Мэзерс усадил напротив, склонил голову.
– Всенепременно, миледи. Ваши талант и красоту может затмить только мудрость.
– Ах, оставьте! Мы здесь не за этим.
Присутствующие обменялись взглядами.
Липа узнала их недавнюю собеседницу – мисс Пэджет. Кто бы мог подумать, что любительница театра окажется в круге оккультистов. Конечно, здесь была и товарка Флоренс Фарр – мисс Гонн – в компании самого Йейтса. «Певец кельтских сумерек» вблизи оказался хорош. Ему невероятно шли очки на тонкой цепочке: добавляли образу характера. Мужественность и интеллигентность – прекрасное сочетание. Липа не была знатоком поэзии и вряд ли сумела бы прочесть его стихи наизусть, но запомнила увиденный некогда портрет ирландского творца. Он не передавал и сотой доли харизмы оригинала.
Поймав на себе ответный взгляд, она сделала усилие и не отвела глаза. Наоборот, выпрямила спину, желая показать остальным: она не столь наивный «бутон», каким хотела представить ее Флоренс.
Прочих мужчин и женщин она не знала. Возможно, Джек мог рассказать много интересного о каждом из присутствующих, но их разделял стол, в центре которого находилась знаменитая доска медиумов.
– Как насчет аперитива перед основным блюдом? Вы не против, миледи? – Мэзерс извлек колоду Таро.
Фарр благосклонно махнула рукой.
– Напротив, милорд, мне весьма любопытно. Мы давно не слышали от вас предсказаний. Поведайте, что уготовила судьба счастливчику.
Пламя свечей дрогнуло, на стенах взметнулись тени.
– Мисс Кнежевич? – Голос Мэзерса звучал почти мягко. – Как насчет трех карт? Классический расклад: прошлое, настоящее, будущее. Непрерывная цепь причин и последствий. Что привело вас в нынешний момент? Какие препятствия стоят на пути? К чему вы стремитесь? – Слова растекались жидким золотом, медленно, тягуче, утягивая в водоворот непостижимой тайны.
Это было похоже на гипноз, которому Липа не могла противостоять. Все взгляды обратились к ней, когда она протянула руку. Пальцы дотронулись до колоды, на миг соприкоснувшись с ладонью Мэзерса.
– Ну же, смелее! Выбирайте ту, на которую укажет ваше сердце.
Он знал, что она понимает каждое слово. И ждал, пока «жертва» сделает выбор, с предвкушением голодного хищника – плетущего кружевную словесную вязь паука, чьи сети были сколь привлекательны, столь и опасны.
Удар сердца. Первая карта легла на стол рубашкой вверх. Серебристо-алый орнамент не имел ничего общего с изображением на колоде Джека, но Липа видела, как тот напрягся.
Следом она извлекла еще две.
– Можете перевернуть, – подбодрил ее Мэзер. – Я лишь проводник за этим столом, ваше будущее в ваших руках.
Борясь с накатившей сонливостью, Липа подалась вперед, запоздало вспомнив о «равноценном обмене». Значило ли это, что мистик потребует чего-то взамен?
Запах трав и благовоний щекотал ноздри; веки постепенно тяжелели, и Липа ощутила, как комната качнулась на миг.
Она открыла левую карту.
Ничего похожего на привычные арканы Таро. С изображения на Липу глядела звезда. Одинокая. Падающая в озеро, чьи темные воды почти сливались с небом.
Та самая. Из легенды.
Липа поежилась. Порыв ветра распахнул окно: тяжелые портьеры вздулись парусом, и кожи коснулись капли дождя. Кто-то из мужчин бросился запирать раму, пока стекла не разлетелись брызгами осколков, но Липа уже не смотрела. Она не могла отвести взгляд от картинки.
– Летящая комета, – произнес Мэзерс.
Откуда он мог знать?
– Говорят, люди загадывают желания, глядя на падающую звезду, – певуче произнесла Флоренс. – Должно быть, вы чего-то очень сильно желали, мисс Кнежевич, и эта жажда привела вас в настоящий момент.
С тех пор как Липа шагнула в Прослойку следом за Игнасом, она все время прятала желание глубоко, под навесной замок, то и дело повторяя себе, что есть более важные дела, более насущные проблемы. И нет, это было не желание спасти мир, как решил Койот, или спастись самой, как того требовал здравый смысл. И даже не возвращение Джека, хотя это стало ее нынешней целью. Все самое ценное – изначальное – заключалось в стремлении избавиться от маминой болезни. Если не исцелить ее, то хотя бы выиграть больше времени. Липа наивно полагала, что фейрит – та созидательная его часть, которая пробуждала свойства, – могла ей в этом помочь.
Вот что было истинной причиной. Не любопытство. Не геройство – для этого Липа была трусихой. Не благородство или человеколюбие. Просто надежда, эгоистичная в своей сути и невероятно сильная, вопреки всему.
– Ваше молчание так таинственно, – не унималась Флоренс, – что с каждой минутой мне все больше хочется услышать ваш голос.
– Не усердствуйте, дорогая, – одернул Мэзерс, – наша гостья сама принимает решения. Могу лишь сказать, что прошлое не приговор. Оно определяет, кто мы есть, но не препятствует тому, кем мы станем.
Она была Филиппиной с острова, затерянного в Брановом озере. Дочерью, племянницей, славной девочкой во всех отношениях.
Она стала фейрумной – такой же, как они, члены ордена «Золотой зари», сидевшие с ней за одним столом в чужом мире, который отличался от ее собственного и сотен других миров. Она научилась ходить между реальностями, но что это дало? Счастье? Только на время, пока они путешествовали с Джеком. Пока не кончились карты.
– Дело за настоящим, мисс Кнежевич. – Мэзерс по-прежнему не касался карт, позволяя ей действовать, но цепко следил за реакцией.
Глубокий вдох. Липа игнорировала чужие взгляды, как и шум грозы, разошедшейся не на шутку.
На второй карте был изображен «половинчатый» человек: правая сторона принадлежала прекрасному юноше, левая – мертвецу, от которого остались лишь кости да ошметки плоти, свисавшие с ребер.
Над столом пролетел чей-то вздох. Кажется, впечатлительная мисс Пэджет закрыла рот рукой, не посмев встать и покинуть комнату.
– Мертвый принц, – произнес Мэзерс, постукивая указательным пальцем по столу.
Его ладони были сцеплены в замок, тени ложились на лицо причудливой маской, скрывая глаза, оставляя только глубокие провалы. Почти как у Джека. У настоящего, не-живого Джека.
– Усмехается он хитро
Духу жизни, ее круговерти;
Ему знакомо смерти нутро —
Человек сам создатель смерти[41], – впервые заговорил мистер Йейтс, а затем наступила поистине зловещая тишина.
Липа пыталась поймать взгляд Джека, но тот смотрел в центр – на карту. В кривой усмешке читалась явная, неприкрытая ненависть. Таким он был страшен. Гораздо страшнее, чем после откровения в Ричмонде, когда умолял взглянуть на него снова, отнимая ее ладони от лица.
И все же Липа не боялась.
Раз тут собрались викторианские любители мистики, переворачивая третью и последнюю карту в раскладе, она прошептала:
– Nevermore[42].
Мэзерс довольно хлопнул в ладоши.
– У вас потрясающее произношение, мисс. Ну что, завершим сеанс таромантии? Ох, и мощный, впечатляющий расклад!
На последней карте красовался змей, оплетенный побегами: острые и наверняка ядовитые зубы в разинутой пасти, кожистые крылья и рога, напоминавшие драконьи, – серо-стальной цвет терялся на фоне зелени; лиловые цветы распускались по краям.
– Небесный змей.
– Великий змей, – эхом повторила Флоренс. Она, казалось, была взбудоражена больше прочих и подалась вперед, сжав Липину ладонь.
– У вас впереди непростое испытание, дорогая. Не пытайтесь перехитрить судьбу, и она
