шарфе и с кожаным ремнем в руке, он казался себе слишком заметным. “Я чувствовал себя каким-то нелепым болваном, в лучшем случае поставившим себя в неловкое положение, в худшем – рисковавшим получить от швейцарцев обвинение в домогательстве”. Городские часы пробили двенадцать, когда он ее заметил. “Изящная, с хорошей фигурой и точеными ножками, со скромно причесанными черными волосами, она выделялась в толпе швейцарцев. В свои тридцать с небольшим она выглядела как жена какого-нибудь рядового сотрудника французского консульства”. В руке у нее был апельсин, а в авоське лежал зеленый сверток.
“Прошу прощения, – обратилась к нему Урсула, – где вы купили этот ремень?”
За кофе в ближайшем кафе они изучали друг друга. “Он был высокий, несколько полноватый. Светлые волосы отливали в рыжину, белесые ресницы, бледное лицо, голубые глаза. Англичанин распознал бы по выговору, что он из самых низов среднего класса, но в Германии на это внимания не обратят”. Она попросила называть ее Соней, объяснив, что отныне при любых контактах он будет Джимом. Футу она понравилась. “Приятный человек, занятная собеседница – мое первое шпионское знакомство оказалось не таким страшным, как я ожидал… по-английски она говорила с легким иностранным акцентом и была, насколько я мог судить, русской или полькой”. Внимательно изучая его – “каждое слово, интонацию, жест”, – Урсула отметила, что “он быстро все схватывал и задавал разумные вопросы”. Спустя час она приняла решение.
“Вы отправитесь в Мюнхен по годовой туристической визе, – сказала она. – Там вы подыщете себе жилье, выучите язык, заведете как можно больше друзей и будете держать ухо востро”. Фут должен был прочитать литературу по радиотехнике и освоить азы фотографии. Основной его задачей в Мюнхене была разработка рабочих и служащих на заводе БМВ, который, кроме автомобилей, производил также двигатели для самолетов люфтваффе. Когда Фут заметил, что ничего не знает о Германии, Урсула не стала церемониться: “Почитайте про Мюнхен в местной библиотеке”. Подыскав постоянное жилье, он должен был сообщить свой адрес, отправив Бригитте в Лондон книгу: выбрав страницу, нужно было написать адрес невидимыми чернилами из кукурузного крахмала и воды. Скрытая надпись должна была проявиться после обработки страницы йодом. Затем Урсула вручила ему больше двух тысяч швейцарских франков “на расходы”, дав указание ждать ее ровно через три месяца в полдень у почтамта в Лозанне. Урсула также поделилась с ним простыми способами определить, нет ли за ним слежки. Наконец она обратилась к нему за советом. Британский батальон в Испании был расформирован, а оставшиеся в живых 305 добровольцев вернулись на родину. Нет ли среди бывших товарищей Фута, спросила она, кого-то, кто справился бы с таким же заданием? Немного подумав, он предложил кандидатуру своего друга-коммуниста, который сражался вместе с ним в битве при Хараме и всем запомнился своим бесстрашием. По словам Фута, он “единственный из его старых товарищей, кто бы решился на столь рискованное задание”.
Урсула запомнила имя – Лен Бертон.
Александр Фут сел в поезд с легким сердцем, набитым бумажником и самым отдаленным представлением о своем будущем. Ему обещали “трудное и опасное” задание, а оплачиваемый отпуск в Мюнхене никак не вписывался в это описание. Очевидно, его вовлекли в какой-то шпионаж, но Фут понятия не имел, на кого он должен был шпионить и с чем он столкнется в своей работе. Быть может, размышлял он, Соня работает на Коминтерн, коммунистическую организацию, о которой он где-то слышал. Вернувшись в Англию, он собрал свои вещи у сестры в Ист-Гринстеде, подал заявление на туристическую визу в Германию, снова заглянул к миссис Льюис на Лоун-роуд, чтобы получить сведения об “обстоятельствах в Германии” и подтвердить секретные договоренности об отправке адреса. Бригитта была уже не так резка и холодна, как при первой встрече. Они виделись еще дважды, по его словам – по случаю “светских мероприятий”. В донесении МИ-5 впоследствии появилась запись: “Возможно, Ф[ут] флиртует с Бригиттой”.
В тот год снег выпал в Швейцарии рано, накрыв горы словно одеялом. “Величественный пейзаж, казалось, был специально создан фоном к этому дому”, – писала Урсула. Каждый день семилетний Миша на лыжах добирался до школы в Ко. По воскресеньям они садились на маленький синий поезд, поднимавшийся на вершину горы, а потом почти милю скользили на лыжах домой. Нина и Олло катались днем на санях. Урсула осваивалась в большой компании иностранцев в Женеве, где шпионы соседствовали с дипломатами, журналистами и многими другими, кто, казалось, не имел и вовсе никакого занятия. Как всегда, Урсула старалась подружиться и с единомышленниками, и с теми, кто придерживался совершенно иных взглядов. Интересны были все: Роберт Делл, корреспондент газеты Manchester Guardian, его зять Дэвид Блеллох, работавший в Международной организации труда, пожилая еврейская дама по имени Лилиан Якоби, которая была замужем за раввином и сбежала от несчастливого брака, Мари Гинзберг, библиотекарь в Лиге Наций. В Женеве беседы велись преимущественно на дипломатические темы, а сплетни и секреты были основной разменной монетой. В этом странном калейдоскопе невозможно было разобрать, кто на кого шпионит. Многие из новых знакомых Урсулы были хорошо осведомлены и порой разговорчивы, когда речь заходила об усугубляющейся международной обстановке. Все, что удавалось выудить, она передавала в Москву. “Обманывала ли я людей, относившихся ко мне с сочувствием?” – размышляла она. Урсула также подружилась с женой местного фермера, фрау Фюссли, доброй измотанной швейцаркой “с приветливыми карими глазами”, с четырьмя детьми на попечении и мужем-тираном. С ней беседа чаще всего заходила о том, что фрау Фюссли предпочла бы выйти замуж за фермера, жившего по ту сторону долины, с которым у нее был роман.
В один прекрасный весенний день на пороге крестьянского домика появился Йохан Патра. С тех пор как они виделись в последний раз в Москве, он вернулся в Китай, где помогал коммунистам-повстанцам (командировка, вероятно, счастливо уберегла его от сталинских мясников), и ненадолго заехал в Центр перед очередным возвращением в Шанхай. Узнав, где живет Урсула, Патра решил заявиться к ней без предупреждения. Она была рада его видеть, но в этот раз ее поразила его наивность и потрясло почти полное безразличие к их жизнерадостной трехлетней дочери. “Я не винила его, – писала она. – Но и не понимала”. Быть может, они никогда не понимали друг друга. Их роман казался теперь далекой фантазией.
Олло была незаменимой помощницей: она готовила, убирала и заботилась о малышке Нине, привязавшись к ней настолько, что порой называла ее “мой ребенок”. Няня спала с девочкой в одной комнате. Порой Урсула задумывалась, нет ли в этой
