В храмовые дела я не вмешиваюсь. Боги сами о себе позаботятся! Только один раз и пришлось. Амикле, старшей жрице храма Афродиты Горы, уже не нужно бродить по аргосским улицам, собирая серебро для многолюбивой богини. Стрепсиад-скопец, услыхав мое повеление, только кланялся, кланялся, кланялся... Амикла живет в нашем доме на Глубокой – новом, отстроенном, и все хорошо у нас, то есть, почти все...
Почти все...
– Но почему, Амикла? Может, к знахарю, к гадателю?
Она качает головой, кусает губы. Вот-вот заплачет! Я обнимаю ее худые плечи, глажу по голове...
– Я... Я была у знахаря, господин мой Диомед. Была... Только к чему он? Все и так понятно. Слишком многих мужчин я любила – до тебя. С десяти лет я при храме... У таких, как я, редко бывают дети...
Не помогает ничего – ни травы, ни молитвы, ни жертвы Гере Анфии. Казалось, что проще? Вон, у Капанида сынок уже басом отцовским ревет, кормилиц пугает! А маленького Ферсандра дочери уже второй год пошел...
– Я к оракулу пошлю, в Дельфы! К Зевсу Додонскому...
Заплакала – тихо, беззвучно. Пора уходить, ночевать лучше за стенами Лариссы, потому что с рассветом у ванакта-челнока новые дела, горы дел, моря, некогда не только сидеть лицом к югу, даже утешить любимую времени не хватает...
– Останься, господин мой Диомед! Когда ты рядом, то все хорошо... Останься!
И я послал все к воронам, к Гадесу, к Дию Подземному, я обнял ее дрожащие плечи, прижался губами к ее мокрой от слез щеке...
* * *
– Боги завистливы, сынок! МЫ завистливы. Не желай большего!
– Но почему, мама?
Мы редко теперь разговариваем. А видимся – еще реже. Только во сне или, как сейчас, среди ночного мрака. Мама боится, ведь я уже взрослый, а ОНИ завистливы, и маме все еще кажется, что ее маленького Диомеда можно спрятать, уберечь...
От чего, мама? От Гекатомбы? От последней битвы?
Не спрятаться мне, мама!...
– Пожалей эту девочку, сынок! Пусть все будет, как есть. НАША кровь... Она не приносит счастья.
– Но разве дети – это плохо?
Мама молчит. Странно, ее голос рядом, а она сама – где-то далеко. Хотел бы я знать, где!..
– Моя мать погибла, чтобы дать мне жизнь. Аргея, жена твоего папы, умерла, рожая девочку. Я хотела их спасти – не смогла...
Тетя Аргея лежит рядом с папой на Поле Камней. Она умерла, и девочка ее умерла, поэтому все думают, что я – ее сын. Иногда мне снится сестра – та, которая так и не смогла сделать первый вздох. Ей бы уже было, как и мне, восемнадцать...
– Я не хотела, чтобы ты становился ванактом, Диомед! Не хотела, поэтому не отвечала, когда ты спрашивал. Ты сам решил – решил именно так! Но учти: ванакт – солнце, а солнце сжигает тех, кто стоит слишком близко. Пожалей эту девочку, спрячь ее, увези!
– Зачем? Почему, мама?
Мама молчит, в горнице тихо, еле слышно дышит Амикла, ее рука все еще обнимает меня за плечи...
– Тидид!
Глаз можно не открывать. Сфенелов бас я узнаю сразу, да и не пропустят мои куреты в дом никого, кроме Капанида. Костьми лягут – не пропустят.
Приказ!
– Тидид! Тут... это...
Вечно какое-нибудь «это» – и всегда среди ночи! Ну, что еще там?
– Капанид, если тебе нужен венец, он на полу валяется! Бери – и дай поспать!
– Радуйся... радуйся, Сфенел!
Ну, вот, Амикла проснулась!
– Тидид!!!
Я понял – глаза придется открыть. Открыть, привстать...
– Тидид, беда! Беда, понимаешь?
И тут я проснулся.
...Желтое пламя светильника, черные тени по углам. В глазах у моего друга – ужас. В глазах у моего друга – боль. Невыносимая, страшная.
– Геракл... Гонец только что прискакал... Геракл...
Нет, нет, нет!
НЕТ!!!
* * *
От дыма першило в горле, запах горелого мяса впивался в ноздри, золотой венец на голове словно раскалили добела...
– ...Зевсова сына Геракла пою... пою, меж людей земноро... земнородных лучшего... в Фивах его родила славных... хороводами славных...
Гимн только что сочинили, жрец путал слова, испуганно косясь на темный лик Зевса Трехглазого. А, может, не путал – просто плакал. Как и мы все...
– С Зевсом-Кронидом в любви... в любви сочетавшись, царица Алкмена... Некогда, тяжко... тяжко трудяся на службе... службе царю Эврисфею...
Мы плакали, хоть нам приказали радоваться. Сам Отец богов, Зевс-Кронион возвестил, чтобы, по всем храмам, по всей Элладе, вознесли молитвы новому богу-Олимпийцу, богу-Гераклу...
Прощай, дядя Геракл! Легкой тебе дороги, куда бы ты ни шел!
Хайре!
– ...По бесконечной земле он... и по морю скитался... Страшного много и сам совершил, да и вынес немало...
Рядом сопит Сфенел, рядом рыдает маленький Киантипп. А ведь он даже не был знаком с тем, кто стал новым богом!..
...И тети Деяниры больше нет. И Лихаса нет. Все погибли! Их тоже – на небо? Ответь, Трехглазый! Сам ТЫ руку приложил? Послал кого-то из НИХ? Или просто шепнул на ухо кому-то очень понятливому?
«Скоро!» – сказал Атрей Великий. Вот оно – «скоро!»...
Молчит Трехглазый Зевс, кривит надменные губы. Хочется крикнуть прямо в темный бородатый лик, ударить кулаком по старому дереву...
– ...Ныне, однако, в прекрасном... прекрасном жилище на снежном Олимпе в счастье живет...
Ну конечно! Дядя Геракл на снежном Олимпе, в счастье живет, а в Микенах уже думают, когда (и куда!) посылать колесницы, но даже не это главное, не война, которая теперь непременно начнется...
Без Геракла... Как мы все – без Геракла? Пока он жил, мы все были выше на целую голову – на его седую голову...
– Помянем, – шепчу я Сфенелу. – Кончится это... козлодрание, помянем. Его – и тетю Деяниру...
Мой друг молча кивает. А я вдруг понимаю, что все это – только начало, все это – только крик Керы, а самое главное (страшное?) впереди...
...Далеко-далеко, под всеми мирами, под черной громадой Космоса, Крон-Время вновь закрутил свое колесо. Сначала медленно, не спеша, потом все быстрее, быстрее...
«...Ты не сможешь всю жизнь прятаться, и твои друзья – тоже. Вы – последние, и битва, которая вам предстоит – тоже последняя. Ну и что? И боги не вечны... Слабого судьба тащит на веревке, того, кто сильнее – за руку ведет, а самый сильный сам судьбой становится...»
* * *
– Что же будет, мама? Что случится?
– Почему будет, сынок? Уже есть, уже случилось...
АНТИСТРОФА-I
Значки на деревянной табличке никак не хотели складываться в слова. Расползались тараканами, убегали за края...
– Дядя Эвмел! – жалобно позвал я. – Тут... Тут чего-то!..
– На Древнем языке? – невозмутимо отозвался он.
– Если бы на Древнем, – вздохнул я. – Дядя, а разве богинь замуж выдают?
На этот раз мы собрались не в домике у Диркских ворот, а в Палате Печатей. Печатей тут как раз и нет, а вот табличек – полные полки. Под самый потолок. Здесь можно найти любую с Девкалионовых времен (кроме самых тайных, конечно).
Чтобы дяде не вставать, я отнес табличку с непослушными значками сам. Дядя Эвмел вздохнул, приладил сверкающий хрусталь под веко.
– Ну-ка, ну-ка... «Атрей в Спарте, сватает Елену за Агамемнона...» Елену? Гм-м...
То, что Атрей в Спарте, я, конечно, знал. С Тиндареем Спартанским они давно дружат (если, конечно, находится, против кого). Теперь, когда Атрея в очередной раз изгнали (изгнали?), он решил наведаться на берега Эврота, прихватив с собой наследников – носатого и белокурого. Сейчас меня куда больше интересовал не он, а Эврисфей. Надо же, воевать собрался, развалина! И с кем? С Афинами! Приютили, видите ли, родичей Геракла!
(Вот она – война! Пока еще – не с нами. В Аттике после смерти Тезея неспокойно, Афины кажутся легкой добычей.)
Эврисфей на колеснице – упасть можно. От смеха. Но микенское войско – это не смешно. И тут – Елена!
Дий Подземный разберет эти микенские игры!
– А что, Тидид? – дядя задумался, забарабанил пальцами по столику. – Неглупо, неглупо, совсем неглупо...
– Но ведь Елена – богиня!
– Вот именно, Тидид, вот именно...
Мы все привыкли, что где-то рядом, неподалеку живет богиня. Елена, дочь Зевса – последняя, кто еще не покинул землю. Золотоволосая, прекрасная, нестареющая, несущая счастье, дарующая добрый урожай, красивых детей. Словно там, в Спарте, все еще продолжается Золотой Век – счастливый век, когда боги и люди еще жили вместе. Ей строили храмы, ей возносили молитвы. Да, все мы привыкли, что Елена, Прекрасная Елена, тут, с нами, к ней можно съездить в гости, познакомиться, потолковать о жизни...
– Трон Геракла опустел, Тидид...
– Какой трон, дядя? – поразился я. – Ведь Геракл не был ванактом, не был даже басилеем!
– Не понимаешь? – дядя грустно улыбнулся, вынул сверкающий хрусталь из-под века. – Ему не нужен был золотой венец. Его трон стоял выше микенского. Пока Геракл жил с нами, он был ПЕРВЫМ. И никто, никакой Эврисфей – да что там Эврисфей! – не мог стать с ним вровень. А теперь Геракла нет...
– ...И в Микенах решили, – подхватил я, начиная понимать. – То есть, Атрей решил...
