В крошечном кабинетике я долго не мог успокоиться, хотя уже и принял решение. Я лежал в темноте на кушетке и, не смыкая глаз, слушал крики обезьян, боясь, что вслед за ними вот-вот раздастся испуганный стон жирафов, а потом, должно быть, задремал. Потому что вскоре очутился на растрескавшейся земле под пылающим солнцем…
…услышал мамин голос:
«Малыш, с кем это ты разговариваешь?»…Увидел животных в клетках: медведя, енота, пуму, гремучих змей.
…жирафов, которых пронес мимо поток бушующей воды.
…двуствольный обрез, наведенный на цель и пальнувший по ней.
…А когда выстрел эхом отдался от стен кабинета… я подскочил, как ужаленный, и в темноте рухнул с кушетки на пол.
Уселся обратно, потер голову, ушибленную о бетон, не в силах отделаться от картинок из сна: от всех этих зверей в клетках, от жирафов, влекомых течением.
Я не мог понять, что все это значит. Знакомым выглядело разве что оружие, но стоило мне поднапрячь память, я понял, что это не совсем так. В кошмарах мне всегда снилось ружье. А теперь вот пригрезился двуствольный обрез — такого я, пожалуй, за всю жизнь не видывал.
Я подорвался с кушетки и выбежал из кабинета. Перевести дух я смог лишь тогда, когда взобрался по стенке прицепа и увидел жирафов в целости и сохранности. Только тогда я опустил взгляд и заметил Старика: он пялился на меня в точности так же, как и тогда, на «Раундовом дворе», когда я побежал к вагончику в одних только трусах да майке.
С тяжело колотящимся сердцем я спросил:
— А у вас в Сан-Диего есть медведи в клетках?
— Есть, только в просторном вольере.
— А пумы?
— Нет. Ни одной.
— А енот?
— Ну уж эти-то разбойники нам зачем!
— А гремучие змеи?
— А вот этого добра порядком. Мы их тысячами вылавливаем на местных холмах и перепродаем другим зоопаркам. Даже вот в Австралию отправляли.
— А вода поблизости есть? С сильным течением, — уточнил я.
— Малец, у нас там океан по соседству, — напомнил Старик. — Что с тобой такое? Чем тебя так этот маленький зверинец встревожил?
Я только пожал плечами. Ни на что другое попросту не было сил.
Он велел мне слезть с вагончика.
— А ну присядь.
Я опустился рядом.
— Давай-ка я тебе поподробнее расскажу о том месте, куда мы держим путь. Думаешь, вон та сухая канава для луговых собачек — это просто предел мечтаний? Как бы не так! В Сан-Диего африканские львы разгуливают почти как на свободе — от посетителей их отделяют разве что рвы! Я тебе больше скажу: если б Начальница сумела настоять на своем и погода позволила бы, то весь парк Бальбоа обнесли бы оградой. Пускай и ржавой, пускай и денег на нее наскребли бы с трудом, но я твердо знаю одно: если на земле и есть такое место, где зверю привольно живется рядом с человеком, то это оно. А про пингвинов я тебе рассказывал?
Прислонившись к дверце тягача, я слушал рассказы Старика. Мне хотелось поведать ему и о своем новом кошмаре, и о тете Бьюле, но я понимал, что это не поможет.
И просто глядел на дорогу.
На запад.
![]()
ВЕСТЕРН ЮНИОН![]()
11 окт. 38» 702Р
Кому: миссис Белль Бенчли
Зоопарк Сан-Диего
Сан-Диего, Калифорния
НОЧУЕМ В ЛИТЛ-РОКЕ. ВОДИТЕЛЬ ИЗ МЕМФИСА НЕ НУЖЕН. ЖИРАФЫ УМНИЧКИ. НАПИШУ ИЗ ОКЛЫ.
Р.ДЖ.
![]()
ВЕСТЕРН ЮНИОН![]()
12 окт. 38 = 710 А
Кому: Райли Джонс
Отделение «Вестерн Юнион»
[ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ]
ОСВЕЩЕНИЕ ПОЕЗДКИ — 500+ СТАТЕЙ.
В ЖУРНАЛЕ «ЛАЙФ» ГОТОВИТСЯ СТАТЬЯ О ПРИБЫТИИ. ФОТОГРАФ ПРИЛЕТИТ САМОЛЕТОМ. СООБЩИТЕ ПРИМЕРНОЕ ВРЕМЯ ПРИБЫТИЯ, КАК ТОЛЬКО СМОЖЕТЕ.
ББ
***— Золотце!
Я на полу. Сам не знаю, как, тут оказался.
— А где… где мой карандаш?
— Давайте я вам встать помогу, а потом вместе поищем.
Рослая рыжая санитарка подхватывает меня под мышки и помогает усесться в кресло.
— Золотце, да вы стукнулись головой. Наверняка шишка будет. Что случилось?
По-моему, у меня останавливалось сердце. Но я решаю об этом, промолчать. Оглядываюсь в поисках Красавицы. Окно распахнуто, но за ним пустота.
И тут я вспоминаю почему.
Рози тянется к окну.
— Вы холодный как ледышка! Давайте лучше закроем.
— А вдруг Красавица вернется! — Разворачиваю кресло, чтобы ее остановить, но влетаю в прикроватную тумбочку и вновь начинаю терять сознание.
Рози меня подхватывает.
— Сейчас позову медсестру.
— Нет, нет, не надо! Она накачает меня лекарствами, и я усну, а мне нельзя прерываться, я должен закончить! Я уже и так опаздываю, страшно опаздываю, и вы это знаете! Мне осталось еще кое-что рассказать, и это кое-что для нее важнее всего! А если не успею, она так ничего и не поймет! Дайте мне закончить!
Рози со вздохом смотрит на последние слова, которые я успел накарябать.
«Через Оклахому».
— Что-то не помню ничего об Оклахоме, золотце, — говорит она. — Я вообще ничего не помню после Арканзаса. Вы мне рассказывали остальное?
— Да, — лгу я.
— Ну что ж… — Выдерживая паузу, она заправляет за ухо ту самую седеющую прядку. — Если вы приляжете ненадолго, я пока не стану звать медсестру. По рукам?
Киваю.
— Ну вот и славно, — приговаривает она, помогая мне перебраться из кресла на кровать. — Вы же весь день просидели голодным, скрючившись за столом. Наверное, это сказалось.
Сам-то я прекрасно знаю, что дело в другом. Сердце замирает в груди, пропуская удар.
— А где… где мой карандаш?
Рози поднимает его с пола и кладет на стол.
— Вернетесь к путешествию, когда выспитесь на славу. Сперва отдых, договорились?
Снова киваю.
Она уходит.
Забираюсь в кресло, хватаю карандаш. Делаю глубокий вдох, на секундочку кладу руку на сердце. А потом продолжаю.
«И вот когда я начал грезить…»
11
Через Оклахому
И вот когда я начал грезить. О том, чтобы перескочить это время.
Чтобы просто — раз! — и добраться до финиша, не пересекая ни Оклахомы, ни Техаса в это непростое время.
Родной край остается с человеком навсегда и не стирается из памяти, когда все остальное уже позабыто, и неважно, принес ли он тебе счастье или горе. Даже если он едва не лишил тебя жизни. Даже если он не дает тебе спать спокойно и просачивается в кошмары. Даже если ты бежишь из него с твердым намерением никогда больше не возвращаться, но в какой-то момент он вновь попадается на твоем пути, и ты мечтаешь о том, чтобы проскочить его как можно скорее, втайне от всех, не теряя при этом присутствия духа — мало ли что случится. А потом уже начать с чистого листа где-нибудь далеко-далеко.
Как говорится, будь мечты лошадьми, бедняки только б верхом и ездили. И все же мечтать таким, как я, не запретишь.
Из Пыльного ковша до Калифорнии можно было добраться двумя путями. Первый — самый загруженный и самый известный — назывался «Шоссе 66» и тянулся вдоль равнин от Чикаго через Оклахому и прямиком в Лос-Анджелес. А вот второй, «Южный путь», вел в Сан-Диего вдоль нижней границы техасского севера, где я и жил когда-то. Вот только никто на моей памяти не называл это шоссе «Ли-Хайвей». Это была просто «дорога на запад», и по ней-то мы и поехали, нравилось это мне или нет.
Недалеко от арканзасской границы с Оклахомой зелень вокруг начала редеть. Даже цвет неба и тот менялся по мере того, как мы углублялись в штат: небо стало водянистым и тусклым, подернулось дымкой.
ВЕСТЕРН ЮНИОН