— Можно, но в таком случае выращивание фикусов покажутся очень выгодным предприятием.
— Это почему?
— Ну как вам сказать? В Германии еще до революции придумали, как изготавливать каучук из спирта. Но один неплохой ученый-химик за неделю у себя в лаборатории способен изготовить такого каучука разве что полфунта.
— А если не в лаборатории, на специально выстроенном заводе?
— Каучук сей будет изрядно хуже природного бразильского…
— Из него можно шланги для отбойных молотков выделывать?
— Наверное можно. Думаю, что и шины резиновые для авто и велосипедов…
— Сколько вам нужно времени, денег, людей чтобы такой завод придумать и выстроить?
— Мне? Нисколько. Я просто в этой области науки мало разбираюсь. Но вы лучше спросите Алексея Евграфовича, он скорее всего кого-нибудь из учеников своих и порекомендует для такого занятия. А возможно и сам поучаствует: тема-то интересная…
Алексей Евграфович Фаворский, узнав, что Николая Павловича к нему отправил Ипатьев, для ответа на вопросы Председателя Президиума сначала целую неделю готовился. Пригласил с десяток своих учеников, обсудил с ними сначала проблемы химические, а затем и технологические. Даже несколько опытов провел с ними в своей лаборатории — а затем лично приехал в Москву с ответом:
— Вот что я могу уже сейчас гарантировать, так это изготовление примерно за восемь тысяч рублей установки, в которой можно будет выделывать до четырех-пяти фунтов каучука в сутки с использованием примерно десяти фунтов чистого алкоголя.
— Настолько чистого?
— Я в химическом смысле говорю чистого, а так… в лаборатории мы самогон брали на рынке закупленный, очистку его до требуемых кондиций мы в установке предусмотрели.
— А сколько времени на постройку потребуется?
— Думаю, за неделю справимся. Там еще, конечно, угля нужно будет сколько-то или иного топлива, лучше керосина: с углем в лаборатории получится… грязно.
— Установку делайте. Деньги вам сразу выдать?
— Ордер на перечисление в институт…
— Подготовят, еще людям зарплату платить потребуется… тысяч пятьдесят?
— Многовато что-то…
— Лишнее на премии возьмете, тем, кто потом придумает промышленную установку, которая будет выделывать каучука пудов по тысяче в сутки. И премия эта будет им лишь авансом, скромным авансом.
— Там же восемь человек всего сейчас…
— По тысяче выдадите им когда первый фунт каучука произведут, остальное — когда описание большой установки составят. А когда ее запустят…
— Вы думаете, что люди только за деньги работать могут?
— Настоящие ученые работают когда им интересно делать то, что они делают. Наличие же достойного вознаграждение за результат интерес этот изрядно повышает. Так что сами решайте: скажете вы им, что после запуска промышленной установки каждый получит по полста тысяч премии или нет.
— Хм…
— Я в этих науках не силен, я всего лишь горный инженер…
— Горные химию тоже знать должны.
— И для своей специальности, не хвастаясь скажу, я ее знаю неплохо. Но вот химия органическая — это не моё. Однако я все же знаю, сколь трудно иной раз получить годный результат — и понимаю, каковой должна быть награда. Почему паршивому германцу за синтетический керосин мы сотни тысяч отдавать считаем возможным, а нашим родным ученым копейки жалеем? Мы своих обязаны даже выше ценить и награждать! Опять же, отпрыск какой мужицкий увидит, как русский ученый богато живет, из жадности тоже науки изучать возжелает — а там интерес у него возникнет и выйдет из него новый Ломоносов.
— Интересное рассуждение. Но я, пожалуй, с ним соглашусь. Тогда я вот еще что сказать хотел бы… некоторые наши сотрудники испытывают определенные трудности…
— Список составьте, выделим и деньги, и продукты, и с вещами поможем.
— Иного свойства трудности. Большевистские руководители в Петербурге, считая, что они… как бы сказать…
— Говорите прямо.
— Недовольны их, так сказать, буржуазным происхождением…
— Список этих большевиков предоставьте, десяток повешу — остальные, прежде чем стране гадить, десять раз еще подумают. А не подумают — тоже виселицы украсят. И на будущее: о любой помехе в работе подобного рода тут же сообщайте товарищу Мессингу, я его особо предупрежу. О любой помехе, даже если какой-то товарищ просто матерно кого-то из ваших сотрудников обзовет или в трамвае его локтем в бок пихнет.
— Я не думаю, что их нужно вешать…
— Это лишь фигура речи, не беспокойтесь. Но трудностей у тех, кто работает на благо Державы, быть не должно, огромное спасибо за то, что вы на это внимание обратили.
Насчет «фигуры речи» Николай Павлович несколько… слукавил. Репрессивный аппарат у него работал уже «как часы», и отнюдь не простаивал. Просто «часы» эти тикали тихонько и практически незаметно, как и подобает вести себя приличным часам: ну тикают, однако никто на это внимания не обращает. Почти никто, в особенности, пока это не касается «больших людей». А когда вдруг и их начинает касаться…
Товарищ Джугашвили с товарищем Андреевым договорился довольно давно о том, что «партия не лезет в экономику, власть не лезет в идеологию». Он уже тогда был именно «властью», и результаты работы этой власти в Забайкалье были видны всякому. Да и с идеологией у товарища Андреева было хотя и странно, но в целом верно: работал он именно «на благо народа». Правда мотивация этой работы была какая-то… непролетарская, но Иосиф Виссарионович считал, что товарищ Бурят «так шутит». Но теперь, когда подполковник Андреев стал главой и законодательной, и исполнительной власти в СССР, товарищ Сталин понял, что это были не шутки. По крайней мере, не совсем шутки.
— Мужика нужно держать в строгости, за проступки наказывать больно чтобы ни ему, ни другим повадно не было, однако мужик должен быть сыт, одет и обут, — объяснял свое мировоззрение Сталину Бурят. — Была у меня помещица знакомая, у нее душ сорок всего мужиков-то было, и она этих мужиков перед посевной всех на конюшне порола. Крепко порола — однако и урожаи и нее были самыми большими в уезде, и мужики даже в самый худой год у нее не голодали. Понимали мужики, что порют их для их же блага, так что иной раз сами к ней прибегали и просили: Ваську-де конюха прикажи выпороть, он опять напился допьяна и коней не обихаживает. Да что там, слыхал, что иной раз мужики к ней приходили с просьбами их же и выпороть, поскольку охоту потеряли в поле выходить.
— Вранье все это.
— Не вранье. Все мужики знали, что в уезде каждый третий год по деревням к весне прокорма не остается — но у нее в поместье завсегда сытно было. И дети у мужиков не мерли, да и сами они… потому как если руководство понимает, что мужику надо, и потребное дает — то плетьми получить пониже спины будет платой за то невеликой. А если мужика от иных напастей еще и защищают… у помещицы той — сам не видал, но люди видавшие говорили — в овраге немало татей было прикопано. Те же цыгане поместье обходили дальними тропами…
— Цыгане — тоже люди.
— Пока не воруют, то да. А с лихими людьми и поступать нужно по их разумению…
С людьми, которых Николай Павлович считал «лихими», созданная им «народная милиция» поступала так же, как они с народом поступали. Тихо и незаметно, но неутомимо поступала. После проведенного господином товарищем Малининым две трети оставшихся в России бывших латышских стрелков были вычеркнуты из списка «ныне живущих», а из числа принимавших участие в уничтожении офицеров в Крыму или «подавлявших восстание крестьян в Ярославской губернии» были уничтожены все поголовно. Причем последнее касалось не только оставшихся в России, а Латвии их тоже медленно, но верно «подчищали». Но подчищали не только их, так что в конце апреля Сталин ворвался в кабинет товарища Бурята, буквально кипя от возмущения:
— Вы что себе позволяете⁈
— А вы о чем конкретно? Я себе позволяю вот чай пить, китайский, очень хороший. Да и прочего много чего.
