прикупился у кузничихи, принялся рассматривать, поглаживал каждую бороздку и
выемку.
Волхв сосредоточенно сказал:
– Пока сидим здесь. Турмы не пробьют амбар. Уж не знаю, из чего сложен, но
камень его не возьмет.
– А когда провиант съедим?
– Не придумал еще.
– А я знаю. Зажарим цыгана. Потом коня его. Черед дойдет до муравита -
сладкое ж на последок. Там и подраться не лень будет. Ты, конечно, суховат и мясо
у тебя, как у мага, кислое, тухлое – но с голодухи сойдет. А там и турмы отстанут.
Авенир зевнул.
– Своего то коня конечно, под нож не отдашь. Попробую один вариант. В книге
прочел. Пусть боги нам помогут.
Обернулся к юноше:
– Пармен, просыпайся. Глаголь, отчего невесел так.
Скрутившийся в калач цыганенок, закряхтел, утер ободранный нос.
Жутковатые, налившиеся кровью, глаза пусты, безразличны. Корво добродушно
улыбнулся:
– Если вдруг обидел, назвав оборотнем, прости. Не принято у меня умышленно
людей язвить. Рассказывай, какой ты породы.
Пармен вздохнул:
– Будете ли слушать? Хотя, спешить некуда.
« В той земле, откуда я родом, ребенку не принято давать имя. Для племени
имя – священная тайна, каждый сам выбирает свое наречие в день инициации.
Наша стая жила на просторной кулиге, неподалеку от чистой широкой реки.
Прекрасное место – с первыми лучами солнца просыпаются и тянут
незамысловатые рулады ветра, вода меняет цвет, а лес наполняется тысячами
звуков. Мы, кидвары, в близком родстве с волками, почитаем их за предков, разучившихся превращаться в людей. Издревле дружбу водим, помогаем, сами
зверьем перекидываемся.
Когда я родился, шла великая борьба между нами и племенем арпейнов.
Большие черные кошки, их изящество и смертоносность восхищала даже нас –
заклятых врагов. В лесу их не одолеть – не влезают, а взлетают на деревья.
Ловили их на полянах, метали кинжалы. Настал мой день инициации. Я тогда был
еще совсем юн, девять зим. Как я ждал этого времени! Девять зим – и стану
настоящим воином!
Все мужчины собрались у священного круга. Перевертышей было еще
мальчишек семь. Горели костры, били барабаны. Как и у турмов. Все перекинулись
волками. Я ударился оземь – ничего. Бился изо всех сил – только кожу разодрал.
От отчаяния хотел бежать – жалкий, ободранный, глаза заливает кровь, –
споткнулся – и мягко приземлился на все лапы.
Перекинулся арпейном. Барабаны утихли, маги застыли в смятении. Тишина
сменилась гневными криками. Меня выкинули из стаи. Я не обрел имени, а значит
и жизни. Скитался отшельником по горам и лесам, пока однажды не набрел на
цыганский табор. Так меня приняли в семью – да и куда деть девятилетнего
ребенка? Жил, как все, плясал, пел, а на полную луну укрывался в кибитке или
уходил в лес.
Тринадцатый день рождения совпал с полнолунием. Я не мог уйти или
скрыться, в середине празднования обезумел. Перерезал весь табор. Одним из
убитых был мой сводный пятилетний брат. Я убежал из леса – чтобы забыть об
унижении, о звериных корнях, о братоубийстве. С тех пор скитался, просил
подаяния. Узнал, что если семь полных лун не перекидываться, останусь человеком
навсегда.
Вчера была четвертая луна. Но турманские жертвы, пытки молодых людей
и красивых девушек… Среди кидвар всегда было почтение к молодой силе. Нас
берегли, заботились, уважали. За убиение молодого охотника наказывали строго.
Даже меня не растерзали, а лишь изгнали, хоть и просил смерти. Кидвары не
терпят кошек, – я грезил охотой на врагов – каково мне было перекинуться в
такое? Во время полнолуния я могу впасть в беспамятство, потеряться в
пространстве и времени, напасть на тех, кто мне дорог. Держался до этого, не
оборачивался – спускал кровь, чтобы не было сил перекинуться.
Я желал слить ненавистную мне природу, наипаче – способность менять
личину. От арпейнов унаследовал меткость и скорость, потому так умело
обращаюсь с кинжалами, хотя сроду в руках не держал. Вы – первые, кто не
прошли мимо попрошайки, но дали имя – а значит, приняли в стаю, подарили
судьбу. Не говорил, кто такой от страха – знаю, как с перевертами обращаются».
Корво шмыгнул носом:
– Говоришь, дикий зверь. Ну-ну. Дело полезное, в квесте пригодится. Будешь
на обед белок с горностаями таскать.
За амбаром громыхнуло. В запертые врата тяжело ударило. «Словно голову
каменного великана швырнули» – несмотря на надежные стены у Авенира
пересохло в горле. Удары нарастали, грохот становился сильнее. Кони испуганно
заржали, встали на дыбы. Унтц-Гаки высунулся из стога, внимательно наблюдал за
друзьями.
Пересиливая гул, Корво крикнул:
– О, проснулись наконец-то. Я думал – мимо пройдут, не заметят. Не пачкайте
портки, друзи. Крепость даже не шелохнулась, авось, схоронимся в этом сарае.
Трясло все сильнее. Волхв поднялся, с трудом удерживаясь, поплелся к
лежащему в углу вороху соломы.
Бородач одобрительно кивнул:
– Мудрец. Не хочет, чтобы куча загорелась, а то спалимся вмиг. Турмы больше
сырое мясо любят, съедят быстрее.
Пармен лежал ничком, простонал:
– Я бы и сырого сейчас поел. Или вяленого, оно вкуснее жареного даже.
Авенир дошел до стены, произнес несколько фраз, поводил рукой по гладким
кирпичам. Поверхность разрезали фиолетовые волны, поплыли желтые светлячки.
Линии слились в единую картину.
Рыжебородый гигант удивился:
– Эва как, наш акудник еще и художничает! Стену разузорил, чаровник. Ни
один нормальный конь возле этих каракулей спать не будет.
Стена вспыхнула, от картины во все стороны разошлась мелкая рябь. Кирпичи
истончались, светлели, пропуская мертвенно-холодный лунный свет. Показались
кряжистые силуэты столпившихся турмов. Волхв удивленно огляделся. Амбар
изнутри стал полностью прозрачным – исчезло сено, крыша, факелы. Герои стояли
на гладкой овальной поляне из мерцающего камня. Толпа каменюк не реагировала
– стояли, не приближаясь, в метре от амбара. Пармен посмотрел в сторону врат, в
страхе отпрянул. За ним следили глаза цвета кипящего железа. Жрец искорежен, по, прежде гладкому, каменному лицу шли выщербленные канавы, на месте, где
раньше росла рука, из плеча сыпалась галька, уродливо торчала раскуроченная
кость, сочилась мутными ручьями сукровица. Тело было испещерено бороздами –
будто привязали к коню и долго волокли по буеракам.
Корво хлопнул новоявленного арпейна по плечу:
– Знатно ты его погладил. Со всей нежностью.
Пармен судорожно сглотнул:
– Я только руку… И по лицу. Разок. А тело кажется не трогал.
Один из каменных перерослей двинулся на амбар. Герои увидели, как по телу
существа скользнула молния, с негромким хлопком дымящийся турм отлетел, оставив на земле чернеющую звезду сажи и грязи.
Авенир прошептал:
– Вот она какая, плеть защиты. Так припечатало, аж вода потекла. Из камня.
В земле, на месте взрыва, появилась трещина, углубилась, края обсыпались, почернели. Из ямы со свистом вырывался белесый дым, свернувшиеся плитки
грязи задрожали. Сильно тряхнуло, каменюки повалились, но быстро встали. Жрец
разъярился, по морде пробежали красноватые жилки, в глазах взорвались
оранжевые вулканы.
Волхв краем глаза усмотрел Пармена. Цыган сжался в комок, по телу шли
корчи. Корво похлопал побледневшего юношу по спине.
– Ты чего?
– Полнолуние… Самая сильная пора. Пусти кровь.
Корво вопрошающе посмотрел на волхва. Бледный акудник отрицательно
покачал головой, неожиданно твердо произнес:
– Свяжи пока. Лить кровь в крайнем случае. Он и так поистрепался – комару не
хватит. Я с турмами погутарю, посмотрим, что у них в головах. Да и прыгать они
не умеют.
Авенир подошел к месту, где был рисунок. Тот заискрился, краски стали
насыщеннее. Нажал на зеленоватый квадрат – в потолке выдавилось отверстие.
Волхв исчез и появился уже на крыше.
Бородач проводил волхва взглядом, со вздохом прижал Пармена к земле. Тот
дергался сильнее, из глотки вырывался хрипящий рык, на посиневших губах
выступила пышная пена. Корво ласково пожалел:
– Нир поможет, он умен. И даже более того – мудр.
Молодой волхв стоял на крыше загадочного амбара. Сухой горячий воздух
