Она провела нас в гостиную, заставленную чересчур цветастой мебелью, и жестом пригласила сесть. Сама она устроилась на стуле с прямой спинкой, соединила лодыжки и перекрестилась. В ее невозможных глазах блеснули слезы.
Усевшись в мягком кресле, я задумалась о том не страдает ли женщина хромосомными нарушениями. Как так получилось что у нее родилась такая красивая дочь как Патрисия?
Гальяно представил меня, выразил соболезнования. Сеньора Эдуардо снова перекрестилась и глубоко вздохнула.
— Вы уже арестовали кого-то? — спросила она тонким, дрожащим голосом.
— Работаем, — коротко ответил Гальяно.
У нее дернулся сначала левый глаз и через мгновение — правый.
— Ваша дочь когда-нибудь говорила о человеке по имени Андрэ Спектер?
— Нет.
— Мигель Гутиеррес?
— Нет. Кто эти люди?
— Вы уверены?
Она проговорила имена. Или же сделала вид что вспоминает.
— Абсолютно. Что эти люди сделали с моей дочерью?
Одна слезинка скатилась по щеке. Она резко смахнула ее.
— Просто проверяем.
— Они подозреваемые?
— Не в смерти вашей дочери.
— Тогда в чьей?
— Мигель Гутиеррес признался в убийстве девушки по имени Клаудиа де Альда.
— Вы думаете он и Патрисию убил?
Каково бы ни было физическое состояние сеньоры Эдуардо, умственно она никак не пострадала.
— Нет.
— А Спектер? — еще слеза, и снова взмах руки.
— Забудьте про Спектера.
— Кто он?
Она упорна.
— Если ваша дочь не упоминала его имя, то это не важно. Какая у вас новая информация?
Ее огромные глаза сузились. Я заметила в них искорку недоверия.
— Я вспомнила имя администратора Патрисии в больнице.
— Тот с кем она ругалась?
Она кивнула и снова дернула глазами. Гальяно вынул блокнот.
— Цукерман.
Маленькая зацепка.
— Имя?
— Доктор.
— Пол?
— Доктор.
— Вам известно из-за чего они ругались?
— Патрисия никогда не уточняла.
В этот момент к нам присоединился Лютик. Подошел сразу к Гальяно и принялся тереться об его ноги. Сеньора Эдуардо соскользнула со своего стула и хлопнула на кота в ладоши. Тот выгнул на нее спину, а затем снова вернулся к своему занятию. Сеньора Эдуардо хлопнула погромче.
— Брысь! Уйди! Возвращайся к своим!
Кот долго смотрел на свою странную хозяйку, задрал хвост и удалился из комнаты.
— Простите. Это кот моей дочери.
Ее нижняя губа задрожала. Я испугалась что она сейчас разразится слезами.
— С тех пор как Патрисия пропала, он уже никого не слушает.
Гальяно сложил блокнот и встал. Сеньора Эдуардо взглянула на него с блестящими от слез щеками.
— Вы должны найти то чудовище что сотворило такое с моей Патрисией. Она единственное что у меня было.
Гальяно сжал челюсти и его телячьи глаза увлажнились.
— Мы его найдем, Дона. Я вам обещаю. Мы его поймаем.
Сеньора Эдуардо встала и Гальяно взял ее руки в свои.
— Мы поговорим с доктором Цукерманом. Еще раз примите сожаления. Позвоните, пожалуйста, если вдруг что еще вспомните.
* * *
— Довольно самоуверенный кот, — заявил Гальяно, приканчивая свое Пепси и выбрасывая баночку в пластиковую корзину.
— Мы все по разному переживаем потерю.
— Не хотел бы встать на дороге у Лютика.
— Плохо для серых штанов.
— И не такое видали.
— А что такое с сеньорой Эдуардо?
— Ревматоидный артрит в детстве. Думаю, просто перестала расти.
Мы возвращались в полицию на машине, остановившись только в «Полио Камперо», Гватемальском аналоге американского бистро.
Когда мы свернули на Авеню,6 у Гальяно зазвонил телефон.
— Гальяно, — ответил он в трубку.
Он молча слушал, а губами мне назвал имя — Аида Пера.
— Во сколько?
Диетичекая Кола во мне булькнула.
— Не говорите о нашем визите. Не вспоминайте этот звонок.
Пера что-то ему ответила.
— Сделайте так чтобы она вышла.
Она опять что-то сказала.
— Ага.
Пауза.
— Мы разберемся с этим.
Гальяно закончил разговор и бросил телефон на сидение.
— Посол дома и готов к развлечениям, — предположила я.
— Вчера в девять вечера прилетел к своей милашке.
— Довольно быстро.
— Наверное, хотел сказать что заказал службу в церкви.
— Думаешь тебе надо быть поблизости?
— Никогда не можешь сказать куда занесет.
— А почему просто не зацапать и не прижать козла?
— Ты когда-нибудь слыхала о Венской Конвенции про дипломатические и консульские отношения?
Я покачала головой.
— Это такая штука из-за которой возможности местной власти очень ограничены в плане ареста или задержания дипломатов.
— Дипломатическая неприкосновенность.
— Так точно.
— Вот почему Нью-Йорк каждый год в заднице из-за триллионов штрафов на парковках, — негодующе сказала я, и допила Колу. — Иммунитет распространяется на уголовные преступления?
— Иммунитет не работает только за пределами штата, в данном случае Канады. Если Канада отказывает в иммунитете, то Гватемала может только объявить Спектера «персоной нон грата».
— Персона нон грата?
— Да, объявить нежелательной персоной и выслать.
— Гватемальские власти не могут вести расследование в пределах своей страны?
— Мы можем работать хоть до умопомрачения, но нам требуется разрешение канадских властей на допрос канадского дипломата.
— Делали официальный запрос?
— В процессе. Если правильно преподнесем дело, то нам может быть разрешат допросить Спектера в присутствии канадского офицера…
— Райан, — тут же вспомнила я.
— Райан, может кто-то еще из дипломатического корпуса. Но тут еще вот какая заковыка. Спектер должен согласится, но он не под присягой так что данные им сведения не могут быть использованы в суде, чтобы не нанести ущерб его неприкосновенности от возможного судебного преследования.
— Выслать из страны и всех делов.
— Хорошо бы так.
* * *
Райан был в конференц-зале на втором этаже, где я впервые познакомилась с Антонио Диазом, печально известным прокурором. На столе перед ним высились стопки и кучки книг, журналов, буклетов, блокнотов и папок.
Райан сидел подперев рукой голову и слушал диктофон, такой же как у Нордстерна. Справа от него лежала, по крайней мере, дюжина кассет. Две были справа.
Увидев нас, он остановил пленку и откинулся на стуле.
— Господи, это мучение, — поприветствовал он.
Мы ждали продолжения.
— Наш будущий Пулитцеровский лауреат поговорил со многими злыми людьми.
— В Чупан-Йа? — спросила я.
— И в других деревнях где орудовала армия. Там просто как Гестапо поработало.
— Что-нибудь нашел что объяснит интерес Нордстерна? — Гальяно пристроился на угол стола.
— Может быть. Но откуда я могу знать что это оно?
Я взяла кассеты в руки. На каждой было указано название. Много было записей майя — сын сеньоры Ч’и’ип, старик из деревни на западе от Чупан-Йа.
На некоторых было по несколько интервью — Матео Рейс вместе с Еленой Норвилло и Марией Пейз, Т. Брэннан в паре с Е. Сандоваль.
— Кто это Е. Сандоваль? — удивилась я.
Гальяно пожал плечами.
— Наверное, Нордстерн провел интервью сразу после твоего.
Райан глубоко вздохнул, я посмотрела на него. Он выглядел уставшим.
— Если тебе нужна помощь, то я могу сказать Матео что не приеду до завтра, — предложила я.
Райан радостно смотрел на меня, словно я сообщила что он выиграл в лотерею.
— Не помешало бы. Ты больше понимаешь во всем этом. — Он ткнул пальцем в чемодан под окном. — Я разрешу тебе порыться в грязном белье Нордстерна.
— Нет, спасибо. Одних грязных шорт мне хватило.
Гальяно встал.
— Я планировал провести вечер вместе с Эрнандесом.
Райан удивленно поднял брови.
— Тэмпи объяснит. Прочь с поля боя.
— Что ты хочешь чтобы я делала? — спросила я у Райана.
— Просмотри бумаги, пока я прослушиваю эти записи.
— Что искать?
— Все.
Я позвонила Матео. Он не был против моей задержки. Я спросила его про Е. Сандоваль. Он рассказал что Евгения Сандоваль работает в Центре исторических и социальных исследований. Я положила трубку и пересказала все Райану.
— Думаю в этом есть смысл.
Я собрала журналы и книги и уселась напротив Райана. Некоторые публикации были на испанском, но большинство — на английском. Я приступила к списку.
«Резня в Ель Мазоте: Парабола Холодной войны»; «Резня в джунглях, Икскан, Гватемала, 1975–1982»; «Репрессия чужими руками: гражданский патруль в Гватемале, Центр по правам человека Роберта Кеннеди»; «Урожай жестокости: индейцы майа и гватемальский кризис»; доклад американского наблюдателя, август 1986: гражданский патруль в Гватемале.
