— Какое наказание ты получил?
Солдат загасил сигарету о бочонок с селедкой.
— Ведь вы же меня туда везете!
— Да нет! — рассмеялся солдат. — Мы не из этой команды. Мы везем жратву: говядину, мармелад, селедку. Так что же тебе дали?
— Штрафную роту!
— Ого! Суровое наказание!
— Ничего подобного! — выпалил Махат упрямо, и впервые штрафная рота не только не пугала, но даже привлекала. — Меня этим не накажешь! Я иду туда не из-за трусости, а как раз потому, что никого и ничего не боялся. Понял? Меня хотят наказать тем, что будут посылать в самые опасные места. Промахнулись!
Солдат в скупом свете, проникавшем сквозь щели брезентовой крыши, пытался разглядеть лицо Махата.
— Да, — сказал он, — парня, который ничего не боится, штрафной ротой не испугаешь.
Гитлеровский полковник, уходя от преследования наших автоматчиков, бросал все, что ему мешало бежать: шинель, фуражку, оружие. Он проваливался в окопы и воронки, выкарабкивался из них и снова бежал. Растерзанный, расстрелянный лес швырял ему под ноги ветки и целые стволы. Полковник чувствовал, как сокращается расстояние между ним и преследователями, он уже слышал за спиной их тяжелое дыхание. Ужас поднял его руки вверх.
Пленный был доставлен в разведотдел.
Галиржа в разведотделе не было: его вызвал к себе полковник Свобода. В комнате, соседней с той, где находился пленный, Галиржа ждали Рабас и Вокроуглицкий.
— Атмосфера… — говорил Вокроуглицкий. — Вы же знаете это, пан капитан…
Рабас устремил на него взгляд из-под нависших бровей.
— Идите вы к черту со своей атмосферой! Аргументы! Вот что решает!
— А если их, извините, нет? Если их и в самом деле нет! — возражал Вокроуглицкий. — Против меня нет никаких аргументов. Только эта неблагоприятная атмосфера.
Рабас потер пальцы.
— Кофе в пакетиках, помните, поручик, уже кончился?
«И о чем только эта бездонная бочка думает! Джони вот-вот вернется, а я буду возиться с кофе».
— Нет! Нет! — приветливо воскликнул Вокроуглицкий. — Немного осталось. Сейчас я вам приготовлю.
Рабас толстыми пальцами скреб небритую щеку.
— Пожалуйста, — услужливо предложил поручик металлический стаканчик, из которого поднимался ароматный пар.
— О чем бы вы говорили со своим приятелем, встретившись с ним спустя несколько лет? О себе, о своих впечатлениях, не правда ли? — Вокроуглицкий легонько постучал себя в грудь: — И я тоже рассказал Махату свою историю. Я офицер… но вместе с личным составом выступил против старших по званию.
«Это так, — подумал Рабас, — только к чему он завел этот разговор?»
— Я хочу честно сражаться и, конечно, по мере своих возможностей помогать командирам, — Вокроуглицкий помолчал. — Я буду тщательно следить за тем, чтобы ваш батальон, пан капитан, своевременно получал от нас донесения.
Рабас чувствовал: что-то тут неладно.
— Уничтожить фашизм… искоренить его полностью… ради этого мы здесь все без исключения.
Рабас немного подался назад:
— Да разве в этом кто-нибудь сомневается?
— Во мне могут сомневаться, — проговорил поручик. — Я влип в неприятную историю.
— Вы — в историю?..
— Да, да. В историю. Как только пан надпоручик узнает, что я невольно повлиял на Махата…
Рабас перестал потягивать кофе.
— От кого он это узнает?
— От меня.
И поручик объяснил, что Махату грозит штрафная рота, но, как тут ни крути, в какой-то степени виноват и он, Вокроуглицкий: он рассказал Махату об инцидентах в Англии, а тот ухватился за это.
— Я не могу допустить, чтобы парень так жестоко пострадал в сущности из-за меня. Мы с ним друзья детства… Я в этом отношении особенно чувствителен. — Вокроуглицкий, пытливо вглядываясь в лицо Рабаса, старался угадать, что тот думает, и не дожидаясь, пока пораженный Рабас обретет дар речи, доверительно сказал: — Вы, пан капитан, объективный человек. А пан надпоручик горяч и вспыльчив, поэтому я хочу попросить вас…
— Да, он вспыльчив, но справедлив, трудно тут сдерживаться. Я, поручик, сделаю все, что в моих силах. Хотя никаких гарантий не даю. — Рабас нахмурился: — Эта ваша паршивая атмосфера и впрямь подыграла. Должен признать, в незавидную историю попали вы.
Вошел Станек, направился к Вокроуглицкому и протянул ему руку:
— Я слышал…
— Но не все.
— Все. Вы искали меня в долине…
Лицо Вокроуглицкого покрылось красными пятнами.
— Я вас не догнал…
— Ну и что? Но вы шли на помощь. И добрая воля, очевидно, здесь была.
— Добрая воля со мной всегда, хотя не все кончается добром.
Сбивчиво он принялся объяснять. Но едва Вокроуглицкий дошел до того, как без всякого умысла он невольно подбросил Махату идею «бунтарства», горячность Станека сразу же затмила чувство благодарности:
— Так это вы вдохновитель? Отплатили за «Андромеду»?
— Стой, Ирка! — Рабас уже оттаскивал Станека от побледневшего Вокроуглицкого.
Вошел Галирж. Извинился.
— Подождите, пожалуйста, друзья. После допроса пленного я в вашем распоряжении. Идем, Ота.
Дверь закрылась не плотно, осталась небольшая щель.
Галирж устанавливал личность пленного. Он внимательно осматривал его форму, петлицы, награды, перелистал воинскую книжку и стал диктовать Вокроуглицкому:
— Франц Вебер, тысяча девятьсот первого года рождения, Вюрцбург…
Машинка равномерно застрекотала.
— Какая дивизия? — спросил Галирж. — Номер?
«Смотри-ка, новый номер, новая дивизия! Откуда? Наша разведка до сих пор ее не обнаружила». Как выяснилось, полковник прибыл раньше своей дивизии и присоединился к разведке, а в долине они были отрезаны от своих. «Так, а теперь получить данные о составе дивизии, когда она прибудет, какие ей отведены позиции и какие поставлены задачи: обороняться или наступать, если наступать, то где главное направление…»
Станек меж тем возмущался:
— Какой мерзавец! Ничтожество! Морду набью!
— Молчи! — Рабас потянул Станека: — Сядь сюда и — тихо!
— Сидел бы ты тихо, если б кто-то подбивал против тебя твоих солдат!
Из двери громко донесся голос пленного полковника:
— Я тоже знаю Прагу, герр капитан…
Не Рабас, слово «Прага» заставило Станека умолкнуть. Он стал слушать.
— Прага, герр капитан, прекрасна. Как наш Нюрнберг. Но я ее уже не увижу. Вы расстреляете меня?
— Пленного? — удивленно протянул Галирж.
— Но и вы, господь свидетель… и вы Прагу уже не увидите!
Станек уловил в его тоне непреклонную веру в то, что говорит. Он подошел к двери.
— Почему же и мы не увидим Прагу? — строго спросил Галирж.
Немец был от Станека близко, в двух-трех шагах, но голос его звучал словно откуда-то издалека.
— Вы думаете: великая Германия — это разбитые бомбами города, опустошенные деревни, нищета и голод? Как вы заблуждаетесь! Ведь мы ведем бои на чужой территории. Вам еще далеко до границ Польши, далеко до наших главных укреплений, но как только вы на них натолкнетесь, тогда и познакомитесь с тем, что мы для вас приготовили…
— Фау один или два? — спросил Галирж иронически.
Тон ответа был тоже ироническим:
— Откуда мне знать номер?
В тишине постукивала пишущая машинка. Рабас тоже подошел к двери.
— Вы забыли, что произошло после первой мировой войны? — спросил язвительно Франц Вебер. — Разве вы не убедились еще, что и Англии и Америке ближе наша система мышления, нежели большевистская? Мне жаль вас. Вы не учились у истории: пером и кровью скрепляете с русскими дружеский договор и тем самым, собственно говоря… Вы понимаете, не так ли?
Станек и Рабас в оцепенении слушали. Голос Галиржа:
— А вы учли уроки истории?
— Разумеется. Прежде чем направиться на Восток, мы, покорив всю Европу, обеспечили прочный тыл.
Галирж усмехнулся:
— Вы замечательные стратеги, господин полковник. Однако вы с такой «нежностью» заботитесь об этом тыле, что в настоящее время это скорее наш тыл, чем ваш.
— Не стоит выдавать желаемое за действительное, герр капитан. — Полковник прикрыл глаза. — Но у нас и на этот случай есть средства. Газовые камеры, например… Я мог бы об этом рассказать…
— Нет, благодарю, — остановил его Галирж. — Мы солдаты. Нас интересуют другие данные. Правда ли, что группа армий «Центр» планирует еще до рождества вернуть назад Киев…
— Почему бы ей этого не сделать? На то она и армия.
— Откуда возьмете дополнительные силы?
— На это вы могли бы найти ответ в моей философии, герр капитан.
— Говорите яснее!
— Перемещением дивизий из районов относительного затишья в районы, где решается судьба войны.
20
Рабас не стал дожидаться окончания допроса полковника и увел с собой Станека — подальше от Вокроуглицкого. Он понимал, что значит для надпоручика эта история с подстрекательством его солдат. Никакие объяснения Станека не убеждали, напротив, даже упоминание о Вокроуглицком еще больше распаляло его. Рабас боялся за Станека: «Схватится еще с поручиком, дойдет до рукоприкладства. За это и разжаловать могут. Или в тыл отправят, — Рабас от досады заскрипел зубами, — а я и товарища лишусь, и надежной связи в критическую минуту — в этом деле Ирка не имеет равных. Нет, я не допущу, чтобы эти двое нынче встретились друг с другом. Но как задержать Ирку?»
