приятным – жидкость казалась вонючей, но это продолжалось всего лишь мгновение. После этого по рту расходилось тепло и впечатление неслыханного богатства вкуса – словно бы лесных ягод и чего-то совершенно экзотического. На какой-то миг у Войнича складывалось впечатление, что именно такой вкус у муравьев. Ему это было известно, потому что еще ребенком он попробовал съесть муравья, и этот вкус остался у него навсегда, но на этом все гурманские знания Войнича исчерпывались, так что на этом неожиданном открытии он и остановился.
Он тоже налил себе до краев и решил выпытать у Фроммера о том, что его давно интересовало.
- Вы здесь дольше, чем я. Слыхали про ту страшную смерть в лесу в прошлом году? Вроде как нашли тело, разорванное на куски.
Удлиненное лицо Фроммера явно напряглось.
- Так вам уже известно.
- Это правда? – обеспокоился Войнич.
Говоря по правде, он начал эту тему, чтобы разрядить атмосферу и посплетничать. Ведь ему же казалось, что все это горячечные фантазии несчастного Тило.
- Даже и не знаю, могу ли я об этом с вами говорить. Не совсем уверен, как вы воспримете все то, что я скажу.
- Меня воспитывали в духе рационализма. Имеется в виду, что всегда существует объяснениедаже самым странным вещам.
Фроммер огляделся по сторонам, после чего отозвался на вполне неплохом польском языке:
- Имеются вещи, которых мы еще не познали. О них трудно сказать что-либо, и уж тем более, что они не являются рациональными. Раз уж существуют, то каким-то образом должны помещать в ratio мира– он произнес акцентированное слово без "ся", как часто говорят немцы, и замолчал.
Войнич не переставал глядеть на него с поднятыми от изумления бровями, эти слова совершенно застали его врасплох.
- Вы говорите по-польски? – недоверчиво спросил он.
- Девичья фамилия моей матери была Вавржинек, - эту сложную фамилию Фроммер произнес с удивительной грацией, похоже, что он практиковался в этом целую жизнь.
- Это просто замечательно, что я могу поговорить на родном языке.
– Давайте не станем злоупотреблять этим тайным соглашением. Поэтому скажу вам правду: к сожалению, ваш вопрос существенен. Да это правда. Здесь постоянно гибнут люди. И ужасной смертью. И теперь это время приближается.
- Какое время?
- Первое полнолуние ноября. Плюс-минус несколько дней от дня святого Мартина. Иногда, ближе ко дню Всех Святых22.
Войнич глядел на него и только невольно шевелил губами.
- Вы шутите.
Теперь Фроммер рассказал Войничу то же самое, что и Тило, только более складно, более систематически.
- Поздней осенью, всегда где-то в районе католического Дня святого Мартина, в лесу гибнет один человек, чаще всего: пастух или углежог. Человек, то есть мужчина. Молодой или в расцвете лет. Находят кровавые ошметки, и это самая неприятная часть всего рассказа: окровавленные, растасканные по всему лесу фрагменты человеческого тела, которые необходимо собрать и захоронить. Так это происходит уже издавна, и чудо еще, что местное население еще не уменьшилось в численности, но в последние годы жертвами становятся не только люди, то есть местные мужчины; эта жестокая смерть касается и прибывших…
- Лечащихся? – с беспокойством спросил Войнич.
- Ну да, именно. – Фроммер как будто бы задумался и потер гладко выбритый подбородок. – В основном, лечащиеся. Один человек за год – это не так уж много для подобной численности. Ведь здесь умирают гораздо чаще, чем где-либо еще. Если принимать проблему статистически…
Фроммер рассуждал о смерти, словно бы это было какое-то совершенно безразличное и очевидное явление, нечто вроде строительства железной дороги, для которого необходимо определить частоту поставки рельсов и шпал. Он представлял какие-то статистические данные для региона, сравнивал с другими местностями. Костлявым пальцем он вычерчивал диаграмму на столе, на котором его влажный кончик на какой-то миг оставлял четкий след.
- Знаете, объяснений много. Это могут быть дикие звери, вроде бы как какие-то волки, что приходят с юга, из Чехии. А может, сюда забрел какой-нибудь саксонский медведь. Возможно, одичавшие псы? Опять же, время ведь исключительное. В горных регионах этот день празднуют как завершение сельскохозяйственного сезона. Люди уже окончательно возвращают скотину с пастбищ и закрывают на зиму в хлевах. Откармливают гусей перед Рождеством, готовятся к забою свиней. Начинается кровавый сезон, дорогой мой.
"Что вы, герр Фроммер, хотите мне всем этим сказать?" – хотелось спросить Войничу, но тут на лестнице появилась чья-то фигура.
- Не желаете ли рюмочку Schwärmerei? – риторически спросил Фроммер у спускавшегося к ним герра Августа в красивой, блестящей домашней куртке винного цвета. – Мы тут о геометрии болтаем.
- Охотно присоединюсь, хотя являюсь гуманитарием всеми фибрами души.
- Но вы же слышали о четвертом измерении? – быстро спросил Фроммер, щедро наливая Августу, и, не ожидая ответа, продолжил: - Мы живем в трех измерениях: длина, ширина и глубина.
Было заметно, что философ из Бреслау готовится к длительной лекции.
- Но довольно легко можно представить себе существа, называемые плоскотиками, которые живут в некоей Флэтляндии, словно бы на листке бумаги, двухмерном, где нет глубины. Вы видите такое? Ну, подключите ваше воображение! Они о нас, трехмерных существах, не имеют ни малейшего понятия. Мы для них являемся только лишь тогда, когда пересекаем их двухмерный мир бумажного листка, да и тогда они видят нас лишь как сечение. Понимаете, о чем я говорю? Они не видят всей нашей фигуры, но только лишь то, что как бы пересекает плоскость этой плоской страны. Давайте-ка возьмем какую-нибудь трехмерную фигуру, например, куб. Когда он будет пересекать двухмерную плоскость, плоскотик поначалу увидит одну точку, которая начнет превращаться в растущий параллелограмм, но в какой-то миг тот начнет уменьшаться, пока вновь не превратится в точку. Если бы вы, дорогой мой юноша, вскочили горловой вниз во Флэтландию, плоскотики поначалу увидят неправильную окружность вашей головы, потом еще более неправильную и удлиненную форму плеч, груди и бедер, а потом уже лишь два пятна ваших ног. И никто из них не догадается о том, как вы выглядите на самом деле.
И в этот момент Фроммер с удовлетворением рассмеялся.
- Вы позволите.
Тут он схватил Войнича за предплечье, и этот захват был каким-то железным, неприятным. Август потянул парня к буфету, на котором стояла Schwärmerei, после чего наполнил его рюмку, а сам закурил папиросу.
- Я все веду к тому, что и мы можем быть такими неполноценными обитателями мира, который, точно так же, состоит из трех измерений, и мы понятия не будем иметь о том, как выглядит четырехмерный мир. Понимаете? У нас нет ни инструментов, ни органов чувств, чтобы познать мир с еще одним, дополнительным, измерением. Но, возможно, и пятым, и
