Представить, что подобный разговор мог состояться, практически невозможно. Тем не менее историк Алексеев дает понять, что именно так все и было.
Отвечая на поставленные выше вопросы, можно с уверенностью сказать, что, давая деньги Андрею Меньшому, Иван Васильевич точно знал, куда эти деньги идут. И не просто знал! Кто поверит, что Иван III, который из-за ожерелья едва не извел[85] своего сподвижника Василия Верейского, который избавился от москвофила Феофила только из-за желания овладеть его имуществом, который, захватив Тверь, первым делом учинил дознание о княжеской казне — словом, кто поверит, что, давая столь значительные суммы денег «в долг», великий князь и такой же скряга не знал, на что идут эти деньги? Знал, конечно. Более того — посылка этих денег могла производиться ТОЛЬКО по распоряжению великого князя.
Размышляя об этом случае, перед любознательным историком возникают новые вопросы, ответы на которые, впрочем, не приходится долго искать. Перво-наперво — какие такие «выходы» платил Андрей Меньшой за брата? Естественно, те, которые ОФИЦИАЛЬНО великий князь платить отказывался. Мы более-менее достоверно знаем только об одном таком периоде: с 1472 по 1480 г., когда якобы хан Ахмат жаловался, что великий князь «выходу не дает девятый год». Однако следует сразу же оговориться — ни в Типографскую, ни в Софиевскую Вторую летопись эти слова Ахмета не попали. Как мы помним, в Софиевской Второй летописи есть укоризненные слова москвичей к Ивану III, что он выходы хану не платит, но никакие сроки не назывались. Сразу же закрадывается сомнение — а об обычных ли «выходах» идет речь?
Размышляем далее. Если речь идет о НЕОФИЦИАЛЬНЫХ «выходах», выплату которых великий князь не желал предавать огласке, то зачем Иван III обратился к брату? Не проще ли было отправить с поручением кого-то из бояр — того же посла в Большой Орде Никифора Басенкова. Его отъезд не вызовет лишних толков; как «давать» татарам и кому, он знает хорошо. С другой стороны, отъездов залесских князей в Орду с 1430 г. летописи не фиксировали. Неужели Иван Васильевич обращался к брату с такой щекотливой просьбой только за тем, чтобы тот в свою очередь перепоручил это дело своему боярину? Какой в этом смысл? Разобрав все за и против, можно прийти к одному-единственному выводу: смысл был, если противная сторона настаивала на доставке «выхода» русским князем лично. Как мы помним из Софиевской Второй летописи, во время Стояния на Угре хан Ахмат настаивал именно на этом: «И когда царь услыхал, что князь великий не хочет к нему ехать, то послал к нему сказать: “Если сам не хочешь ехать, то пришли сына или брата”. Князь же великий этого не сделал». Пассаж летописца о том, что великий князь никого не посылал, оставим за скобками: летописец мог этого и не знать. А вот что летописец знал точно, так это то, что во время Угорщины Ахмат долго стоял в Воротынске, а Андрей Меньшой ниже по Оке, в Тарусе; а позже отряды Ахмата и Андрея Меньшого вступили в бой на Угре. Именно во время Стояния на Угре Андрей Меньшой мог встретиться с ханом Ахматом, причем сделать этот так, чтобы факт этой встречи остался тайной.
Наконец, еще один любопытный момент: в каких рублях зафиксирован «долг» Андрея Васильевича перед Иваном Васильевичем? Московский рубль вдвое легче новгородского, а это громадная разница. Да, судя по всему, великий князь доверял Андрею Вологодскому, однако денежки любят счет, а такие крупные сделки не худо и задокументировать (что и было сделано). К сожалению, ни С.М. Соловьев, ни Ю. Алексеев не уточнили, а о каких рублях идет речь. Однако смею предположить (хотя это только предположение), что говорится именно о новгородских рублях. Как мы знаем, великий князь Иван Васильевич после вокняжения начал бить свою серебряную монету без указания сюзерена — великого хана. Так как своего серебра у великого княжества не было, а монетное дело пребывало в самом зачаточном состоянии, то не приходится говорить о множестве таких монет. Кроме того, хотя деньги и не пахнут, но великий хан мог оскорбиться, что на монетах его вассала нет ханского имени, — и это тоже говорит против счета на московские рубли. Наконец, такая огромная сумма налом[86] в эти годы могла быть на руках у великого князя только раз или два — сразу после походов на Новгород в 1471 и 1477—1478 гг.
Итак, круг размышлений замкнулся. И можно утверждать с большой долей вероятности, что события тех далеких лет развивались следующим образом.
…В 1471 г. новгородцы послали к хану Ахмату посольство с дарами, прося грозного хана напасть на Московские земли и тем спасти Новгород от разорения. Хан подарки взял, но спасать Новгород и не собирался. Наоборот, хорошо зная великого князя Ивана Васильевича, Ахмат не сомневался, что тот обдерет Новгород как липку — и возжаждал получить свою (ханскую, разумеется) долю. В 1472 г. Большая Орда жжет Алексин и прочие пограничные московские волости. Цель: заставить великого князя поделиться новгородскими трофеями. Великий князь посылает на Оку братьев с войском, а Ахмату уверения, что «сверхнормативные» «выходы» будут уплачены. Хан возвращается на Волгу. Но великий князь не спешит делиться награбленным — хотя время от времени и засылает в ханскую ставку подарки. Хану же некоторое время не до хитромудрого московского князя — он ведет войну с Менгли-Гиреем за золотоордынское наследство. В это же время великий князь Иван Васильевич снова опустошает Новгород — на этот раз еще основательней. Ахмат, понимая, что Иван III водит его за нос, собирает всю свою Орду и демонстративным (именно демонстративным) маршем отправляется в поход на Московскую Русь. Мятеж братьев, Ливонский поход на Псков и угроза войны с Великим княжеством Литовским заставляют великого князя проявить дипломатическую гибкость. Он тянет время, и ему удается развернуть политическую ситуацию в свою пользу. Однако угроза ордынского нападения отнюдь не снята. Москвичи и архиепископ Ростовский Вассиан требуют от великого князя, чтобы он дал решительный бой татарам. Но ближайшие советники великого князя Иван Ощера-Сорокоумов и Григорий Мамона (не правда ли, какое выразительное прозвище?) отговаривают великого князя, напоминая ему историю и Куликовской битвы, и битвы при Суздале, где его отец попал в руки казанским татарам. Старого дуралея Вассиана татары наверняка не тронут, а вот самому Ивану поражение может стоить не только великого княжества, но и жизни… Тем временем неумолимо приближается зима, и вскоре и Угра, и Ока перестанут быть оборонными рубежами. Сил у великого князя немало, может, даже не меньше, чем у Ахмата, но за татарской конницей так просто не угонишься, если она пойдет грабить беззащитные волости. Да и на московские стены надежда невелика. Хан Ахмат, в свою очередь, тоже что-то слышал о разгроме Мамая и также безоглядно не рвется дать генеральную битву. Он может переправиться через Угру и предать московские волости огню и мечу, но понимает всю сложность ситуации. Тем временем с одного берега Угры на другой снуют переговорщики: обе стороны отчаянно торгуются. Иван III согласен несколько уступить Ахмату в денежном выражении, но ехать в ставку, «как его отцы», отказывается категорически. Наконец обе стороны приходят к компромиссу. Князь Андрей Вологодский привозит часть «окупа», говоря, что вторую часть привезет после отхода татар в степь. В свою очередь хан требует, чтобы и московское войско отошло от берега, дабы не предалось соблазну ударить по отступающим ордынцам. 9 ноября начинается обоюдный отход от Угры. Отступление негативно влияет на настроение московского войска, и от дезорганизации его можно уберечь только обещанием скорой решительной битвы — у Кременца или Боровска. Татары же отступают вдоль Оки, грабя напоследок московские и литовские пограничные волости. Иван Васильевич после нескольких дней отступления как бы спохватывается и отправляет за Оку обоих Андреев с их отрядами — в погоню. Впрочем, «догоняющие» не тревожат неприятеля, а следуют эскортом. Где-то за Окой Андрей Меньшой передает сыну хана Богадуру или его доверенному лицу остаток «окупа»…
* * *
К большому огорчению, вынужден констатировать: Стояние на Угре не было ни чудом, ни блестящей победой русского оружия «малой кровью», ни финальным аккордом монголо-татарского ига, когда на загривок степным наездникам впервые была наложена могучая рука сильнейшего — духом! — противника.
Впрочем, без чудес все-таки не обошлось. Не прошло и двух месяцев, как могущественный хан Большой Орды, к которому обращался сам папа римский, ища помощи против турок (?!), который грозился против врагов своих вывести войско в 200 тысяч сабель, который едва не собрал воедино если не Золотую Орду, то Кок-Орду точно, погиб во время «точечного» набега. Он был убит вместе с сыном 6 января 1481 г. в своей кочевой ставке в устье Северского Донца своими заклятыми врагами — тюменским ханом Ибаком и ногайским мурзой Ямгурчи. И именно в этот день, а не 11 ноября 1480 г. Большой Орде был нанесен тот тяжелый удар, вследствие которого она погрузилась в пучину очередной усобицы.
