за кражу овцы. Хотя сама овца не пострадала, она явилась в видении ближайшему родственнику бывшего владельца, требуя мести. И чуть ли не на следующий день после казни закон, каравший кражу повешением, отменили. И что было потом?.. Мой прапрадед являлся овце в страшных снах?
Двое влюбленных сидели на траве под стеной дворца Флавиев, и Коснахан невольно то и дело поглядывал на них; время от времени они подолгу смотрели друг другу в глаза, потом вновь отводили взгляды и смеялись. Юноша сорвал травинку и принялся ее жевать, девушка отняла ее у него и рассмеялась. Затем они снова смотрели друг другу в глаза. Впрочем, подобное описание этих нелепых действий – неуклюжее, как титры в старом немом кино, – не передавало ни как красиво это смотрелось со стороны, ни как именно эти двое смотрели друг на друга, ни что все это говорило ему самому.
Мой прапрадед Кронкбейн был не только поэтом, но и успешным изобретателем и инженером. (На вечном холме Палатине еще больше вечных влюбленных бродят среди многочисленных вечных монахов и вечных улыбчивых священников.) Он исследовал Панамский перешеек и в 1855 году представил правительству США проект бесшлюзового канала, поскольку первым утверждал, что Атлантический и Тихий океаны находятся на одном уровне… Поэзия Кронкбейна, по общему мнению, грубовата, но энергична…
Немного погодя Коснахан, подобно коряге, несомой течением вслед за разноцветными лодками, присоединился к процессии посетителей. Onid aalid ben[113]. Да, каждый в Риме либо священник, либо влюбленный, а все здешние девушки хорошенькие. И не просто хорошенькие. Почти все итальянки поразительно красивы, и когда смотришь на них, идущих мимо плавной неторопливой походкой, от которой замирает дух, с травинками меж губами, со своими возлюбленными, когда видишь, как легко и изящно они ступают, будто танцуют некий медленный танец любви (но непременно в сопровождении хоть какого-нибудь возлюбленного), волосы у них – блестящие и шелковистые, иногда светлые, точно у ангелов, взгляды застенчивы, длинные стройные ноги красивы до боли, и тебе чуть ли не хочется, чтобы девушка, в чьи волосы, руки или походку ты уже влюбился со спины, обернулась и оказалась уродиной; тогда, как тебе кажется, ты хотя бы избавишься от сердечной тоски. И все-таки – продолжая рассеянно предаваться этим псевдо– или скорее антипрустовским грезам – лишь сопоставление дарило облегчение человеку, уже успевшему влюбиться и потерять столь прелестный фантом, и ему было просто необходимо представить себе, что следующая прошедшая мимо красотка будет еще прекраснее прежней, если, конечно, не думать о жене. Чтобы иметь возможность сказать себе так: ну что же, мне предназначалась не та, а эта, – и утешиться мыслью, что вскоре наверняка встретишь женщину еще красивее, которая скажет тебе или не скажет: «Ты мой лакомый сладкий утенок, виляющий хвостиком», или как это будет на итальянском.
Какой-то негр стоял, мрачно глядя на храм Венеры, и Коснахану хотелось заговорить с ним, сказать что-нибудь доброе и веселое, но он не стал этого делать; Коснахан вернулся на двести шагов назад и дал одноногой нищенке (сначала он прошел мимо нее) пятьдесят лир, полцены своего молока, улыбнулся ей и пошел дальше, чувствуя себя еще более гадко, чем когда поскупился на милостыню.
Ну и жара, слишком жарко, чтобы курить трубку; Коснахан пошел к реке, где наверняка прохладнее. А вот и он, мутно-желтый маловодный Тибр, где плескались или грелись на песке загорелые купальщики. Римляне ныряли с крыши плавучего дома прямо в ил под берегом. Коснахану тоже хотелось окунуться, но, вероятно, для этого нужно состоять в каком-то клубе. Движение транспорта на набережной оказалось еще более интенсивным и шумным, хотя сама улица была узкой, но, по крайней мере, с четкой разметкой и островком безопасности, впрочем, переходить на ту сторону пока незачем, ведь до открытия издательства еще масса времени; тем не менее он счел разумным заранее отыскать нужный дом, а потом найти неподалеку тихий прохладный бар, где можно будет засесть на часок и попытаться записать свои мысли для «дополнительных биографических материалов». Как известно любому писателю, «где издательство, там и паб». Причем некоторые писатели не идут дальше паба.
По мостам и по набережной мчались красные сверкающие мотоциклы с большими, как у велосипедов, колесами, и на заднем сиденье всех до единого восседала красивая девушка, каждая – Беатриче или Лаура[114]; какие они все-таки безрассудные, эти римляне: носятся на мотоциклах в плотном потоке транспорта на полной скорости, почти не держась за руль, или на велосипедах, причем тоже везут пассажиров, все тех же красавиц прямо на раме, и повсюду священники… на сей раз священники на колесах, самые беспечные и безрассудные из всего духовенства, вон даже какой-то старенький падре в защитных очках летит как угорелый по Лунго-Тевере, и Коснахан снова смешался с бесконечной процессией пеших святых отцов, священников в шляпах-котелках, в шляпах с плоской тульей и вовсе без шляп, бородатых священников с бумажными свертками, священников в черных бархатных шапочках, с тонкими портфелями в руках, статных, торжественно ступавших священников со шляпами за спиной, низкорослых священников, что читали свои требники прямо на набережной, и степенных священников, едва не чертыхавшихся под внезапными порывами ветра, несущего пыль от собора Святого Петра. Красной мошкой по мосту Гарибальди промчался мотоцикл. Им тоже управлял священник, с таким выражением лица, какое Коснахан видел только раз в жизни, у великого Джорджа Данса, когда он форсировал мост Баллиг на острове Мэн и казалось, победа в гонке «Туристский трофей для старшего возраста» на своем «санбиме» с одним цилиндром ему обеспечена. Священников на улицах еще прибавилось: священники в обуви на резине, в обуви с изношенными подметками, с синим и красным рантом, и даже один бедный священник, который хромал и плевался, да почему бы и нет? Чем он хуже всех остальных? А вот еще трое, в белых рясах и черных накидках с капюшоном, в шерстяных чулках и черных туфлях, идут и смеются – ах, он и вправду любил всех священников, особенно этих троих, не потому, что они такие смешливые, а потому, что они, кажется, получают по-детски искреннее удовольствие, смеясь над собой, – святые отцы были те же, которых он видел вчера в Ватикане, в зале с мумиями, где старший читал двум другим лекцию о славе Древнего Египта, и Коснахан с улыбкой им поклонился, но они его не узнали, и на миг ему стало грустно; возможно, это знак, предвещающий еще большее разочарование… И все-таки священников наверняка достаточно, чтобы вознести душу матушки Драмголд
