Она не стала звонить Марии Митрофановне, решив посоветоваться с матерью. Тем более что телефонный номер бывшей домработницы был в записной книжке Валерии Константиновны.
Катя возвращалась из колледжа на стареньком «Додже» и все думала о брате. Как прореагирует мама? Она так поглощена своей личной жизнью! Но все же Александр — ее сын…
Въехав в гараж и увидев принадлежащий матери «Крайслер», она удивилась. Обычно Валерия Константиновна возвращалась домой позднее.
В холле звучала музыка — венгерские вариации Брамса. Валерия Константиновна крутилась перед зеркалом в вишневом костюме. Юбка туго обтягивала ее круглые бедра, вырез жакета в форме сердца глубоко открывал грудь.
— Как тебе? — обернулась она к дочери. — Что это ты такая пасмурная?
— Ты уходишь?
— Да, у меня деловое свидание в Торонто. — Валерия Константиновна снова повернулась к зеркалу.
Она трогала руками плоское золотое колье, отсвечивающее солнечными змейками на ее рельефных ключицах.
— Не видела у тебя этого костюма, — сказала Катя.
— Подарок, из Монреаля, — похвалилась мать.
— Я получила телеграмму от Марии Митрофановны. — Катя смотрела на мать укоризненным взглядом. — Саша серьезно болен.
«Саша» она выговорила с трудом. В горле у нее защипало.
— Болен? — Мать замерла от неожиданности.
Было непонятно: то ли ее так огорчила болезнь сына, то ли она вспоминает, кто такой вообще этот Саша.
— Мария Митрофановна просит нас приехать. — Катя выложила телеграмму на овальный стол из орехового дерева.
— Приехать? — Валерия Константиновна непонимающе уставилась на дочь.
— Он серьезно болен, — со значением проговорила Катя.
— Но чем? — хлопала глазами Валерия Константиновна.
— Она не написала. Если тебе не трудно, прочти сама. — С этими словами Катя плюхнулась на заваленный подушками диван.
Валерия Константиновна взяла телеграмму.
— Но я не пойму… — бросила она листок обратно на стол, — как это могло произойти?
— Я тоже, — вздохнула Катя. — Ну, так что мы будем делать?
— Я не могу вот так все бросить! — спохватилась Валерия Константиновна. — У меня работа…
— А у меня колледж, — насупилась Катя. — Но есть все же вещи, которые поважнее работы и учебы.
— И что ты предлагаешь? Собрать вещи и лететь?
— Не знаю. Но если так обстоят дела… — Катя задумалась. — Думаю, два-три дня нашего отсутствия не будут иметь катастрофических последствий.
— А что я скажу руководству банка? Ты же знаешь, как трудно найти работу в этой дыре! — воскликнула Валерия Константиновна.
— Но может ведь быть уважительная причина! Объяснишь все как есть, — упорствовала Катя.
— Я тебя не узнаю, — усмехнулась Валерия Константиновна. — Еще недавно ты ничего о брате и слышать не желала!
— При чем здесь наши отношения? Он же болен!
— Хорошо, я поговорю с мистером Ренингтоном, но ничего не обещаю. Я тыщу раз говорила, что надо переезжать в Торонто.
— Может, позвонишь Марии Митрофановне и выяснишь? — Катя со враждебной пристальностью смотрела на мать.
— Это идея, но я понятия не имею, где моя старая записная книжка. Искать мне ее некогда. — Валерия Константиновна озабоченно взглянула на свои изящные часики «Шопард». — Может, сама поищешь и, если найдешь, позвонишь?
Катя кивнула с недовольным видом.
Не прошло и десяти минут, как Валерия Константиновна испарилась. Катя услышала приглушенный рокот мотора. Потом все смолкло. Девушка почувствовала себя страшно одинокой. Мать никогда не уделяла ей достаточно внимания, а здесь, в Канаде, вообще перестала обращать на дочь внимание. Что уж говорить об Александре, которого Валерия Константиновна не видела восемь лет. Даже деньги на обучение в колледже Кате пришлось зарабатывать самой. Она потеряла три года, работая в супермаркете и кафе. А Валерия Константиновна, живя бок о бок с дочерью, делала вид, что финансовые затруднения последней ее не интересуют.
Катя зевнула и поднялась в спальню матери. Валерия Константиновна не смущалась, когда дочь находила адресованные ей мужчинами любовные послания и нескромные фото. Ящики стола не запирались. Если у Валерии Константиновны и была какая-то положительная черта, кроме живого ума, то это раскованность. Хотя это ее качество было порождено, без сомнения, ленью. Ей быстро бы наскучило, начни она скрывать от дочери следы своей интенсивной личной жизни. Кроме того, Валерия Константиновна была из тех матерей, которые и в зрелом возрасте способны расценивать себя в качестве соперницы своим дочерям. Такие мамаши зачастую уводят женихов у собственных чад и делают это исключительно для того, чтобы продемонстрировать свою бодрость и сексапильность. При этом они лицемерно ссылаются на то, что молодые люди недостойны внимания их малюток.
Катя перебутырила весь стол. Потом перешла к секретеру. Она потратила целый вечер, роясь в материнских вещах. Ей попался небольшой альбом с семейными фото. Она обратила внимание, что лицо Александра почти на всех карточках было хмурым и даже злым. Иногда, впрочем, застенчивым. Она также наткнулась на поздравительную открытку с пожелтевшими углами. Они, Катя и Саша, поздравляли родителей с Новым годом. Катя вспомнила, как они воевали за право написать текст. Она улыбнулась, качнув головой, и отложила это молчаливое свидетельство былой семейной жизни. На душе стало тоскливо.
Старую записную книжку матери Катя нашла в ящике трюмо. Та валялась в углу, погребенная под плоскими коробками непригодившихся румян и выпотрошенных теней для век. Катя отыскала номер Марии Митрофановны. Сидя на обтянутом розовым шелком пуфике, она дотянулась до телефона и поставила себе его на колени.
В Канаде была полночь, в России — утро.
* * *
— Докладывай. — Полковник откинулся на спинку кресла и сцепил пальцы в замок, положив их на свое пузо.
— Работаем, Пал Григорич. — Дудуев выпрямился на стуле, сознавая, что сказать ему почти нечего.
— Мне насрать на то, что ты работаешь! — рявкнул полковник, расцепляя руки и наклоняясь вперед. — Москва требует результатов, а не работы. Ты знаешь, что весь город стоит на ушах, особенно после того, как этот псих сделал журналистке трепанацию черепа. Благодаря тебе мы выглядим как сопливые дети. Меня уже все достали. И пресса, и телевидение, и Москва. Что я им должен сказать?
— Вы же знаете, Пал Григорич, с маньяками оперативные наработки редко помогают, — пробормотал в свое оправдание Дудуев.
Но его слова только еще больше разозлили начальника.
— Насрать мне на твои оперативные наработки! — заорал полковник, тряся толстыми щеками. — Что мне прикажешь делать — сказать, что у нас ничего не получается? Маньяк свободно расхаживает по улицам, а у нас нет даже его описания.
— Показания очень противоречивые, товарищ полковник, — поморщился Дудуев. — По ним даже фоторобот не сделаешь. Контора, и та руками разводит. Бероев пытается подключить специалистов-компьютерщиков, чтобы выйти на маньяка через Интернет. Но это почти безнадежно.
Услышав, что у федералов тоже ничего не выходит, полковник несколько смягчился.
— Что с Сергеевой? — Он достал сигареты и закурил.
Старший лейтенант Тамара Сергеева дала согласие поработать подставной уткой. Она по всем параметрам подходила на роль жертвы: блондинка, пухленькая, среднего роста.
— Третий день крутится в центре, товарищ полковник, под присмотром трех оперативников. Заходит в кафе, магазины, на базар. Мы ей прикид достойный организовали, выглядит на все сто. Пришлось, правда, кое-какие вещички из вещдоков позаимствовать.
— Совсем охренели! — снова взорвался полковник. — Да меня за вашу самодеятельность в два счета со службы выпрут!
— Никто не узнает, Пал Григорич, — слабо улыбнулся Дудуев. — А как же по-другому? Не пойдет же она «на дело» в драных колготках! А поймаем маньяка, сразу все вернем обратно.
— А если он ей одежду поуродует? С кого спросят?
— Не поуродует, Пал Григорич, — убежденно произнес майор, — мы же за ней наблюдаем.
— Блядство какое-то, — буркнул начальник, — одевать ментов в вещдоки!
— Согласен, Пал Григорич, — поддакнул Дудуев.
— Ну а что еще?
— Усиленные наряды патрулируют центральную часть города.
— И что нам это даст? — задал резонный вопрос полковник. — Думаешь, маньяк будет бросаться на ваши наряды?
— А что еще делать-то?
— Ты, старший оперуполномоченный убойного отдела, спрашиваешь это у меня? — Полковник сдвинул кустистые брови. — Работать надо!
— Мы работаем, Пал Григорич.
— Значит, так, — подытожил полковник. — Даю тебе еще трое суток. Чтобы у меня были результаты, понял? Результаты, о которых можно доложить наверх. — Он сжал кулак и ткнул оттопыренным большим пальцем в потолок. — Чего молчишь?
