на небеса, и Коснахан тихо молился про себя, чтобы так и было. Но при виде небольшой процессии улыбающихся священников на серых мотороллерах Коснахан даже немного опешил: моторизованные священники! Боже правый. Маттиас непременно должен вернуться домой с таким же мотороллером. Коснахан будет на этом настаивать.
Ха, вот и снова Дворец правосудия, часто несправедливого. Вспомнив о встрече с издателем, Коснахан занервничал, жалея, что с ним нет Артура. Старый добрый Арт… И теперь вместо Маттиаса Коснахану повсюду виделся этот замечательный человек, которому он столь многим обязан, – мускулистый техасец, высокий, бесконечно терпеливый, веселый, но с грустными глазами, с походкой профессионального теннисиста, бегущего к сетке для выполнения удара справа. Мимо проезжали на мотороллерах доброжелательные молодые бизнесмены, из которых каждый мог быть Артуром, как и каждый из пассажиров, неестественно прямо сидящих на багажниках мотороллеров, вдобавок Коснахан не упускал из виду и лица пассажиров огромных зеленых трамваев с их зловещими усами-антеннами, снимающими ток с проводов.
Коснахан так сосредоточенно думал об Артуре, что сам не заметил, как перешел через дорогу; оставив Тибр позади, он оказался, по счастью, в очередном лабиринте мощеных улочек, где движение транспорта запрещено, почти сразу наткнулся на старинный дворик, где размещалось его издательство, и, как и предполагал, приметил неподалеку уединенное местечко, будто специально открытое для утешения встревоженных или отвергнутых авторов. Он вошел в маленький, почти пустой бар с низкими столиками и скамейками и заказал рюмку граппы, которую умел заказывать по-итальянски.
Возле двери висела табличка «Chi ha ucciso il pettirosso?», а снаружи, на крошечной площади, двое уличных музыкантов трубили в нечто похожее на древние офиклеиды. Вот и хорошо: его будто уже чествовали музыкой. Однако вскоре они ушли.
Бармен объяснил, что надпись на вывеске означает: «Кто убил дрозда?»[115] Но зачем она здесь, так и осталось загадкой.
Да, история была и вправду печальная, Коснахан расплакался, когда впервые ее узнал. В ранней юности он прочел странный рассказ с таким же названием, что-то о красоте природы и о том, как люди убили ее уродством, машинами и собственным человеческим духом. Что-то вроде того. Тогда рассказ произвел на него сильное впечатление и чем-то напомнил ему собственное сочинение о заводских трубах Элефсиса. Но сейчас, потягивая граппу, Коснахан вспоминал давние строки: «Я – твой умирающий материнский язык, первая речь этой островной расы. Это я не пускал иноземцев сюда…»[116] Он схватился за ручку и начал писать:
«Мой прадед, Коснахан Керги Кронкбейн из Баллабега родился в 1816 году, на Кронкбейн-стрит в Дугласе… Будучи также поэтом, он питал живой интерес… к естественной истории. В шестнадцать лет он поступил в Эдинбургский университет… В 1832 году занялся исследованием естественной истории острова Мэн… Истинный мэнец и патриот, гордившийся, что в его жилах течет только мэнская кровь… посетил Францию, Швейцарию, Германию, Алжир, непрестанно изучая естественную историю… в 1844 году был назначен государственным палеонтологом… Память о нем увековечена… мраморным бюстом. Его поэзия, по общему мнению, грубовата, но энергична».
И буквально в следующую минуту правнук столь славного человека – с чувством неподдельного облегчения, без нервозности, которой ожидал, с поистине безмятежной уверенностью в себе – уже стоял в ожидании в прохладном и тихом офисе своего итальянского издателя в Риме на улице Оффичино-дель-Викарио. Стало быть, вот. Он на месте. Или нет? Хотя раньше Коснахан этого не замечал, теперь, когда в мозг ударила порция крепкого алкоголя, он понял, что пары незапятнанной славы, весь день пребывавшие в спячке, пробудились под действием спиртного и тоже ударили ему в голову, и пусть с виду он выглядел вполне трезвым, в плане охватившей его эйфории он ощущал себя так, словно выпил не две рюмки граппы, а все семь. Исчезли воспоминания о Франции, о разочаровании в Англии, о молчании в Швеции, о немецком издателе, скрывшемся в неизвестном направлении, о пренебрежении на родном острове Мэн – он будто и не выходил из кабинета Артура тем памятным утром в Нью-Йорке, когда с опаской спросил: «Артур, есть хорошие отзывы?» На что Артур ответил: «Хорошие? Вот, прочти сам, дружище! Я всю ночь не сомкнул глаз…» Погруженный в себя, Коснахан не замечал, что уже минут десять стоит в полном одиночестве, держа в руке американское издание «Сингапурского ковчега» и листки с заметками для дополнительных биографических материалов, чтобы вручить их старшему представителю фирмы, который наверняка скоро выйдет к нему, получив сообщение от приятного молодого итальянца в распущенном галстуке и расстегнутой у ворота рубашке, ушедшего, без сомнения, доложить начальству о его, Коснахана, приходе, или передать тому же молодому человеку, если он пожелает еще раз обратиться к американскому изданию романа, кстати, улыбчивый юноша так и сделал, забрал книгу у Коснахана и куда-то ее унес, задумчиво постукивая пальцами по обложке.
Возможно, молодой итальянец общается сейчас с самим переводчиком. Драмголда Коснахана наконец-то перевели на язык Боккаччо и Мандзони, Кроче и Пиранделло, написавшего рассказ о полтергейсте! Коснахан вмиг позабыл о своей скорби по древнему языку в крошечном баре с дудящими на улице офиклеидами, которые смутно слышались и теперь, но издалека, словно из другого мира; видимо, музыканты играли где-то в другом месте. Ошеломляющее впечатление. И сам офис издательства «Гарибальди» столь же ошеломляющий, сколь и повод, приведший его сюда. Стены, увешанные картинами в тяжелых позолоченных рамах, обтянуты темно-красным атласом; потолки из какого-то резного полированного дерева, украшенные узкими золочеными рельефами, достигают в высоту футов тридцати. Огромный дубовый письменный стол, роскошные кресла. За открытой дверью – второй кабинет размером с небольшой железнодорожный вокзал, со штофными обоями нефритово-зеленого цвета, в остальном тоже выдержан в красно-золотых тонах, с резными, обитыми атласом креслами возле круглого резного стола. А вокруг Коснахана, в личном кабинете, расставлены книги издательства, которое, как и другие злосчастные конторы вблизи Дворца правосудия, специализировалось на переводах, но книги не в дешевых бумажных обложках, а в роскошных переплетах. И среди этих книг, если он сумеет ее найти, должна быть и его книга, только вот он так и не смог объяснить это молодому улыбчивому итальянцу. Коснахан действительно обнаружил одну книгу с кораблем на супере, которая могла быть «Сингапурским ковчегом», но при ближайшем рассмотрении оказалась сборником переводных повестей, включавшим «Тайфун» Конрада[117]. Нашлась и еще одна книга с подходящей обложкой, но, увы, это был «Ной» Андре Обе. И тут в кабинет вновь вернулся молодой итальянец.
После чего их разговор проходил, вероятно, в таком духе:
– Боюсь, ваше имя нам неизвестно. Я не могу выяснить, издаем ли мы вашу книгу,
