турмов. Днем похожи на людей, а ночью перекидываются в разных тварей. С виду
плотяные, на самом деле – из камня. Легенды говорят, что слишком долго
проводили времени на каменоломнях, и стали превращаться в гранит. Кто-то
остолбенел, выжившие обернулись каменными големами. Да и власть Зуритая
способствовала превращению.
– А зачем камням базар? – вмешался Пармен.
Бородач улыбнулся:
– Торговать всем нужно. Турмы не камни, а так – полукаменные существа. Им
тоже и есть и… в отхожку надо.
Авенир пожал плечами:
– Прежде чем до вторых врат добираться, надо осмотреться. А на базаре, как в
корчме – самые последние вести, слухи, сплетни, байки.
Похлопал муравита по лежащему на спине плащу:
– Да и эту замуж выдать, а то в девках столько ходить опасно.
Путники свернули влево. По сторонам проходили ряды с пахучими травами, торговки приглашали отведать меду, рыбы, мяса. Бойкие на язык пацанята
зазывали купить виноград, помидоры, лимоны. Дальше потянулись оружейные
лавки. Латы, щиты, копья, луки. Послышался стук – сначала тихо, потом все
громче. Гулкими, как раскаты грома, ударами молот кузнеца обрушивался на
двурогую наковальню, бил по раскаленному железу, пуская снопы искр. Чад
исходил едкий, топили, чем придется – не только дровами, но и углем, драконьим
калом, заливали в печь и густую черную смолу.
Корво подошел к кузне на колесах, что-то спросил. Обернулся растерянный, побрел молча.
– Чего там? – удивленно молвил Пармен.
Бородач расстроено махнул рукой.
– Какая-то дивчина у них вместо кузнеца. Машет молотом, бает чего-то. Если
женщина стала ковичем, значит, ненормальная. У такой дорогу спрашивать дурно, в омут заведет. Ведьмачка, наверняка.
– Это плохо, – заметил Авенир, – ежели у них бабы молотами машут, то каковы
мужики? Небось, зубами коня пополам чикнут, не поперхнутся.
Корво вздохнул. Ухватил краснощекого пацана за шиворот, приподнял. Малец
завизжал, попытался вырваться, царапался и пинался, но рыжебородый держал
крепко.
– Постреленок, где торговая площадь? Правду скажешь, дам медяк. Солжешь –
получишь щелбана. Видишь мужика на твари – это волхв. Колдует так себе, молод
еще, но уже неправду за версту чует.
Пацан испуганно глянул на Авенира, махнул рукой вглубь рынка.
– Тама вот площадь. Круглая такая. Еще музыку услышите, праздник Ваала
намечается. Как небо зардеет, жертву приносить будут. Пока делать тама неча.
Корво достал медный кругляш, всунул карапузу в ладонь. Наклонился,
прошептал на ухо:
– А упыряку где обменять можно? На деньги, или полезное? Красивая, но
злобная… тварь. Шипеть умеет.
– А там же. Подле жертвенника алхимикова лавка. Дядька мой ею ведает. Всех
купит. Чем злобнее, тем дороже.
По извилистой мостовой дошли до площади. Пятерка рабов – потные, в одних
набедренных повязках, на лбу каждого расползлось бурое клеймо-пятисвечник, -
сооружали подле ветвистого кряжистого деревца каменный жертвенник. Темные
сухие тела, прокаленные палящим зноем, сами крепкие – каждая жила словно
выточена из камня, глаза нездорово блестят. Бедолаги водружали массивные
неотесанные валуны друг на друга. Один камень сорвался с верха, придавив раба.
Раздался вскрик, хрустнули кости, брызнула темно-вишневая жидкость. Из под
гранитной глыбы торчала вспоротая рука. Пармен отвернулся – не смог смотреть
на выпавшие сизые кишки и студенистый мозг. Рабы, вздохнув – теперь работы
больше, подняли камень обратно, выпнули останки дворовым псам и, без всяких
эмоций, продолжили свое занятие.
– Это непосвятившиеся, – с придыханием шепнул волхв. – Прошли обряд, но
не смогли перекинуться в каменюков. Их души забрало древо Ваала, и теперь они
служат жрецу. На праздник служат идолу, остальное время живут, как обычные
люди. Если выживут.
Пармен сжал кулаки, на глазах выступили слезы:
– А если семья? Как так можно? Ладно, с врагами, но с собственными людьми?
Корво пожал плечами, бесстрастно глядел на работающих:
– В каждом племени свой покон. Нарушил покон, стал покойн. Покойником, то
бишь.
Из цветастой лавчонки, что в десяти шагах от дерева, выбежал пузатый
приземистый мужичок. Через серую кожу пробивалась красные веточки
капилляров, под густыми бровями недовольно зыркали мелкие черные глазки, на
сомнительной чистоты халате умещались с два десятка надутых карманов. Он
сердито шмыгнул большим, похожим на картошку, носом, недовольно заверещал:
– Совсем очумели, турмаглыдьи? В другую сторону кишки свои бросайте!
Чтоб вас ночью марглы сожрали! И так покупателей нет, еще и грязь развели.
Рабы не обращали на махавшего ручонками толстяка никакого внимания. Тот
еще попричитал, широкой деревянной лопатой отогнал псов, откинул кровавую
кашу на другую сторону площади. Корво окликнул недовольного:
– Купче? Не подскажешь, где тут пристань алхимика? Привезли ему знатную
поживу.
– Вот он я и есть. Ступайте за мной, гои, чай сгодится ваш товар. Я – Нюкр, местный акудник.
В лавке, несмотря на жару пустыни, было сыро, дышать стало тяжело. Тускло
горел жирник, чадя густым дымом и разнося вонь, словно протухло не только яйцо, но и курица, и весь курятник. Мужичок указал на широкий, из остроганных
сосновых досок, стол, убрал утварь, кивнул:
– Вываливайте.
Корво затащил тюк. Пармен по сигналу бородача прикрыл вход, тот развязал
узел, стянул плащ. Под ним лежала повязанная семью ремнями тощая дева. Черные
всклокоченные волосы, бледное узкое лицо с большими лиловыми глазами и
пухлыми губами. Тонкая шея, маленькая острая грудь, живот словно примерз к
позвонкам. На руках и ногах вытянутые, в двое длиннее человеческих, пальцы с
острыми, загнутыми, как у стервятника, когтями. Вурдалачка тихо шипела, исподлобья оглядывая пленителей, оголяла тонкие острые зубы и раздвоенный, а
то и растроенный – Пармен не мог разглядеть в сумраке – язык.
Толстяк охнул, выудил из кармашка короткий с широким лезвием нож.
Подумал, убежал в комнатку, вернулся с десятком толстых, прошитых медью и
серебром ремней. Аккуратно, но плотно связал мертвячку – там, где серебро
соприкасалось с оскверненной плотью, вскипела бледная кожа. С усилием надавил.
Мизинец стукнулся об пол, хаотично задергался, норовя вонзить коготь в живое
тело. Нюкр метко подцепил палец клещами, внимательно рассмотрел. Расплылся в
довольной улыбке:
– Крови нет, точно мертвячка. Думаю, это бириква, другая порода даже под
плащом от нашего солнца сгорит. Ее надо в серебряные оковы, чесночные рядки да
сосновыми кандалами с ладанкой. Иначе не удержишь. Как от вас не сбежала?
Авенир ухмыльнулся:
– Наш гигант чесноку как нажрется, так за три версты упыри в гробах воют.
Девка от него всю дорогу в беспамятстве провела – верное дело, влюбилась.
Алхимик потер лоб:
– Гостями будьте, гои. Чайку травяного, да местных блюд отведайте. Заодно и
цену оговорим. Праздник Ваала три дня идет, схоронитесь в южной горнице. От
лавчонки до дому моего недалеко, пару верст по подземному ходу.
Глава 24. В гостях у турма
В небо взвилась мертвенно бледная луна. Дерево даже издалека выглядит
зловеще – всё обвязано оберегами, цветными лентами, у подножья громоздятся
приношения местных – сырая бычья печень для здоровья скота, пропитанный
кровью хлеб для урожая, золото для удачной торговли. Под черным небосводом, в
тусклом сиянии звезд и кривых уродливых тенях, отбрасываемых факелами, жертвенник похож на таинственный зиккурат – алтарь поклонников древних
Мардука и Сина и Ниргала.
На площади собралось множество народу, ночью турмы принимали истинное
обличье, ударялись оземь и поднимались уродливыми каменными изваяниями.
Пармен шарахнулся от одного, похожего на медведя – только без шеи, да вместо
шерсти тоненькие каменные пластины. Под бровями сверкнули гранитные, без
зрачков глаза. Парень охнул, подбежал к друзьям поближе. Троица аккуратно, стараясь никого не задевать, пробиралась на место предстоящего кровавого
священнодействия – хотели поближе рассмотреть обычаи этого странного народа.
Авенир толкнул Корво локтем:
– Я уж готовился с ними биться. Оказалось, мирные.
Бородач нахмурился:
– Рано еще судить. Мы для них сегодня люди, завтра – мясо. Может по
обычаям в праздник можно убивать гостей?
Вышли из толпы, до каменных палатей осталось десятка три шагов. Рядом
возник Нюкр, в истинном обличье походит на сову с жабьими лапами. Уставился
огромными и круглыми, как блюдца, глазами, волхв услышал похожий на уханье
голос:
– Соблаговолили поучаствовать в оргии? Побережетесь, останетесь живы.
