— Значит, вы разрешили ему спать со мной, — хохотнула Руслана, внимательно разглядывая красивое эффектной красотой лицо Ольги. — Уговаривать хоть не пришлось? Делать из мужика шлюху — это как-то…
Залужная рассмеялась в ответ.
— Зато и тебе перепало, и даже бесплатно. Помощь нуждающимся.
Вряд ли ее можно было сильнее унизить. Но Ольга явно старалась.
— У вас очень… — Руслана помедлила, обдумывая свои слова, — очень сплоченная семья. Такое самопожертвование… Но вы его в следующий раз… как-то… так не юзайте — доведете до импотенции, вам же страдать.
— Это уж мы как-нибудь без тебя разберемся.
— Удачи в разборках! — отозвалась Руська, еще некоторое время посмотрела на идеальное, без единой неправильной черты лицо Залужной. И вдруг поняла, чего хочет. Хочет отчаянно — до боли. До слез, которые, суки, щипали глаза. Увидеть Егора. В последний раз увидеть Егора и разобраться, что чувствует. Она снова дернула пуговицу, запоздало сообразив, что та осталась в ее руке. А потом резко развернулась и все-таки отправилась к эскалатору. Назад не оборачивалась. Олиного лица в этот момент не видела. Да и того, что перед ней, — не видела. Ничего не видела.
Будто бы вернулась на семь лет назад. Клуб и музыка. И дергающиеся потные тела. И Лёнькин пьяный гогот: «Да похер, что мышь полевая! При таком бате можно и с мышью прожить! Для души и тела у меня Инка есть, а с этой потом разведусь». Она за все годы не вспоминала так четко, так ясно — а сейчас словно заново проживала. Заново. Только еще больнее. А ведь думала, что сильнее не бывает, не болит сильнее.
Она верила Егору так, как никогда никому не верила.
Она раскрылась перед ним так, как никогда ни перед кем не раскрывалась. Обнаженная стояла — наизнанку себя выворачивала. Только перед ним.
Она впустила его в себя так, как никогда никого не впускала. Дверь нараспашку открыла.
Десять дней назад. В ту безумную новогоднюю ночь.
Лучше бы не было этих проклятых десяти дней! Они все решили. Они все определили. Они превратили ее в существо, которое бьется в конвульсиях, но и остановиться, упасть и сдохнуть не может. Хотя если бы ее кто пристрелил — было бы гуманнее.
Когда Руслана входила в ресторан, она уже почти ничего не помнила. В голове только отчаянно пульсировало. И сердце ухало о грудную клетку — отдаваясь во всем теле.
Людей было много. Столы расставлены так, чтобы оставить место для танцев. На сцене надрывалась какая-то певичка — может быть, даже из известных. Руся не прислушивалась. Сунула пуговицу в карман пальто и стала оглядываться по сторонам в поисках Егора. Должна была заметить быстро — он высокий. А все не замечала.
Мимо шустро пробегал официант — Руся уловила, как если бы смотрела сквозь стекло аквариума на жизнь. Успела его задержать, взяла в руки олд-фэшн стакан с чем-то, она не сомневалась в этом, ядреным. И сделала большой глоток, не чувствуя вкуса. Только горло обожгло. Очень сильно обожгло горло. Так, что слезы побежали. Вытерла их рукавом пальто. Отпила еще, но уже не так много. Снова смогла дышать. Если бы только снова начать видеть и слышать!
Но взгляд все еще продолжал метаться по всему залу в поисках Лукина. Темная макушка, возвышающаяся над многими. Почувствовав вновь накатывающий приступ дрожи, сцепила зубы и ринулась в толпу. Найти Егора. Ей ничего не нужно, только найти Егора.
«Мой Егор», — вот, что настойчиво пульсировало в висках. И по всему телу. «Мой Егор, мой Егор, мой Егор».
— Не мой, — пробормотала она себе под нос. Кто-то ее толкнул. Или она кого-то толкнула, чуть расплескав виски… кажется, это же был виски?
Сделала третий глоток, чтобы проверить — и выпила весь до конца. Оставила стакан на каком-то из столов — и ей было пофигу, кто за ним сидел. Только и могла, что испуганно оглядываться по сторонам. И правда — не Росомаха, а мышь полевая. Лёня был прав. Еще тогда, сразу был прав. Это она дура. Все чего-то ждала. Даже когда сама верила, что не ждет.
Лукина выхватила взглядом совсем неожиданно. Когда уже и отчаялась. Стоял с бокалом недалеко от сцены — будто готовился речь толкать. И возле него… лицо неопознанное, неизвестное. Тоже пофигу, кто. Теперь ее глаза прикованы были к нему.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Да, он красивый. Каждый раз, как в самый первый, что-то в ней переворачивается от одного его вида. Движения — ленивые и расслабленные. Может быть, даже немного на публику. Он знал, что на него обращают внимание. Привык с детства. Ему нравилось. Это его жизнь. Которой она никогда не смогла бы соответствовать. Да и не хотела бы — чего уж! Чужеродный элемент. Нуждающаяся в сексе старая дева.
Руслана сглотнула. Раздобыла второй стакан вискаря. И выглушила его, не сходя с места, продолжая разглядывать Лукина. Когда в разговоре шевелились его губы, она, как завороженная, следила за ними. И думала о том, какие они в этот момент.
Насмотрелась. Лучше развернуться и уйти.
Но ноги сами понесли ее к Егору. Шаг за шагом. Вдох за выдохом. «Мойегор, мойегор, мойегор» — вдох за выдохом.
— Я приехала! — выкрикнула она, оказавшись рядом, но не делая последнего шага, чтобы приблизиться.
Егор сам сделал этот шаг ей навстречу.
— Ты долго ехала, — сказал он с улыбкой. — А без тебя скучно.
— А со мной весело?
— С тобой по-разному. Пальто снимать собираешься?
— Мне холодно.
— Что-то случилось? — он внимательно посмотрел ей в лицо и больше не улыбался.
— Думала, что случилось. Оказывается, ничего не… ничего нового…
— А конкретнее?
— За что ты так со мной?
— Как?! — Лукин нахмурился. — Руслана, я не понимаю. Что происходит?
Она хотела ответить. Она очень хотела ответить. Дождаться его слов, выражения его глаз. Понять, что не врет он ей. Но в это самое мгновение звуки вернулись в ее мир. Она снова начинала видеть. Музыка смолкла — видимо, перерыв, пауза. До следующей песни. Люди вокруг тоже притихли, пялились на них. От этого становилось гадко — будто бы каждый среди присутствующих незнакомых ей людей знал, что происходит. И знал, что уже произошло. С ними. С ней. Побывал в их постели. В ее постели.
Человек, с которым до этой минуты общался Егор, вертел в руках неполный бокал шампанского и с любопытство разглядывал ее — именно ее. И в глазах его было что-то такое, отчего ей хотелось вцепиться ногтями ему в лицо. Боковым зрением она уловила движение неподалеку. Сквозь толпу гостей пробиралась Залужная. Наверное, забирать своего мужа. У нее. Да она и не брала, так — временное пользование, бесплатное, но вполне качественное. Наверное, ей грех жаловаться. Получила больше, чем могла рассчитывать в принципе.
Медленно, будто вяло следила за рыбами в аквариуме, Руслана перевела взгляд на Егора.
— Ничего, — ответила она одними губами.
В следующее мгновение маленький, но достаточно тяжелый Руськин кулак встретился с его носом — да так, что голова мотнулась в сторону. А она сама — под преследующими взглядами его коллег и друзей — мчалась к выходу из ресторана, из развлекательного центра, из его жизни. На парковку, к Корвету.
Оказавшись в машине, выдохнула. Задыхаясь — выдохнула. Долбанула ладонями по рулю. Легче не стало. Но думать ни о чем не могла. Завела машину и рванула с места, совсем не помня о двух выпитых стаканах виски. Руслана никогда не ездила пьяной. Табу. Отец на втором курсе почти всыпал за такое ремня — на всю жизнь запомнила. Ей тогда было восемнадцать, ее первая машина. Разбила. Сама чуть не разбилась. С тех пор запомнила: никогда не садиться за руль навеселе.
Но разве сейчас навеселе? Не чувствовала себя навеселе, пьяной себя не чувствовала. Ее не было. Были Корвет, скорость, пульсирующее в висках отчаяние, удушающий холод, разливающийся по всему телу, и выражение лица Егора перед тем, как она его ударила.
Не могут, не умеют люди так притворяться! Не должны, потому что это против любых законов человечности.
Сама не заметила, как выехала за город, на трассу. Прокручивала раз за разом — не разговор с Залужной, а разговор с ним, пропитанный насквозь болью.
