— Все?
— В бою — все, — сказал Станек.
— А не в бою? — резко спросил майор.
— Не в бою…
Надпоручик стоял перед майором, с трудом держась прямо, его худое лицо, залитое потом, еще больше осунулось. Майор видел, как трудно Станеку, но не отступал:
— Немедленно и обстоятельно ознакомьтесь с положением в подразделении Калаша! Хорошенько все продумайте и сегодня же принесите мне в письменном виде ваши соображения.
Станек поднял на майора потухшие глаза:
— Слушаюсь, паи майор!
— Идите!
Надпоручик вышел. Майор даже не глянул ему вслед.
18
Эмча резала большой кусок марли на салфетки для обработки ран и складывала их стопкой. А мыслями была с Боржеком. Когда она вспоминала о счастливых днях, проведенных с ним, ей казалось, что он погиб давным-давно, когда же думала о проплаканных ночах, то выходило, будто он погиб лишь вчера:
— Одна-единственная ночь…
Медсестра Павла щипцами брала только что прокипяченные инструменты и шприцы.
— И мне ох как было нелегко, — сказала она. Инструменты звякали о стеклянный лоток, в который их складывала Павла. — В Испании и тут…
Она увидела, что к ним бежит Яна. Молодая. Красивая. Губы Павлы горько сжались.
— Совсем забыть нельзя, — продолжала она. — Заживет, притупится только резкая, первоначальная боль, а ноющая, тупая останется навсегда.
Каштановые волосы Павлы с белой прядью выбились из-под шапочки. Яне показалось, что эта прядь еще белее. Голос у Павлы, как всегда, ласковый и ровный:
— Как отец? Доволен, что ты на пункте связи? Я еще спрашиваю! Конечно, доволен, ты же теперь с ним.
Яне слышалось: и со Станеком. Ее пальцы беспокойно ощупывали ремень, впивались в большую квадратную пряжку, словно искали, за что ухватиться:
— У вас такая тишина…
Павла улыбнулась:
— Это все говорят. Капитан Рабас считает, что мы — курьез войны. Это, говорит, как детская кроватка на колесиках да еще в придачу материнская ласка.
«И ко мне Павла относилась по-матерински», — подумала Яна.
— А у нас так страшно, — сказала Яна с нескрываемым ужасом и повторила: — Мне страшно, Павла.
— Трудно в это поверить, — заметила Павла.
Яна стала расспрашивать. Павла внимательно слушала, потом переспросила:
— Ты хочешь уточнить, в каких местах была санчасть, когда немцы под Киевом остановили батальон Рабаса?
Яна утвердительно кивнула головой и описала ей место, где погиб Боржек.
— Кто этим интересуется?
— Связисты… — Она не выдала Калаша.
— А зачем им это знать?
— Можно ли было оказать Боржеку еще помощь после того снаряда…
— По-вашему, мы что-то не доглядели?
— Нет. Речь не о том.
— О чем же?
Выяснять пришла Яна, а получалось, что допрашивали ее.
«С Боржеком было двое».
Эмча перестала резать салфетки и застыла в каком-то страшном предчувствии.
— Солдат, — сказала Яна. — Тот, который хотел, чтобы Боржек долго не мучился.
— И сделал это?
— Да, чтобы он долго не мучился… — Яна дотронулась рукой до груди. — В сердце…
Из рук Эмчи выпали ножницы.
— Но ведь каждый раненый, — сказала Павла, — принадлежит нам. Как он решился? Солдаты идут в бой с уверенностью, что мы всегда придем им на помощь. У них ни малейшей мысли не должно быть о том, что кто-то их добьет.
— Он хотел, как лучше, чтоб немцы не терзали его, — уверяла Яна. — Поверь хотя бы ты мне, Эмча, главное, ты мне верь, Эмча!
Глаза Эмчи наполнились слезами:
— Боржек всегда шутил: если фашист продырявит меня, прибежит Эмча, откроет сумочку с красным крестом… А этот солдат… это преступление.
Яна вскрикнула:
— Не говори так! Не надо! Он хотел избавить Боржека от надругательств.
— Эмча права: это преступление, это убийство. — Павла была непримирима.
Яна пришла в ужас: «Преступление!.. Убийство!.. Обе, как сговорились, твердят одно. Эмча мучается, страдает, как мучилась и страдала Павла в Испании. А что для них я? Я счастлива. Как будто из-за этого я не пойму муки других».
— Ты только подумай, при каких обстоятельствах…
— Не знаю обстоятельств, которые давали бы ему такое право, — сказала Павла. — Никакой консилиум врачей во всем мире не отважится принять подобного решения. Врачи не смеют неизлечимо больного человека лишать жизни. Они избавляют его от боли. И какой-то самонадеянный тип принимает решение за всех! А ты защищаешь его словно ангела-спасителя!
Она напомнила Яне про Соколове. Под пулями и снарядами Павла с Яной ползли по льду, помогая раненым. Они ведь рисковали жизнью даже ради смертельно раненных.
Эмча ухватилась за возникшее вдруг предположение: Яна готова защищать только одного человека, даже если он не прав, — Станека.
— Я знаю, кто был тот солдат! — произнесла она.
— Нет, не Иржи! — горячо воскликнула Яна.
«Это сделал не Станек, — с ужасом поняла Эмча, — значит, Йоза. Он! Вот почему он избегает меня после Киева. С тех пор, как нет Боржека, я словно и брата лишилась».
Воцарившуюся тягостную тишину нарушало лишь равномерное тиканье будильника на полке.
Эмча потянулась к мягкой белоснежной марле. Отдернула руки. Стерильный бинт для перевязок. Боржек не дождался бинта на свою рану. Получил вторую — и, возможно, именно она была смертельной. «Йоза! Как ты мог?»
«Вероятно, я ничем не помогу Эмче, если выясню все точно. Калашу — тоже. Но это лишь два человека. А другие? Их больше, и они должны знать все», — подумала Павла. Она направилась к врачу.
Павла с врачом рассматривали боевую карту Киева. Еще раз проверяли размещение сестер и врачей в тот момент, когда у батальона Рабаса был оголен левый фланг. Там тогда было больше всего работы, туда все стягивались… Нашли место, где пролегала линия связи с «Андромедой». Но от нее медпункт был далеко.
Врач вынул из дела справку об убитом.
— Ничего чрезвычайного. Случай абсолютно бесспорный, — и прочел: — Взрывом снаряда оторвана половина лица — вены вскрыты. Смертельное ранение.
— Других ран не было?
— Да. Позже, еще одна рана. Прямое попадание в сердце. Но смерть наступила раньше, после первого ранения. — Он сунул справку в папку, захлопнул ее. — Теперь я вспомнил: доктор Эмлер говорил, что парню повезло — долго не мучился.
— Солдату всегда везет, — грустно улыбнулась Павла. — Если ранен легко — повезло, что не тяжело; если ранение тяжелое — хорошо, что не смертельное; если солдат убит, то, как сказал доктор Эмлер, повезло, что недолго мучился.
Павла вернулась к Эмче и Яне:
— Выстрел Йозы был уже ни к чему.
Эмча не могла держать раскалывавшуюся голову. Подперла ее ладонями. Слабым голосом проговорила:
— Все-таки, зачем Йоза… зачем?
Павла сказала, утешая:
— Умирающего человека нельзя оставить: он не должен покидать мир один. Такого нужно взять за руку, проводить его — ты же знаешь. Но ни Станек, ни Йоза не могли этого сделать. А если бы Боржек умер в руках у фашистов… ты видела, что они творят. Я это видела уже под Мадридом.
Эмча смотрела на Павлу, глаза ее были влажны.
— Мы дрожим над каждой искоркой жизни, тлеющей в человеке, — сказала Павла. — Я знаю, тебе тяжко, ты любила его. Но и Йоза поступил так потому, что любил его. И не он убил Боржека, а немцы.
Влажные глаза по-прежнему были устремлены на Павлу:
— Сколько у нас с Боржеком было счастливых минут! Правда, урывками…
— Урывками, да? Знаешь, Эмча, что говорит герой «Белых ночей» Достоевского? «Боже мой! Целое мгновенье счастья! Да разве этого мало, даже на всю жизнь?»
В Павле оживало пережитое в Мадриде, Сьерра Гвадарраме, погибший возлюбленный, оживали редкие минуты счастливых встреч со Станеком.
Слезы текли по лицу Эмчи.
— Прощаешь Йозу?
Яна долго смотрела на Эмчу, улыбаясь, словно хотела перенести эту примирительную улыбку со своих губ на губы Эмчи. Только спустя минуту Яна услышала:
— Я уже простила его.
Весть о том, что брожение среди телефонистов начинает волновать уже не только Станека, но и самого начальника связи Давида, вползла в их комнату, словно что-то одушевленное.
— Я никогда не был против нашего Старика, — сказал Шульц. — Суровый, безжалостный… Да вы забыли, как он заботится о нас? Притащимся на новое место — он сразу же беспокоится, чтобы нам не выделили какие-нибудь лачуги, где продувает и подтекает.
Махат блуждал по комнате мутными глазами. Он не знал, что теперь хуже: то, что говорят ребята, или то, что Цельнер и Блага молчат.
— Опять какая-нибудь паршивая линия порвется, — раздраженно начал он, — надпоручик прикажет, и ты пойдешь в этот ад. Но, учти, не каждого ранит только в руку.
— И здесь так же было, — не слушая Махата, вспоминал Зап. — Уже темнело, штабисты давно в тепле, а он по грязи и слякоти обошел с квартирьером все хаты, пока нас как следует не разместил.
