глубине, касания кистью, которые ведь были лабиринтом… Потрясенный Войнич с вопросом в глазах перенес взгляд на Тило. Тот, естественно, не ответил. Его веселило то, насколько его приятель был выбит из себя. Он сполз по подушкам и улегся навзничь.
- Это не копия, - сказал он через какое-то время, глядя в потолок. – Я украл эту картину.
Из неохотно цедимых полусловечек Мечислав узнал, что этой картиной владела семья Тило, и что это единственная вещь, которую он забрал из дома, совершенно не намереваясь туда возвращаться.
- К этому я отношусь, как к принадлежащему мне приданому, - заявил Тило, а у Войнича сложилось впечатление, что губы приятеля сильно сжались, а глаза сделались стеклянистыми. – Каждый день проверяю, а не опустилась ли рука с ножом. Можно представить, что всю эту ситуацию осматриваешь секундой позже, когда нож впивается в шею маленького мальчика, и из нее брызжет кровь, поливая шершавую поверхность жертвенного камня, и людская кровь смешивается с животной. Это было бы некоей разновидностью облегчения, тебе не кажется?
- Впрочем, правда такова и есть, - продолжил Тило. – Авраам убил своего первородного сына, поскольку именно этого желал от него Бог. В Библии это ясно заявлено. Там написано, что Авраам сам возвращался домой с горы Мориа. Только лишь со слугой, там нет ни слова об Исааке. Он Исаака убил. А тот, который потом появляется в Библии, это кто-то другой, подставленный. Бог принимает просителей на Горе Убийц. Он постоянно берет заложников и охотно принимает человеческие жертвы. Нам кажется, будто бы жертва – это что-то ужасное и варварское, но это мы, современные люди, так думаем. Люди когда-то нуждались в жертве, чтобы иметь чувство собственной целеустремленности в отношении Бога. Они до сих пор нуждаются в жертве, потому неустанно ищут возможности и обоснования, чтобы такую жертву принести. Ведь приношение жертвы, прежде всего, это выражение собственной силы и власти над миром. Ты делишься миром с Богом, даешь ему возможность испробовать мир, тем самым, ты сомневаешься в величии и силе Бога. Ведь зачем жертвы Богу, раз он способен взять себе все, что он только пожелает?Зачем он должен получать, раз он всем владеет?
А потом все сделалось еще более странным, потому что Тило утверждал, что пейзаж способен убить человека. Что он обладает огромной силой, поскольку представляет собой концентрацию различных энергий, он – кульминация геометрии. И так оно и происходит здесь, в Гёрберсдорфе, что раз в году пейзаж забирает свою жертву и убивает человека. Что все это огромная ошибка, что все они очутились здесь, поскольку, таким образом, сделались потенциальными жертвами этого места. И здешний пейзаж все время продолжает следить за ними.
- Погляди через окно, словно бы у всего этого имелось лицо, понимаешь?
Войнич понимал, что горячка у приятеля должна была сильно подняться, и он обдумывал вызов какого-нибудь врача из курхауса. Ну да, Тило просто бредил. Но тут в комнату, без стука, вошел Опитц, и с серьезной миной положил ладонь на лбу Тило.
- Будьте добры, спуститесь за Раймундом, - обратился он к Войничу. – Пускай он придет сюда со льдом.
Той ночью ему снилось нечто странное. Он был у доктора Семпервайса и передал ему какие-то результаты исследований, записанные на листке, вырванном из книги проживающих в Пансионате для мужчин. Доктор глянул на них и сказал: "С такими результатами вы, дорогой мой, уже три дня, как не живете".
Войничу сделалось неприятно. Он не мог отреагировать на категорический тон врача. "Для таких, как вы, пациентов, у меня имеется особенный проход, - отозвался доктор дружеским тоном. "Пожалуйста, вот сюда". И показал мне маленькую, узенькую дверку в углу кабинета, у самого пола. "Поспешите, нет смысла над этим раздумывать", - прибавил он и сунул Войнича туда. Тот очутился в полнейшей темноте, где слышал лишь воркование голубей. Проснулся он перепуганный.
Теперь он лежал с открытыми глазами и прислушивался – откуда-то со стороны потолка снова доходил тот самый странный шум, может, в чем-то даже и приятный, ведь нам же нравятся вещи, к которым мы уже привыкли. До парня дошло, что это средина н очи. Ну да, глянул он на полученные от отца часы, лежащие на ночном столике, четверть второго ночи. Это никак не могли быть птицы. Войнич чувствовал, как его заливает волна жара, которая через мгновение сменилась капельками пота. Парень лежал, не двигаясь, боясь даже облизать пересохшие ото сна губы. Мечислав размышлял над тем, а какое помещение находится сразу же над ним; туда он еще не добрался. Рядом, над комнатой Тило была комнатка фрау Опитц, а дальше?
Теперь до него донеслись отзвуки шарканья в коридоре, словно бы кто-то тащил что-то тяжелое по полу. Войнич услышал шаги, и в щель между дверью и полом влилась слабенькая полоска ржавого света. Он мерцал, угасал и разгорался снова, словно бы источник света двигался. Застывший от ужаса Войнич заставил себя сесть на кровати и босыми ступнями найти тапочки. Неожиданно по всему телу повеяло холодом, Мечиславу показалось, что через ткань пижамы подул ветер. Пот высох в мгновение ока, оставляя неприятное чувство мороза. Выхода не было. Нужно было выяснить, что там происходит. Напряжение казалось просто невыносимым. Стараясь не делать хотя бы наименьшего шума, Мечислав подошел к двери и, бесшумно повторяя слова молитвы: "Радуйся, Мария, преисполненная любовью…", начал ее медленно приоткрывать. Раймунд хорошо смазал петли, они ни разу не скрипнули. Потом, перекрестившись, Мечислав выставил голову в коридор и повернул эбонитовый выключатель освещения. Под потолком тут же вспыхнула электрическая лампочка, защищенная стеклянным абажуром в форме грибка.
И увидел крадущуюся, странную, сгорбившуюся босую фигуру в длинном одеянии. Только лишь через какое-то время Войнич узнал в ней герра Августа. В расстегнутой старомодной ночной рубахе тот выглядел, словно не был собой, к тому же, его лицо, лишенное привычной умильной улыбочки, казалось замкнутым и неприступным. Войнич заметил это уже раньше – когда Август был уверен, что на него никто не смотрит, он отбрасывал свою привычную легкую улыбочку, выражение добродушия и мягкости, тут же на его лбу появлялась резкая вертикальная морщина, а вокруг глаз нарастала какая-то тень. В мгновение ока Август становился старше и менее дружелюбным. Эта перемена для Войнича была удивительна.
Герр Август резко обернулся к нему:
- Кто это, черт подери? – спросил он хриплым от испуга голосом.
- Это я, герр профессор, я, Мечислав Войнич. Я услышал какие-то шорохи и, выходит, и вас перепугал, - Войнич облегченно вздохнул.
Лицо Августа переменилось в мгновение ока, попытавшись принять свойственное себе дневное
