ним.
Инспектор вытянулся в струнку:
— Фотографии нет, но есть ориентировка с подробным описанием внешности.
— Непорядок, — покачал я головой. — Всем нарядам, заступающим сегодня, раздавали фотографии.
— Так мы и не заступали, — оправдывался инспектор. — Мы еще с прошлой смены остались дежурить. Личного состава не хватает. Вот нам смениться и не дали.
Я протянул ему фотокарточку Жени:
— Держи, сержант, это морда душегуба. С паспорта его перефотографированная. Смотрите в оба. Нельзя ему дать из города уйти. Натворил он делов.
— Есть смотреть в оба! — козырнул инспектор.
Я закрыл окошко и вырулил на дорогу. Проселок петлял в редколесье и спускался к реке. Сумерки сгущались, и пришлось включить фары. Толку, правда, от них было пока мало.
Машина въехала в дачный массив, что раскинулся на берегу. На столбе прибит указатель: “Дачное товарищество “Черемуховый лог”.
Дорога, стиснутая с боков заборами, совсем сузилась. Машина шуршала, раздвигая зеркалами засохшие бодалыги крапивы. Протискиваться между шестисотковыми участками с крошечными домиками на неповоротливой “Волге” оказалось не так просто. Иногда приходилось сдавать назад и искать обходные пути.
Времена массовых дачных коттеджей еще не настали, и казалось, что мы попали в поселение гномов или хоббитов. Даже крашенные заборчики здесь были какие-то игрушечные, больше для виду. Через такие даже перелезать не надо — можно просто перешагнуть.
Однако, даже эти тесные домишки были самым любимым местом для городских. Сюда можно было сбежать из человейника. Хоть и небольшая, но это была своя территория, где советский человек мог расслабиться и почувствовать себя наедине с собой и кусочком природы. Хоть и садовой, но все же.
Почти все домики с потухшими окнами. Урожай картошки и морковки собран, и хозяева законсервировали их до весны.
— Не думал, что здесь столько участков, — Быков вертел головой. — Едем и едем, а концов не видно. Там еще несколько улиц слева. Как искать будем?
— Смотри, где свет горит. И окно открой.
— Зачем?
— Музыку слушай. Молодежь без музыки не гуляет.
— Вон смотри! — Быков чуть ли не высунулся из окна. — Свет горит! На соседней улице! Поворачивай.
— Да где я тебе тут развернусь, у меня во дворе тротуар и то шире. Черт! Для кого такую дорогу делали?
— Эти дачи давно здесь, тогда и машин-то особо у людей не было. Дачники на велосипедах сюда добирались.
Я, наконец, смог свернуть в проулок и выехать на соседнюю улицу с незамысловатым названием “Ягодная”.
Я подкатил к домику с горящими окнами.
— Что-то не похоже на обитель золотой молодежи, — нахмурился я. — Маловата хибарка. И тихо, как в могиле.
— Сам сказал искать, где свет горит.
— Ладно, давай поспрашиваем. Хотя нет. Сиди в машине. Если вдвоем завалимся, еще напугаем местных обитателей. Тем более, морда у тебя, как у бандита стала. Все шире и шире. Один схожу.
— На свою посмотри. В школе совсем другим был. А сейчас, как шахтер с плаката. Еще бы отбойный молоток в руки, а лучше кувалду.
— За шахтера спасибо, — улыбнулся я. — Но я бы предпочел быть на бандита похожим. Прям как ты. Так с людьми проще договариваться.
Я заглушил машину и вышел на улицу. Штакетины со вздувшейся краской небрежно сляпаны в покосившуюся калитку, запертую на вертушку.
Я открыл калитку и подошел вплотную к домику. Маленькое оконце завешено изнутри газетой. Судя по ее желтизне, штору она заменяла все лето. Я тихонько побарабанил по стеклу.
За газетой мелькнул силуэт. Я подошел к двери. Но никто не торопился мне ее отпирать. Подождал немного и потянул за ручку. Дверь не сдвинулась, заперта изнутри.
Постучал по ней уже погромче. Прислушался. В ответ тишина. Странно. Я точно видел там какое-то движение. Вернулся к единственному оконцу и попытался заглянуть в щелку, где край газеты чуть отошел. Нагнулся, приложив ладони козырьком ко лбу. Ни хрена не видно. Блин.
Сзади раздался шорох. Я уже хотел было отругать Быкова, что тот поперся за мной, а не стал дожидаться в машине, но не успел повернуться. В спину уперлось что-то твердое. Я почувствовал холод металла даже через ветровку.
— Тихо, не дергайся, — прошипел хриплый голос. — А то шмальну. Руки подыми!
— Э-э, мужик, — я послушно поднял руки, пытаясь определить, что за оружие упирается мне в спину, явно что-то большое. Ружье, скорее всего. — Ты чего, не дури…
— Говорил я вам сюда больше не наведываться? Теперь на себя пеняй.
Из машины вылез Быков:
— Эй, мужик, убери ружье! Совсем охренел?!
— А ты рот закрой и в машину обратно полезай, иначе в твоем дружке дырки будут.
— Оружие убрал, — холодно приказал я. — Статья 191 Уголовного кодекса. Посягательство на жизнь работника милиции. Загремишь по полной. Срок до пятнадцати, а при отягчающих — смертная казнь.
— Какого сотрудника? — голос незнакомца растерял уверенность.
Теперь было слышно, что это старик.
— Удостоверение в нагрудном кармане. Спокойно. Я сейчас медленно достану его и покажу тебе. Смотри не пальни сдуру. Понял?
— Так что же вы сразу не сказали, что вы из милиции? — ствол отлип от моей спины. — Я же вас за этих раздолбаев принял!
Я повернулся. Передо мной стоял вылитый дед Щукарь. Седая борода и густые белые усы. Хитрый прищур. На голове помятая казачья фуражка с красным околышем. Одет в телогрейку, непонятного вида штаны и сморщенные кирзачи.
В руках у деда одностволка, похожая на старенький “ИЖ”.
— Что же, уважаемый, гостей так встречаете? — я вытащил ксиву и ткнул ей в лицо “Щукарю”. — На оружие разрешение имеется?
— А как же, товарищ милиционер, – дед не прочитал даже, что ксива прокурорского формата, – в домике, сейчас принесу.
— Не надо, — отмахнулся я. — На слово верю.
— Вы уж простите меня, дурака старого. Я думал, опять бесы в огород лезут.
Вот блин… У него что? Кукуха свистит? Черт… Придется ружьишко у него забрать. Если официально изымать, то полночи потеряем. Пока участковый приедет, пока все оформит. Да и вызвать участкового неоткуда. На дачах телефонов не предусмотрено. Лучше отниму ружье и боек ему сверну. Только топорик нужен или что-нибудь вроде стамески.
Пока я размышлял об акте вандализма над ни в чем неповинном ружье, дед, увидев мое замешательство, оживился:
— А знаете что? Вы проходите в дом. Я
