1931. № 1 (3203), 1 янв. С. 1;
подпись: “А. Арсеньев”.
КТО НЕ ЛЮБИТ
НОВОГОДНЕЙ ВСТРЕЧИ?
Сколько лет встречаем этот праздник На чужбине, в стороне чужой, Все сердца волнует он и дразнит Обещаньем увезти домой.
В эту ночь мы снова верим свято, Что прекрасна жизнь и молода, Что она тропинкою покатой Двинет вспять ушедшие года.
Что опять мы все помолодеем, Позабудем утомленья дрожь, И над Роком, сумрачным злодеем, Вновь восторжествует молодежь.
Кто не любит новогодней встречи? Мчит она, как майская гроза… Этот блеск, веселье… Эти речи И почти поющие глаза!
Пусть мы с ней становимся лишь старше, Пусть весь шум лишь нежная мечта, — В новогоднем окрыленном марше Вечно юной силы красота!
— С Новым Годом, милый, с новым счастьем! — Шепчут нежно женщины друзьям, И глаза их светятся участьем, И глаза ответно льнут к глазам.
— С прежним счастьем, с новым милым годом! — Отвечает женщине любовь, И не верит будущим невзгодам, — Верит в счастье молодая кровь.
В каждом сердце: “Год неплохо прожил, Ведь и счастье было меж забот. Слава жизни! Помоги мне, Боже, Так прожить и наступивший год!”
Сколько лет встречаем этот праздник, Всё ж надежды истина проста: — Каждый год нас не напрасно дразнит Возвратить в родимые места.
Пусть дороги наши вьюга лижет. Пусть мой друг в раздумии поник, — Верю я, что с каждым годом ближе Вожделенный и счастливый миг!
1931. № 1 (3203), 1 янв. С. 15.
ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!
Облака, как белые гондолы Лучезарных голубых лагун… Стаял снег и зеленеют долы, Отовсюду слышен звон веселый, Звон весенних серебристых струн.
Сны зимы растаяли, как иней, Словно иней — верба зацвела… Даль одета вуалеткой синей, Стерта резкость, стерта четкость линий, Всюду дымка легкая легла!
Взоры женщин ласковей, бездонней, И пьянят тревожнее вина… От истомы замирая, стонет Наше сердце… В голубой короне Шествует красавица Весна!
Вешний ветер вьется, куролесит, Оживает пробужденный лес… В эти миги даже старец весел, И повсюду на “Христос воскресе!” Слышим мы: “Воистину воскрес!”
1931. № 96 (3298), 12 апр. С. 1;
подпись: “Н. Арсеньев”.
НА МОГИЛЕ
Вечная память и вечный покой. Звон похоронный, печальное пенье… Крестит священник дрожащей рукой Гроб — обиталище вечного тленья. Лица склонились и плачут глаза… Благоухание ладана. Стоны. А над могилой — небес бирюза, Липы зеленые, тихие клены. Голубь серебряный носится там, Голубь, — он символ бессмертного духа, Он от земли полетел к облакам, Маленький, точно блестящая муха. Выше и выше! Над облаком. Над Солнцем, сливаясь с лучистой короной! Взмахи кадильные робко звенят. Лица склоненные. Возгласы. Стоны… Люди хоронят умерших. В слезах Гроб опускаем в могильную прорубь. Что же возносит на белых крылах Ласковый, радостный, огненный голубь? Душу уносит блестящий летун В небо, над ним, — в голубую пучину! Смерть проповедует — трус или лгун, Мы же, поэты, не верим в кончину. Ладан — печаль опаленных сердец. Лица склоненные. Тихое пенье. Скрыто безумие в слове конец, Если не верить в сигнал воскресенья.
1931. № 246 (3448), 12 сент. С. 4.
Ст-ние посвящено памяти Владимира Алексеевича Казем-Бека (14.02.1892, Казань — 4.08.1931, Харбин), “доктора-бессребреника”; умер, заразившись дифтерией от больной девочки. Имя Казем-Бека было присвоено двум харбинским больницам.
БЛИННАЯ БАЛЛАДА
С хрусткой корочкой Да с икорочкой, — Маслянистый блин, Разгони мой сплин!
Гей, приличная Снедь балычная, Закусь сочная, Непорочная!..
С разным соусом И с анчоусом, Да с селедочкой, — Чтоб под водочку!..
Снова градусам, Сердце, радуйся, Брось-ка думочку, Да — за рюмочку!
Блин с припекою В пасть широкую Опускаю я, Выпиваю я!..
Рюмка около, Значит, — соколом, А без Троицы — Дом не строится!
До шести не счесть, — Потеряешь честь. Как заплаточка, — Вся десяточка!
Дальше — сызнова, Блин-то вызволит, С хрусткой корочкой Да с икорочкой!
Не напраслина, — Нынче Масляна, Горы блинные, Дни былинные!
Ем не просто я, Жажду тоста я, — Ем с тенденцией, Жду сентенции.
Революцию, Ведьму куцую, Каждым пикулем В морду тыкаем:
— Вот не слушали б, — Так и кушали б, — В “рай” затопали, — — Вас и слопали!
Бросьте, нытики, О политике Разбазаривать, Растабаривать!..
Перелаетесь, Поругаетесь, И напраслиной — Канет Масляна!
Ведь немыслимо Вечно с письмами, Вечно с жалобой — По редакциям.
Надлежало бы Не по фракциям, Не по группочкам, Переулочкам…
Впрочем, что ж то я… Воля Божия: В лес — одной ногой, По дрова — другой…
Выпьем, гражданин! Остывает блин С хрусткой корочкой, Да с икорочкой.
С разным соусом, Да с анчоусом, Да селедочкой, — Чтоб под водочку!
1932. № 63 (3619), 7 марта. С. 3;
подпись: “Сеня Смелов”.
ШТУРМ ХАРБИНА
Защитники — на земляных валах, Но враг подполз и бросился на приступ, И через час борьба кипит в домах, Борьба за пядь, за шаг, за каждый выступ!
Но по стенам карабкается враг, Врываясь в окна, гонит нас на крыши, И остановлен отступленья шаг, — Ведь только небо, только небо выше!..
Лишь водное мерцание кругом, Да тишина — безмолвие колодца! И город, опозоренный врагом, На милость победителя сдается.
Вода, вода, зеленая вода… Журчание и плеск случайных весел… Надолго ль рок, зловещая беда, В твои объятья бедный город бросил!
Плывущий труп глядит в голубизну Пустых небес, откоротав земное. Качаясь, плот со скарбом проскользнул, Напоминая о ковчеге Ноя.
Всё тянется теперь к сухим клочкам Земли, рекой у города отнятой, Но нет конца напору и скачкам Стихии яростной и необъятной.
И вот за кровли уцепилась жизнь Рукой, сведенной судорогой горя. Пусть гнется цинк, но ты виси, дрожи, И знай одно, что под тобою — море!
Глаза детей из окон слуховых, Тряпье на крышах, мокрые матрацы, Но кто из нас к несчастьям не привык, — За жизнь свою мы научились драться!
На звонкой кровле примус загудел, — Одна душа уже в спасенье верит! — И чей-то крик несется по воде: — Бог вызволит — река стоит на мере!
Сбывает ужас, убывает дрожь, Смелей глаза, осмысленнее взгляды. Спеша на помощь, наша молодежь Организует первые отряды.
И снова ночь. Бескрайность тишины И блеск воды под редкими огнями. Прислушиваясь к шепоту волны, Безгласный город терпеливо замер.
И спит — не спит. Так побежденный ждет, Ждет, не дыша, надменной мести вражьей. Вода внизу, как часовой, бредет, Мы пленники, и ты, река, — на страже!
Нельзя ее движенью не внимать, Внизу — конец, внизу гудит пучина. На кровлях спят… И Бога просит мать За крошку-дочь и за малютку-сына.
1932. № 228 (4053), 21 авг. С. 4.
