим восточным границам. Не купировать ли их сейчас, пока ещё есть столь располагающий повод, пока это ещё под силу сделать? Оставить островное государство как красивую феодальную картинку мира сакур и гейш, чтоб там ни говорили о «хондах» и «тойотах» зацикленные на технологиях потомки».
Слегка откашлявшийся Романов наверняка бы и сам удивился тем, что без запинки вспомнил эти, как ему говорили, «известные марки» будущих японских авто. И конечно, должен был понимать, что подобные измышления «о низвержении страны Ниппон на задворки цивилизованного мира» досужие. Дорого станет!
Планируя эту встречу с японским посланником, помня, что оппонентам диалог нужнее, российский император намеревался разыграть целое театральное действо, давя на противника аргументированной силой, подводя его к черте безысходности… и делая неожиданное послабление – эдакий метод «кнута» и «пряника». Полуофициальный статус раута позволял вольно отнестись к протоколам, разбив собеседование на ряд коротких неформатных встреч-актов. Вероятно, подобная раздёрганность выглядела бы в какой-то мере издевательски, зато обеспечивала плавность хода переговорного процесса! Как для себя, так и для японского посла – в антрактах тот мог оперативно телеграфировать в Токио, получая ответные шифрованные директивы главной дипквартиры. Тем более что обстановка на военном театре менялась с каждым днём, внося свои коррективы. Игра требовала гибкого подхода.
Первая встреча проходила подобающе важно – в Зимнем дворце Санкт-Петербурга. Говорить могли и на французском, но выбрали другой знакомый обоим язык – английский.
Конечно, Романов начал первым, коснувшись основы – очевидности, лежащей на поверхности, сказав нечто подобное: «Пригодна ли экономика какой-либо страны для длительной, затяжной войны?» И не дожидаясь ответа на риторический вопрос, дополнял: «Потенциалы России и Японии несопоставимы. И явно не в пользу последней…»
И что?! Японопосол лишь с пониманием сглотнул бы – обычный торг, известное поле дипломатических комбинаций, у него и ответы подготовлены, и контрвозражения имеются в запасе… Да только русский царь вдруг брякает с ленцой и между прочим, куда-то в сторону глядя:
– Когда мы выпустим из плена армию маршала Оямы… – и вскидывает брови в фальшивой невинности: – А? Вы что-то хотите сказать?
– О, да, ваше императорское величество, – узкие, будто притомлённые припухлыми веками глаза японского посла неуловимо стрельнули, – а разве они в плену? Дивизии маршала Оямы?
– Так ведь всё к тому идёт! –
