А в 1491 г. великий князь Иван Васильевич отправляет свои войска (вместе с казанцами) в поход на Волгу, в то время как ханы Большой Орды отправились в поход на Крым. «..Тоя же весны, месяца маиа, прииде весть к великому князю Ивану Васильевичю, что идоуть Ординские цари Сеить Ахметь, Шиг Ахметь с силою на царя Мингирея Кримского: Князь же великий на помощь Крымскому царю Менгирею отпу стиль воеводь своихь в поле подь Орду, князя Петра Микитича Оболенского да князя Ивана Михайловича Оболенского, да с ними много детей боярскихь двора своего, да и Мердооулатова сына царевича Салтыгана съ оуланы и съ князи, съ всеми казаки послалъ вместе же съ своими во-водами, а Казанскому царю Махметяминю велель послати воеводь своихь с силою вместе же сь царевичемъ и с великого князя воеводами, а князю Андрею Васильевичю и князю Борису Васильевичю, братьи своей, велель послати своихь воеводь съ силою вместе же съ своими воеводами. И князь Борись Васильевичь воеводу своего послаль с великого князя воеводами, а князь Андрей Васильевичь воеводы и силы своея не послалъ. И снидошяся вместо великого князя воеводы съь царевичемь Салтыганомь и с Казанского царя воеводами, съ Абагиь Оуланомь и с Бурашь Сеитомъ в поли. И КНЯЖЬ Борисовъ воевода туто же ихъ наеха. И поидоша вместе подъ Орду. И слышав же цари Ординские Сеит Ахметь и Шиг-Ахмать силоу многоу великого князя в поли и, оубоявшися, возвратишяся отъ Перекопи. Сила же великого князя възвратишяся восвояси безъ брани».
Как видим, до военного столкновения не дошло, но этим демаршем великий князь спас своего союзника от неприятностей и отдал долг за помощь при Стоянии на Угре.
А вот брату Андрею Большому отказ от участия в походе вышел боком. На следующий год великий князь пригласил брата в гости, а потом приказал схватить брата Андрея и его сыновей и заточить в темницу. Типографская летопись так объясняет поступок великого князя: «…князь великий Иванъ Василъевичъ всея Руси сложи съ собе крестное целование братоу своему князю Андрею Василъевичю за его измену, что онъ изменилъ крестное целование, думалъ на великого князя Ивана Васильевича, на брата своего на старейшаго, съ братьею своею, (ъкняземъЮръемъиськняземъБорисошисъкняземъАндреемъ, да к целованию ихъ привелъ на томъ, что имъ на великого князя, на брата своего старейшаго, стояти содного, да и грамоты свои посылалъ в Литву къ королю Казимеру, одиначася с нимъ на великого князя, да и самъ з братомь своимъ со княземъ Борисомь отьежжалъ отъ великого князя, да посылалъ грамоты свои к царю Ахматоу Болшиа Орды, приводиша его на великого князя на Рускую землю ратью, да с великого князя силою на Ордынского царя воеводы своего и силы не послал, а все то чиня измену великомоу князю, престоупая крестное целование».
Конечно, главная вина Андрея Большого перед великим князем была в том, что он продолжал жить «по-удельному», как самостоятельный, независимый князь. Обвинения же в государственной измене выглядят притянутыми за уши, а связь с ханом Ахматом, двенадцать лет как почившем в бозе, надуманной (и не потому, что Андрей Большой не мог сговориться с Ахматом вообще, а потому, что сам ход событий в 1480 г. в таком случае проходил бы по другому сценарию). Интересно, что Борис Волоцкий, тоже участвовавший в мятеже 1480 г. (и даже бывший его инициатором!), но вовремя признавший верховенство старшего брата, ни в каких таких шашнях с Ахматом обвинен не был.
Но все же даже по меркам Средневековья Иван III поступал чересчур круто. И когда Андрей Большой умер в темнице, Ивану III пришлось разыграть скорбь и плач по брату. Правда, винился великий царь не в том, что вероломно заточил брата, а только в непредумышленной смерти оного в темнице.
Зато об укреплении крымско-московских отношений великий князь Иван Васильевич не забывал, в буквальном смысле этого слова, до самой смерти. За 16 дней до своей кончины великий князь якобы говорил крымскому послу: «…чтобы и меня для учинил так, при мне бы сына моего Василия учинил себе прямым другом и братом, да и грамоту бы ему свою шертную дал, а мои бы то очи видели. Зоне же царь ведает сам, что всякий отец живет сыну…»
Но со смертью великого князя крымско-московские отношения потихоньку начали ухудшаться. В1510 г. в Москву с дружественным визитом прибыла жена Менгли-Гирея, «царици Нартарсана», которая потом «…поиде къ Казани къ сыну своему царю Махметъ Аминю Казанъскому». В 1512 г., также транзитом через Москву, она уехала в Крым, вместе с московским послом Михаилом Тучковым.
Но «…шов же весны приходили Крымскаго дети на оукрайноу, на Московские, плениша волости Воротынские и Одоевские и Коломноу и Вълокь».
А после смерти Менгли-Гирея в 1512 г. московско-крымские отношения начали ухудшаться с катастрофической быстротой. И дело не только в личностях Василия Ивановича и Махмет-Гирея. Просто общий враг — Большая Орда — был разгромлен, а трофеи поделены. Государства, ранее дружившие «через соседа», сами стали соседями. И через какое-то непродолжительное время вспыхнул новый конфликт, который по своей сути был продолжением старого, русско-ордынского. И закончился он новым монголо-татарским игом — на сей раз «по-крымски».
* * *
Но вернемся к Стоянию на Угре и роли Ивана III в освобождении от монголо-татарского ига. Как свидетельствуют многочисленные источники, великий князь не был последовательным и непримиримым борцом с татарским игом вообще и татарами в частности. Главное, что Иван Васильевич пытался не уничтожить татарскую силу, а подчинить ее своим интересам или манипулировать оной. В некоторых моментах татарское иго ему даже было выгодно. Чтобы избавиться от мелочной опеки Большой Орды, Иван III не побрезговал подружиться с Ордой Крымской (Перекопской). Казалось бы, такая политика была очень эффективной — но только в краткосрочном периоде. Видно, Иван III не знал сентенции о крокодиле и кормящем его.
Однако видимые грандиозные успехи Ивана III в приращении земель создало в воображении многих историков представление о нем как о Великом — Великом Собирателе (русских земель) и Великом Освободителе (от монголо-татарского ига). И если с первым все более-менее понятно, то второе было просто иллюзией. Иллюзия о Стоянии на Угре как освободительном акте строилась на посыле: «После того — значит вследствие того». Но падение ига Большой Орды случилось отнюдь не вследствие Стояния на Угре, а даже вопреки оному. Кроме того, освобождение от диктата Большой Орды извне сопровождалось насаждением диктата по ордынскому образцу внутри страны. Не случайно российский историк Р. Скрынников назвал главу, посвященную царствованию Ивана Васильевича IV Грозного, «Татарский хан на Московском престоле»…
Глава 11.
МОСКВА — ТРЕТИЙ РИМ? ИЛИ ЧЕЙ ОРЕЛ НА РОССИЙСКОМ ГЕРБЕ?
По определению, герб (польск. herb от нем. Erbe — «наследство») — это «эмблема, наследственный отличительный знак, сочетание фигур и предметов, которым придается символическое значение, выражающее исторические традиции владельца».
Как таковые гербы восходят к древнейшим культовым символам — тотемам, также игравшим роль и знаков собственности («межи» и «знамена» у древних славян, «тамги» у тюрок и монголов). Эмблемы и символы городов, государств, отдельных родов известны уже в 3-м тысячелетии до нашей эры.
Что касается Рюриковичей, то их родовым знаком был двузубец. Именно такой двузубец мы можем видеть на печати князякиевскогоСвятослава Игоревича (III).
Однако уже при великом князе киевском Владимире Святославиче (IV) двузубец превращается в трезубец (так впервые назвал сей родовой знак российский историк Н.М. Карамзин). Он ясно виден на серебряных монетах Владимира Святославича. Ключ к объяснению этого «превращения» дает рисунок из болгарской летописи «Хроники Манасии», где дружинники Святослава под Доростолом изображены со стягами, увенчанными трезубцами. Вероятней всего, литой или кованый двузубец насаживался сверху на древко, вершина которого и служила срединным зубцом, и этот-то видоизмененный родовой знак и принял Владимир Святославич.
Возврат к двузубцу — хотя также измененному — произошел во времена великого князякиевского Святополка (V). Как свидетельствует ПВЛ, Святополк был не сыном, а пасынком Владимира Святославича. Его настоящий отец, Ярополк Святославич, был убит по приказу Владимира Святославича, а беременную жену Ярополка Юлию [тогда еще] язычник Владимир взял в наложницы: «…Владимир же стал жить с женою своего брата — гречанкой, и была она беременна, и родился от нее Святополк. От греховного же корня зол плод бывает: во-первых, была его мать монахиней, а во-вторых, Владимир жил с ней не в браке, а как прелюбодей. Потому-то и не любил Свято-полка отец его, что был он от двух отцов: от Ярополка и от Владимира».
