прямо вниз, в руки, но мазала иногда. Яблоки рассыпаются, нам смешно, мы шепчемся, хихикаем, ну видно и разбудили хозяина. Оказалось, окно спальни было ровно напротив. Свет зажёгся, Юльку узнали (у кого вкусные ягоды близко к забору, те нас отлично знают), наутро пошли к бабушке жаловаться.
С Валеркой стало… Иначе.
Нам как будто передалось это медлительное спокойствие. То, которое раньше держало его взаперти, а теперь почему-то вылилось через край и сделало его уметь целое – до сих пор гадаю, как так получилось, что я раньше не видела.
Обрывать соседские яблоки мы, конечно, не перестали. Благо, на дворе середина августа, самое время. Наши любимые сладкие-сладкие и высокие маняще белеют на ветках, канат рыжеет за высокой травой у Юльки в саду, и я не знаю, кому из нас первому пришло в голову, но как будто всем вместе: в августе нужно обязательно делать бусы из ягод. Взять длинную нитку, нарвать рябины, черноплодки, яблоки порезать тонкими прозрачными ломтиками, придумать, что ещё такого можно сорвать и сушить. Повесить потом у печки, у нас с Валеркой как раз есть печка, бабушка топит её, когда ночи становятся похолоднее, вчера вот первый раз за лето топила.
Высушить, нашептать на них важного и дарить.
Тому склочному деду, у которого сладкие яблоки.
Тохиной маме: она часто плачет по ночам, когда думает, что никто не слышит.
Валеркиной бабушке, той, второй, с которой они не совпали по времени – это он сам попросил. Говорит, что один не сможет, не умеет чинить такое большое, а вместе с нами, может, получится. Говорит, она иногда снится ему, грустная, молодая, гладит по щеке, просит передать маме, что очень скучает. А как такое передавать?
– Может, сделаем бусы для них обеих?
Юлька всхлипывает, Серёга кивает, Тоха вертит в руках травинку и совсем не смотрит на нас.
– Сделаем, – отвечаем за всех мы с Соней, и у меня в горле ком от того, что, кажется, настолько вместе мы не были ещё никогда, даже вокруг каната.
Самым сложным оказалось придумать, что бы такого интересного ещё туда запихать. С рябиной и черноплодкой понятно, с яблоками вроде как тоже – собрали упавших сладких, они не только самые вкусные, но ещё и самые наши. А дальше?
Облепиха? Калина? Груша?
Грушу не стали, она плохо сохнет, облепихи нашли всего один куст, и тот за забором, нарвали, сколько смогли дотянуться, но оказалось немного. Калина никого не вдохновила, слишком злая и горькая. Ей плеваться хорошо через трубочку, ягоды тяжёлые, далеко летят, больно бьют, но на бусы мы калину забраковали.
Пробовали ромашку и пижму, и пижма в основном развалилась, маленькая и хрупкая, а ромашка ничего, держится.
Пробовали шиповник, но от него нужно брать только самые лёгкие ягодки, большие делают бусы тяжёлыми и ломают всё равновесие. Мы и так кучу ниток порвали, не сразу додумались, что нужно складывать их в несколько раз и брать большую иголку.
Три дня носились туда-сюда, сидели по вечерам у нас с Валеркой на кухне: бабушка, когда будни и родителей нет, пускает нас, а сама уходит читать.
Бусы для Валеркиной второй бабушки собирали все вместе, по кругу. Брали из кучи посередине стола, что понравится, продевали, передавали дальше другому. Юлька смущённо улыбнулась и достала из кармана крохотный колокольчик: это, мол, чтобы идти на звук. Колокольчик тоненько тренькнул, пока она надевала его на нитку, Тоха кивнул, Валерка закашлялся, колокольчик тренькнул ещё раз и замолчал.
– Я хочу, чтобы всё стало целое, – хором говорим мы, когда становится ясно, что бусы услышали всё, что мы надеялись через них передать.
Валерка осторожно поднимается и выносит их на крыльцо, подышать звёздной ночью.
Это были последние бусы, остальные мы уже сделали. И все начинают ёрзать, и я ставлю чайник, и кто-то находит пакет с печеньем, припрятанный до после всего, а мы, оказывается, страшно голодные, и это самое вкусное печенье на свете, песочное с шоколадом.
Ещё потом мы осторожно собираем все бусы и идём вешать их возле печки, и возле печки сухо и пряно – баб Тома сушит там чабрец, мяту и яблоки.
Развешиваем так, чтобы каждая нитка висела отдельно, не касаясь других. Молчим торжественно, слушаем, как трещит огонь в печке.
– Я хочу, чтобы всё стало целое, – шепчет Валерка и первым уходит обратно на кухню, и сразу на улицу, бросив через плечо короткое «щасвернусь», которое обычно означает у нас поход «в дом раздумий», но сейчас мы все чуем, что ему просто нужно побыть одному, и идём заново ставить чайник.
Возвращается Валерка, мы ещё немножко сидим, а потом становится пора провожать Соню домой, и мы выходим под звёзды. Ночи уже ледяные, но звёзды яркие-яркие, и к положенным Соне десяти часам мы, конечно, не успеваем. Хором просим Сонину маму её не наказывать, потому что это мы виноваты, похитили её, как марсиане, скоро лето кончается, ну пожалуйста, не ругайтесь.
Сонина мама вздыхает, смеётся, обещает не ругать и даже отпускает пройтись с нами ещё пятнадцать минут.
– Действительно, лето же уже почти кончилось.
Вздыхает опять, уходит в дом, выносит нам по конфете, кивает на калитку: идите, мол.
И мы идём, у нас есть целых пятнадцать минут яблок и звёзд, ощущения целого, ощущения, что у нас один на всех пульс – общий, он есть и он такой громкий.
Провожаем Тоху, провожаем Соню, провожаем Юльку с Серёгой, они живут совсем рядом, через забор друг от друга. Провожаем лето, идём с Валеркой тихо-тихо рядом по замершим в тишине дачам, настолько умаялись, что даже яблоки ни у кого не рвём.
– Валер, – хрипло говорю я. Не знаю, как это сказать, знаю, что сказать обязательно нужно. – Если не получится с бусами, мы следующим летом что-нибудь другое придумаем.
– Спасибо, – откликается мой брат по крови, звёздам и яблокам. – Придумаем, конечно. Хотя мне кажется, что всё уже получилось.
– Утром расскажешь, что снилось, да?
– Ага, расскажу.
Не отвечайте ему
Вот как стемнеет, и начинается.
Ходит, шаркает, в окна стучит, бормочет.
Если никто не выходит, начинает стучать ещё громче.
Не представляю, как с этим справляются жители первого этажа – у меня на моём четвёртом мороз по коже. Сначала ещё была надежда поспать, но ночи идут, и он идёт вместе с ними.
Шарк-шарк, шурк-шурк. Туда-сюда, туда-обратно.
Изо всех сил желаю ему наконец-то споткнуться, а ему нипочём.
Сначала пытались разговаривать по-хорошему. Оставляли в блюдечке молоко и печенье, двор подмели, бумажки рекламные в подъезде собрали, коробку для них поставили, чтоб не бросали на пол.
Думали: может, он как домовой – возмущается, что непорядок.
В ответ получили злорадное ночное кряхтение и звон разбитого стекла на детской площадке. Утром проверили: никаких осколков, даже целых бутылок, банок, стаканов, следов – ничего, пусто.
Потом думали: может, ему поговорить надо?
Писали мелом на
