справка об Основных законах с кратким обозрением содержания их, с которой он начал и которой невольно и закончил свое участие в обсуждении Основных законов, была совершенно бесполезна. Он не понял ни предостерегающего замечания Фриша, что Сперанский, о котором он говорит, признавался до сих пор и признается лучшим кодификатором, ни нетерпеливого восклицания государя: «Нам ведь еще много осталось рассматривать!», и дождался еще более резкого окрика: «Но нам надо окончить это дело сегодня! Пойдем далее!» После этого эпизода особенных замечаний по главе о законах сделано не было. Почему же взорвался царь, славившийся выдержкой и тактичностью?
Позиция недовольного монарха проявляется со всею очевидностью. Не место теоретическим рассуждениям об особой роли коренных законов, когда главное в их пересмотре уже сделано, и вопреки его воле!
Где вы, профессор, были раньше, почему молчали? После драки кулаками не машут — такие примерно мысли роились в голове председателя, вслушивающегося в речь профессора права. Запоздалый дебют только бередил рану, не успевшую зажить. Невольное раздражение, совершенно естественное в положении Николая II, переносилось и на премьера как инициатора приглашения Эйхельмана. Хороших же подобрал защитников. Проиграв битву за титул, царь винил и премьера, не нашедшего должной формулировки статьи, винил и всех его советников.
Спор вокруг «неограниченности» царских прав имеет и другую сторону. В свое время правоведы (Таганцев, Лазаревский и др.) указывали, что спор шел по второстепенным вопросам, спор о словах. При этом имелось в виду, что никаких прав (в том числе неограниченных и чрезвычайных) все же не хватило, чтобы пресечь «смуту», предотвратить падение монархии.
Не прибегая к сослагательным наклонениям, надобно указать, что царь сохранил всю полноту своих прав не только де-факто, но и во многом и де-юре, если исходить из всей совокупности положений Основных законов (1906 г.). В сохранившихся статьях, не подвергавшихся пересмотру (изменилась лишь нумерация) положениях, составляющих до двух третей текста, было немало положений, фиксирующих особые, весьма широкие права монарха.
Еще профессор Лазаревский отмечал в своих курсах, что главное в царской власти то, что перед самодержцем все равны, все ответственны, от простого обывателя до первого министра. Царь вправе каждого отрешить от должности и наказать, если он преступил закон и волю монаршую. Лазаревский обратил внимание на статью 178 Основных законов (ред. 1892 г.) и соответствующую ей статью 222 новой редакции, где провозглашалось, что «царствующий император, яко неограниченный самодержец, во всяком противном случае имеет власть отрешать неповинующегося от назначенных в сем законе прав и поступать с ним яко преступным воле монаршей» (звучит как «правда воли монаршей» у Ф. Прокоповича при Великом Петре I, перед царем все равны в бесправии своем).
От таких статей веет глубокой стариной.
Когда-то дети боярские служили государю «конем и мечом», зная, что за царем не пропадет, они и одаривались щедро поместьями и шубами с царского плеча. И не всегда можно было понять, «за что императрицы вознаграждают, то ли за ратные заслуги, то ль рассчитываются с ласкателями (русский синоним фаворита) за египетские ночи».
Сохранение царских прав назначать и миловать выглядит архаикой, но последняя скрывает истоки, преемственность формул права; она одновременно свидетельствует об изъянах некоторых положений коренных законов плохо состыкованных между собою, и еще более несогласных буквой и духом конституционного права, декларацией о гражданских свободах.
Это обнаруживалось на каждом этапе подготовки новой редакции Основных законов (об этом шла выше речь в описании «работы над документами» премьера), она проявлялась и на заседаниях Особого совещания как в споре о титуле и полномочиях императора, так и при обсуждении прав человека и гражданина, которые признаются за «верноподданными». Заметим, что в этом плане понятийный аппарат коренных законов тоже выглядит достаточно архаично.
Нестыковка положений статей, присущая всем проектам с общим креном в пользу прерогатив императора и в ущерб гражданским правам, обнаружилась при обсуждении статьи 15 (в «советском» проекте) о несменяемости судей, дискуссия фактически затронула более общую проблему прав человека и обязанностей подданного.
В Совете министров, как выше отмечалось, не было единства по этим вопросам, на отмене несменяемости судей настоял премьер, он же свел к минимуму и права граждан. Разногласие министров было указано и в Мемории. На совещании большинство ополчилось против столь им ненавистной неприкосновенности судей и предложило, что к числу верховных прав относится назначение и увольнение всех должностных лиц, а меньшинство полагало оставить незыблемым начало судебных установлений о несменяемости11 (курсив мой. — А. С.).
Витте заявил, что монарху должно быть предоставлено право сменять всех должностных лиц. Против этого, сказал он, выставляется обыкновенно принятая нашим законодательством несменяемость судей, но не надо забывать, что до сих пор монарх мог нарушать это начало в силу неограниченности; в будущем Дума и Государственный Совет (в данном случае Витте и Совет взял в подозрение — так как много в нем было членов, из бывших судей) могут воспротивиться. Далее, ссылаясь на пример Франции, где некогда изгоняли судей-монархистов, граф Витте прибавил: «Также и у нас в переживаемое время нельзя закрыть возможность сменять судей. Они могут и теперь выносить революционные приговоры, всегда оправдывать. Если же их признать несменяемыми и Дума их поддержит — что же тогда будет?»
Предложение премьера его оппоненты оценили как санкционирование произвола и воскрешения «Шемякина суда», о котором поэт Александр Полежаев восклицал: «Хочу — сужу, хочу — на законе сижу!»
Поддержал Витте им же назначенный министром юстиции М. Г. Акимов, заявивший, «что необходимо иметь способы воздействия на суд в крайних случаях». Но, как мудрый юрист, он предложил, что это постановление надо изложить так, чтобы открыто принцип несменяемости не был отменен. «Если принять статью 15 в редакции большинства, то есть остаться при судебных уставах и судьи будут считать себя окончательно несменяемыми, то ручаться за последствия невозможно. Если революционное движение захватит суд, это будет конец государству!» Как видим, порывы революции проникали и в царские чертоги, влияли на законотворчество!
Но в дальнейших спорах распределение участников как бы перевернулось. Горемыкин в единоборстве с Витте надел зеленые цвета юстиции и заявил, что нельзя «умалять престиж судей! нельзя отменить того, что даровано населению уставами Александра II; начала несменяемости не следует отменять ни прямо, ни косвенно; это будет только поводом к
