Дело, порученное Суворову, требовало широких полномочий, а из Петербурга ему давали указания, как и что делать, не впадая в свойственные ему крайности. Александр Васильевич, поначалу горячо принявшись за дело, скоро убедился, что ему не дадут выполнить даже то, что прямо предписано.
Не проявил Александр Васильевич, находясь в Херсоне, и своей кипучей энергии в обучении войск. Для коренного улучшения армии у него не хватало власти. К тому же он не без основания опасался, что обученные им войска в случае войны могут быть переданы кому-либо другому. «Не хочу я на иных работать и моим хребтом их прославлять», – говорил Суворов; за этими личными соображениями скрывалась более глубокая мысль.
… Суворов видел дальше большинства своих современников. Военная тайна станет через столетие основным требованием стратегии, особенно во время подготовки к войне. В XVIII веке ни в одном государстве Европы, кроме Англии, военная тайна не соблюдалась строго. При открытом характере Суворова ему претил всякий обман, однако наряду с этим в его натуре, поступках и словах было много затаенного. Суворовская тактика внезапного нападения, широкое использование ночной тьмы для подготовки и нанесения удара требовали скрытности. И все же из своей системы обучения войск, неразрывно связанной с правилами боя, Суворов не делал тайны, о чем теперь ему самому приходилось жалеть. Жалеть не только потому, что, командуя обученными им войсками, могут одерживать победу его соперники по службе, – ведь это свои, русские генералы, их победы прославляют Россию. Среди них уже появились ученики суворовской школы, и он открыто этому радовался. Суворова тревожило, что его испытанным методом воспользуются не русские, а враг, и во вред России.
Во время путешествия Екатерины II в Новороссийский край в 1787 году Александр Васильевич заметил в свите императрицы иностранца, одетого в штатское. И на смотру обученной Суворовым Кременчугской дивизии, и при воспроизведенной для Екатерины II и ее венценосных гостей Полтавской баталии незнакомец был самым внимательным наблюдателем и открыто выражал свое восхищение выучкой и стремительно-стройными движениями русских солдат.
Суворов подошел к незнакомцу и после приветствия спросил:
– Нация?
– Франция.
– Чин?
– Полковник.
– Имя?
– Александр.
– Фамилия?
– Ламет.
– Хорошо! – заключил Суворов и хотел отойти.
Но Александр Ламет, остановив Суворова, в свою очередь спросил:
– Нация?
– Россия.
– Чин?
– Генерал.
– Имя?
– Александр.
– Фамилия?
– Суворов.
– Хорошо!
Оба рассмеялись. Так было положено начало кратковременному их знакомству. Суворов и Ламет не раз беседовали на военные темы.
И вот полковнику Александру Ламету, внимательно изучавшему суворовскую тактику и метод военного обучения, Директорией[181] молодой Французской республики было поручено преобразовать французскую армию. Будучи президентом Военного комитета республики, Александр Ламет составил новаторский проект преобразования французской армии, который был одобрен Директорией. Россия имела во Франции свои глаза и уши. Для русских военных кругов открылось, что во многом в своей преобразовательной работе Ламет следует Суворову.
В это время стало ясно, что кавалерия, бывшая главной силой в войсках XVIII века, уступает первенство пехоте, а ружейный огонь – артиллерийскому. И, как завершение новой тактической системы, решающую силу приобретает штыковой бой. Штыковая атака пехоты требовала особого строя. Французскую пехоту учили бою в строе колонн. Суворов, оценив это нововведение, хладнокровно заметил: «Французы хотят биться колоннами, – их следует бить тоже колоннами».
Французские инструкторы турецких войск при Козлудже, Гирсове, Рымнике, Измаиле наглядно убедились в неодолимой силе русского штыка.
Во время Семилетней войны Россия надолго смирила прусского агрессора. Теперь на Западе вставал более опасный соперник, угрожая самим основам феодального строя своих ближайших соседей. Это было угрозой и для правления Екатерины II.
Жезл фельдмаршала
19 ноября 1794 года Суворов получил фельдмаршальский жезл из рук Екатерины II в Петербурге.
По дороге в столицу Суворова встречали войска, губернаторы, чиновники, народ. Он пускался на разные хитрости, чтобы избежать торжественных встреч: менял почтовых лошадей и скакал через города без остановки, садился в кибитку курьера, который ехал впереди, чтобы приготовить фельдмаршалу лошадей. Суворов сидел в кибитке, завесив перёд рогожей, нахлобучив шляпу на глаза и закутавшись в плащ.
При остановках встречающие вместо Суворова находили в его повозке Прохора Дубасова, который незадолго перед тем был возвращен из деревни. Прохор охотно принимал почести фельдмаршалу на свой счет.
В Стрельну для Александра Васильевича выслали придворную карету, сквозную, из зеркальных стекол, – в ней нельзя было спрятаться. Суворов облачился в фельдмаршальский мундир, надел все ордена и уселся в карету в одном мундире, с непокрытой головой. Свита его состояла из двух генералов – Исленьева и Арсеньева – и зятя Суворова, Николая Зубова; за него недавно, по желанию Екатерины II, Александр Васильевич выдал замуж свою дочь Наташу. Спутникам Суворова пришлось сесть в карету тоже в одних мундирах и с обнаженными головами. Мороз стоял градусов двадцать. Путь от Стрельны до Петербурга не короткий. Все в карете, не исключая самого Суворова, окоченели.
Во дворце Суворову пришлось отогреваться в покоях любимца Екатерины, Платона Зубова. Суворов не преминул отметить для себя, что Зубов встретил его не в парадной, а в обыкновенной форме.
– Ничего, ничего! – бормотал Суворов. – Мы тут ведь все свои. Тут у нас все свое. Ну-ка, свояк, – обратился он к Платону Зубову, – веди к государыне!
На сей раз Екатерина II встретила Суворова очень ласково и для проживания предоставила фельдмаршалу Таврический дворец. Отправившись туда в придворной карете, Суворов не узнал тех мест, где почти полвека назад среди сумрачных елей стоял дом его дяди, Александра Ивановича. Все здесь перестроилось по-новому. Лес свели, мест нельзя узнать, да и дяди давно нет в живых. Приехав во дворец, фельдмаршал со свитой вступил через сени в ротонду – круглый зал с чудесно расписанным сводом. Важный дворецкий, старый слуга Потёмкина, и камер-лакеи в красных с золотым нарядах встретили Суворова поклонами. Из ротонды он в сопровождении Прохора и свиты генералов проследовал в огромный овальный Екатерининский зал дворца, сумрачный, освещенный окнами только с торцов, полукругами выходящих в сад. Здесь когда-то Потёмкин справлял свой последний праздник как герой Измаила.
Суворов отпустил свиту, прошел пустой зал из конца в конец, топая и считая шаги. За ним, отступив на несколько шагов, маршировал Дубасов с синим плащом фельдмаршала, переброшенным через левую руку. Двойные их шаги отдавались под сводом гулом… Суворов остановился. Камер-лакеи распахнули перед ним двери в зимний сад дворца. Из дверей пахнуло сырой прохладой склепа и прелым ароматом оранжерейных цветов. В неподвижном воздухе сада высились раскидистые латании, финиковые пальмы, бананы с бледными разорванными листьями. Строгие греческие колонны подпирали плоский потолок, усеянный, как в бане, крупными каплями. На одной из колонн, видимо недавно, обвалилась штукатурка, и зияющая рана открыла, что тело колонн не из камня, а из схваченных железными обручами сосновых свай: дворец сооружался с поспешностью театральной декорации.
– Изрядный гроб! – пробормотал Суворов.
Федьмаршала провели в приготовленную для него спальную. В углу высился ворох сена, покрытый простыней. На полу стояли серебряные тазы и огромная яшмовая[182] чаша – произведение уральских гранильщиков – с невской водой. В углу пылал камин. Зная вкусы постояльца, позаботились ему угодить.
Суворов опустился в кресло и закрыл глаза. Около него остались только Дубасов и дворецкий. Два лакея вытянулись у дверей. Суворов открыл глаза и тихо сказал:
– Квасу!
На лице дворецкого исчезло выражение каменного равнодушия. Губы его задрожали. Он метнулся к двери, вернулся и застыл.
– Квасу! – громко повторил Суворов.
– Ну чего ты стал как пень! – прикрикнул на дворецкого Дубасов. – Если вы для людей не варили, так вели сбегать в Преображенский полк, принести артельного квасу… Далеко, что ли?
Дворецкий низко поклонился и выбежал из спальной. Лакеи вышли за ним и беззвучно затворили дверь.
– Будет квас?
– А то нет? – ответил Дубасов. – Ну и живут! Экое вертикультянство нагорожено, а квасу нет!..
Вскоре два лакея внесли на подносе полное ведро с пенистым солдатским квасом и два высоких стакана, и дворецкий налил в них из ведра квасу.
Суворов разделся и уселся в яшмовую чашу с ногами, расплескивая воду на паркет. Дубасов начал лить ему на плечи из ковша ледяную воду. Суворов выпил еще квасу и лег на сено. Дубасов накрыл его простыней и синим плащом.
