про искусство, которое не кирпич? – спешно подал голос Жмых, – Не вижу проблемы пока что.
– Вы хоть бы окно приоткрыли, – проворчал Соник, – уже топор вешать можно.
– Соник, – сказала Анна, – Владыч уезжает.
– Куда?!
– В город обратно, – сказал Жмых, – Захаров сказал.
Соник посмотрел на Захарова, и все тоже посмотрели на Захарова.
– Да, – подтвердил Захаров, – уезжает, говорит.
– Почему?!
– Говорит, его здесь больше ничто не удивит.
– Это, Соник, он ваш выход не видел, – сказала Анна, – так бы поди удивился.
Соник пропустил Аннину шпильку мимо ушей.
– Так он что, от удивления здесь жил столько времени?
– Ну, в какой-то мере мы все здесь от удивления, – сказал Жмых, – подзадержались.
– Ну, не знаю, – сказал Соник, – меня уже тоже мало что удивляет, сколько можно-то. Но есть же еще причины.
– Ну, с вами понятно, – сказал Захаров, – у вас хотя бы лошадь.
– И потолки 8 метров, – кивнула Анна Захарову, – где б он в городе такую мастерскую себе оторвал.
Жмых быстро глянул на Анну, но было поздно.
– Нафиг мне сдалась мастерская, – помрачнел Соник, – херня это всё. Вся жизнь на херню.
– Так, – сказал Жмых, – у нас тут, кажись, массовый экзистенциальный кризис. Эпидемия. А я говорил: надо, чтобы у каждого своя чашка была.
– Как в больнице, – сказала Анна.
– В инфекционной, – добавил Захаров и незаметно покраснел в полумраке: уточнение было лишним и прозвучало глупо. – Но, говорит, если вдруг чему-то еще удивится, то передумает.
– Господи, да чем можно удивить Владыча, – досадливо поморщилась Анна, – он даже на привидения не оборачивается уже года два.
– Говорит, всё одно и то же, одно и то же. Три раза в неделю работает дома. Три раза ездит в офис. Два раза в неделю ходит в «Ару». Дом, работа, кафе.
– Итого восьмидневка, – сказал Жмых, – но ладно, это мелочи. Нельзя Владычу в город. Надо его удивить. Как-то.
– Бесполезно, – сказал Захаров, – мы не всесильны. Если человек решил сгинуть, то непременно сгинет.
В наступившей вдруг невеселой тишине стало слышно, как копошится в перьях Арочка.
Первой не выдержала Анна.
– Так что же у вас произошло, дорогой Соник? – спросила она.
Соник колебался. Отчаянное понимание и неприятие херни хоть и не покинуло, но всё же сделалось не таким острым, каким настигло его по дороге в кафе. Когда он шел пешком сквозь метель и ветер дубасил его по лицу ледяной доской, Соник в какой-то момент повернулся к нему спиной и шел так, пятясь, метров тридцать, поражаясь тому, как быстро исчезает под снегом пунктир его шагов. Мимолетная жизнь следов вдруг потрясла Соника своей трагической и в то же время спокойной красотой. «Вот так и надо рисовать, – подумал он, – чтобы никто никогда не увидел. И жить тоже надо так. Раз, и ничего не осталось». Поравнявшись с центральной овчаровской площадью, Соник свернул с дороги и ступил на гигантский белый лист. Сначала он вышагал пятнадцатиметровую стрелу с оперением на конце. Пока вышагивал наконечник, оперение уже приказало долго жить. Не обращая больше внимания на ветер, Соник вытаптывал и вытаптывал поверхность площади, и всё новые и новые символы исчезали на его глазах; последней была уточка, он уже начал уставать и наследил элементарную уточку, которая – о чудо – тут же превратилась в собственное исчезновение, в произведение искусства, – просто потому, что вот она была, и вот ее уже не стало, и никаких доказательств того, что она существовала, тоже нет. «Так и надо, – подумал Соник, – следы на песке, рисунки на пыльном лобовом стекле, уточка на снегу, всё правильно. А остальное – херня».
– Да, в общем, по сравнению с отчаливанием Владыча, ничего, – ответил Соник, – так, один академический мудила мою выставку похвалил. Это неприятно.
– Ясно, – сказала Анна, – кофе сварить?
– Сам сварю, – буркнул Соник, – вы опять забудетесь и сливок бахнете.
– Сливок нету, – сказала Анна, – кончились.
– Какая незадача, – Соник взял кофемолку и насыпал зёрен, – а я как раз со сливками хотел.
Удивить человека, который ничему не удивляется, можно двумя способами: первый, самый простой – это даже не пытаться его удивить. Человек, который перестал удивляться знает о том, что его постараются удивить, удивится именно пассивности окружения, которое ничего не предпринимает, в то время как должно уже – если уж не из шкуры вылезти от усердия, то хотя бы сделать вид; иными словами, проявить заинтересованность. Но против Владыча этот способ мог и не подействовать; Владыч мог и вовсе не заметить, что никто не старается его удивить, – поэтому было решено не рисковать. Второй вариант был более трудозатратный, но и более верный: всё же удивить Владыча, но сделать это одним-единственным метким ходом, с первого раза, который станет и последним, не насторожив дичь, потому что предупреждён – не удивлён.
Но ничего удивительного не приходило в головы синеаровских завсегдатаев: как ни напрягали они воображение, получалось либо неудивительно, либо невозможно. Так, например, было забраковано предложение Захарова нанять РЖД и быстро, за одну ночь, проложить рельсы по Суханке: смотри, Владыч, что делается, на Суханке товарняк стоит. Улетела в корзину и довольно логичная в этом контексте идея Анны, придумавшей было нарядить полдеревни партизанами и подорвать суханскую железную дорогу вместе с товарняком. Жмых предложил купить в Казахстане тридцать верблюдов и, пока Владыч на работе в городском офисе, высадить их в санатории уставших ангелов, на который выходят окна владычева дома: Владыч приедет, нихера не увидит в темноте, а утром сядет пить кофе на подоконник, глядь, а за окном стадо верблюдов. «Нет, – сам себя опротестовал Жмых, – во-первых, ничего удивительного, а во-вторых, что мы с ними потом делать будем, с тридцатью верблюдами».
– А в-третьих, – сказала Анна, – пока мы их купим, пока ветеринарные справки, пока они приедут, Владыч уже городской во всю.
Последовательно отказались от мысли заменить верблюдов зебрами, павлинами и японскими снежными обезьянами, которые, безусловно, разбредутся по деревне и натворят бед. Вяло пообсуждали, не сделать ли на территории ангельского санатория вертолетную площадку и не посадить ли туда арендованный у вояк Ка-52; но, во-первых, после поезда на Суханке эта идея уже не выглядела свежо, а во-вторых, соседство с вертолетной площадкой могло отбросить Владыча от Овчарова еще быстрее и дальше, чем надоевшая ему стабильность.
Три вечера подряд собирались в «Синем Аре» Жмых, Захаров и Соник; просиживали до поздней ночи, вбрасывали в воздух предложения – и дикие, и с первого взгляда заманчивые, и совершенно неприемлемые в виду их деструктивности – всё было мимо, всё было не то. Уже Арочка научился вставлять в паузы словосочетание «этим не удивишь» и, почему-то – (и гораздо чаще) единожды сказанное Жмыхом «ты еще предложи источники отравить».
– Может, дом Владыча незаметно перекрасим в сиреневый? – как-то мимоходом сказал Соник.
– Ты еще предложи источники отравить, – парировал гиацинтовый ара и, в сущности, был прав, как признали участники собрания.
Усталость от генерирования бессмысленных идей постепенно овладевала посетителями кафе и
