Они вынырнули на белый свет, автобус остановился на своей площадке, возле трубы теплотрассы и спуска к заливу по лесенке из арматуры. Зверев шел чуть позади мальчика и наблюдал за ним. Тот как бы растерялся вначале, поозирался и, наконец, уверенно пошел вперед, мимо бассейна и гастронома.
— Вот этот дом. Номер сорок четыре.
— А ты раньше здесь бывал когда?
— Откуда? Только во сне.
— Поклянись.
— А чего мне клясться? Вам в дом зачем? Шпионить? Наркотики? Контрабанда?
— Я тебе не могу сказать. Дело секретное.
— А меня в шпионы возьмете? Я по телевизору видел. Одни из любви к искусству, другие за бабки.
— Бабки, детки. Пойдем-ка лучше к каналу.
— К какому каналу?
— К Канонерскому. А на что бы ты деньги потратил?
— У меня мечта есть.
— Ну, изрекай.
— Я «Смирновскую» хочу попробовать.
— Чего?
— Ничего. Я «Ливиз» не могу больше пить. Он у меня в горле стоит.
— Ты что? Пить продолжаешь?
— Да ну. Изредка. Грамм по сто.
— Коля, дружок! Ты что, хочешь «Смирновской» водки? Ни жвачки, ни мороженого?
— Жвачку оставьте для телков.
Они спустились к воде по надкушенному временем бетону. И чугунное литье ограды. Тополя сверху. Набережная. Когда-то остров знавал лучшие времена, а теперь — видал виды. Паромчик, пограничники. Моряки без тоски в глазах и девки…
Безухов Коля, жертва колдовства и черного нала, лени и тупости, вдруг схватился за голову, присел, завыл.
— Паром. Паром…
— Какой еще паром, Коля? Что за паром?
— Видел тогда. Когда до сорок четвертого дома дошел, был я у канала. Потом забыл. А забыл — потому что страшно.
— Что страшно, Коля? Ты не бойся! Мы сейчас усиленный наряд с автоматами…
— Что ты несешь про наряды, Зверев. Тебя же нет. Ты труп.
— Коля, это же для маскировки. Чтобы враг не догадался…
Коля сидел теперь на бетоне, смотрел на канал. Напротив краны подъемные, складские дела, вон буксирчик продымил. А из залива, из-за поворота, буксирчик «Громовой» вытаскивал чудо чудное, паром «NIPER». Зверев простоял у канала много часов, вживаясь в островные дела, наблюдая за рыбаками со спиннинговыми закидушками, слушая местные новости.
Парома такого никогда здесь прежде не бывало, совсем недавно появился он в этих краях под флагом банановой республики, чтобы поработать на линии Петербург — Хельсинки. Обычный паром. Стандартный. Огромный и белый. Туристы на прогулочной палубе. Музыка. Скоро конец навигации.
— Я видел, как он взрывается и горит.
— Как он может гореть, если вот он, живой и здоровый. Плывет себе.
— Во сне он горел. Или в охмуреже том, в торчке. Тебе лучше знать. Ты взрослый и умный.
— Мне кажется, Коля, что ты временами умнее меня.
— То-то же.
— Потом я опять очнулся на этом самом месте. И пошел к туннелю.
— Так что, он прямо здесь горел, в канале?
— Я когда опять приторчал, был как бы в лодке, в море. Море такое теплое, солнце. Даже лучше желтой дороги. А потом я увидел «NIPER». Я обрадовался. Никогда не видел такого большого корабля. А потом он взорвался и сгорел.
— Что, сразу?
— В том-то и дело, что сразу. Потом еще плавали на воде дощечки и трупы. Зверев, пойдем отсюда. Я все, что знал, рассказал.
— Тогда пошли. А что в сорок четвертом доме?
— Ничего. Общежитие. Отвези меня домой. Я устал.
Опять экспресс и туннель, опять минута недоумения и свет белого дня.
* * *
Зверев пытался не заснуть. Прошлую ночь он провел в садовом домике в Синявине. Когда-то он был здесь у Крайнего в гостях, ловили рыбу на Зеленцах, потом пили водку у него дома, потом ходили ночью на огород за закуской. Теперь никакого Крайнего не было, он спал сном праведника на Волковом кладбище уже с год, жена его в Синявине не появлялась, а на участке копались соседи. Сейчас урожай был собран, никто больше консервов на дачах не хранил, так как, несмотря на сторожей, выносили за зиму все. Домики запирались на символические замки и часто становились местом ночлега бездомных. Сторож де-факто присутствовал, но из сторожки не вылазил, только громко брехала собачонка и пела Анна Емельянова в радиоприемнике.
Нашлись какие-то тряпки, одеяло ватное, нечистое, которое он скатал и положил под голову. Случился заморозок, и к утру Зверев совершенно продрог. Никакой печки топить было нельзя. В этом случае сторож бы несомненно наведался, а может быть, и не один.
Утром через «китайский телефон» вышел на Вакулина, вечером они встретились на квартире, про которую никто не знал в их конторе, Вакулин «сделал» ее только что. Можно было остаться здесь и отоспаться, тем более что температура тела под тридцать восемь не благоприятствовала собачьему образу жизни. Но во-первых, все меньше времени оставалось до концерта семьи Емельяновой, а во-вторых, Вакулина крепко прокачивали теперь на контакт со Зверевым, и то, что он «проверялся» и «отмывался» дочиста три дня подряд, не повышало шансы Зверева на выживание.
— Как бы мне на труп свой посмотреть?
— А нет никакого трупа.
— Что, ушел своими ногами?
— Да нет. Никого не допустили к нему, вывезли люди Хозяина, кремировали, захоронили с почестями.
— Я рад.
— Чему ты рад?
— Тому, что не лежал долго в морге. И что селезенку не вырезали.
— Ладно. Хватит о бренном. Есть человек из сорок четвертого дома. Женщина.
— Что за женщина?
— Проститутка.
— Спасибо. Только у меня сейчас не встанет.
— Мы ее давно зацепили. Дело долго пересказывать. Потом она работала на нас с полгода. Потом отказалась. Сейчас мы ей даем квартиру. Сорок четвертый на расселение идет. Будет очередь примерно на год. Она получит квартиру в первых рядах и поближе к центру.
— Ну и что она нам расскажет?
— Все, что знает. Там пятьдесят комнат. Первый этаж — администрация, почта, аптека, кафе, еще — какой-то офис. Второй этаж и третий — женское общежитие. В прошлом. Сейчас они все замуж повыходили. Живут семьями. Вахта все же существует. Старушки. Круглосуточно, зачем — никто не понимает. Пойдешь жить к Белкиной Зинаиде Ивановне, пятьдесят восьмого года рождения.
— А чего ты раскомандовался?
— А тебя не только в органах нет. Тебя нет вообще. Ты кремирован. И потому слушайся меня. Я тебе плохого не пожелаю.
— А Белкина твоя — твердый человек, не проболтается?
— Тогда она не расселится никогда. Тогда ее вообще выселят, а может, и дело возбудят какое. Найдем причину.
— Жестокий ты, Вакулин, человек.
— Дело надо делать. Не век же тебе в трупах ходить. Вот паспорт тебе. Ревякин Виктор Абрамыч.
— Другого не нашел?
— Тебе нужно — ты сам ищи.
— Водка есть?
— Тебе не водку, а аспирин и под бок к Зинаиде Ивановне. Чай с медом хорошо.
— Ты почему ведешь себя, как совершеннейшая свинья? Вернусь в отдел — я тебя в бараний рог сверну. Разболтались там без меня.
— С Зинаидой Ивановной встретишься в комнате семьдесят семь. Их всего пятьдесят, но на эту однажды озорники прибили табличку. Так и осталось. Она тебя ждет. Легенду придумаете сами. Да и не нужна она. Там все личности легендарные.
— Мне приступать?
— А про Ефимова ничего не хочешь узнать?
— Внедрил?
— Послал на внедреж. И что ты думаешь? Провели его, уже в другой ночлежке, «Дом» называется, через оздоровительный труд, присматривались. Потом отправили на стадион.
— Куда?
— На стадион одного завода. Там у них тесты какие-то, заставили бежать десять километров. Он сломался, не добежал. Отсеяли.
— А те, кто добежал?
— А те, кто бежал особенно хорошо и проявлял силу воли, больше в городе не появились. Их увел какой-то мужик. Его зовут Охотоведом.
— И где сейчас Ефимов?
— Там, где и должен быть. Чердаки чистит. С другими бомжами.
— И что ты думаешь про Пуляева?
— А Пуляев добежал. У него второй разряд по легкой атлетике. Правда, в далеком прошлом.
— И куда он добежал?
— Ефимов сейчас крутится вокруг тех, кто бегал. Им еще и деньги за это платили. Говорили, что для медицины.
— Чушь какая-то…
— На Охотоведа этого есть что?
— Я не могу засвечивать нашу версию. Ищу. Идентифицирую.
— А как ты думаешь, откуда у них деньги? На все эти фокусы с гостиницами, стадионами? Деньги чьи?
— А вот это нам неведомо.
— Я пойду, пожалуй.
— Иди. Вокруг «Праздничного» баррикады строят. На кону престиж державы.
— Суки гнойные. Это педики престиж? Кастраты-плясуны?
— Ты просил, я ответил.
* * *
Зверев доехал до Канонерки на такси. Автобус-призрак был ему сегодня непосилен.
Дом сорок четыре светился окнами, похлопывал дверью, принимая и выпуская обитателей. Попросив остановить такси у гастронома, Зверев прошел последние пятьдесят метров и потянул на себя ручку двери.
