Все эти события настолько занимали всех, что вопрос о мире отошел на второй план, война возобновилась, и никто уже и не надеялся, что она быстро закончится. С обеих сторон велись масштабные приготовления, чтобы попытаться перетянуть фортуну на свою сторону.
Тем временем Голландия совершенно истощилась, что во многом было связано с ошибочными действиями Испании. Например, вместо того, чтобы вручить управление всеми провинциями одному опытному в военных делах человеку, делами правил герцог де Виллаэрмоса[107], который был всего лишь простым капитаном кавалерии, неспособным противостоять великим полководцам, которые имелись у нашего короля. У противника была и другая беда: у него не было денег для снабжения армии и ведения кампании зимой. Все это говорило о том, что голландцы хотят мира, по крайней мере так все думали, но их министры словно смотрели на все какими-то другими глазами, и смертоносная война продолжалась к неудовольствию всей Европы.
* * *
Я занимал все ту же должность, и в моем возрасте трудно было рассчитывать на что-то иное. Узнав, что господин де Тюренн должен уехать на несколько дней, я поехал вперед в своем маленьком экипаже. Проезжая через Куртенэ, я встретил одного офицера из полка маркиза де Грана, которого звали Кюйетт, который был взят в плен в сражении у Сенефа. Он вел в Германию около пятидесяти солдат, которые имели ту же судьбу, что и он. Этот офицер жил в гостинице, и там-то мы и познакомились с ним. Это был очень честный человек, он сказал мне, что он из Лотарингии, был пажом нынешнего герцога Лотарингского. Он составил мне очень приятную компанию, но, как потом выяснилось, она весьма дорого мне стоила. Так как когда мы прибыли в Бар-сюр-Сен, он мне сказал, что у него кончились деньги и что господин де Лувуа заставляет его уже много дней ждать своего паспорта, что он его получит только в Меце, и что ему доставит большое удовольствие, если я сопровожу его и его людей туда, и что, прибыв туда, он мне все тут же вернет.
Я согласился, я сделал для него то, что не сделал бы для человека моей нации, если бы только не знал его очень хорошо. Я дал ему все, в чем он нуждался. Но, прибыв в Мец, он мне сказал, что человек, которого он надеялся там найти, уехал из города, и он не может сдержать слово, которое он мне дал. Он попросил продолжить мою помощь и одолжить ему еще денег, чтобы добраться до Страсбурга, что там он знает тысячи людей. Мне и в голову не пришло, что это очередная сказка, чтобы выманить у меня денег, и я снова дал ему то, что он просил. С тех пор я о нем ничего не слышал, и то, что я сейчас рассказываю, это единственное, что я могу сделать, предупредив тех, кто читает эти мемуары, что словам господина Кюйетта нельзя верить.
* * *
Наконец господин де Тюренн вернулся в свою армию, и у меня не стало больше времени вспоминать об этом господине из Страсбурга по имени Кюйетт. Нам пришлось перейти через Рейн, чтобы обезопасить себя от того, чтобы местные жители не отдали противнику мосты, но так как все окрестности города были разорены, тут же возникли трудности с фуражом, и в течение пятнадцати дней наши лошади питались только травой, собранной вокруг лагеря. Противник чувствовал себя гораздо лучше нас, но зато у нас был великий полководец во главе. Среди немцев же был лишь один, которого нельзя было назвать полным дураком, и он продемонстрировал нам это во время первой кампании, когда он, делая вид, что идет с одной стороны, пошел с другой стороны, а в результате был отброшен к Бонну, где мы ничем не могли ему помочь.
Смерть Тюренна
Как бы то ни было, после того, как обе армии очень долго и трудно маневрировали, они подошли так близко друг к другу, что стало казаться, что уклониться от столкновения уже невозможно. К великому сожалению, в этот момент господин де Тюренн был убит[108] выстрелом из пушки, и произошло это из-за ошибки господина Сент-Илера, генерал-лейтенанта артиллерии. Я говорю об ошибке потому, что господин де Тюренн сказал ему пойти вместе с ним на разведку, чтобы посмотреть, где можно поставить батарею, а генерал, забавляясь, надел красный плащ, из-за чего враги тут же догадались, что это были офицеры, и они стали стрелять по ним.
Другой на моем месте постарался бы представить здесь степень отчаяния во всей армии после этого несчастного случая. Но в действительности мое горе было таким большим, что я даже не мог обращать внимания на других. Однако я знаю, что все смешалось, и все стали думать, что все потеряно, тем более что маркиз де Вобрюн и граф де Лорж, когда нужно было согласовывать свои действия, стали заниматься интригами, чтобы перетянуть всех офицеров на свою сторону. Это было губительно для армии, если бы подобное продлилось еще пару дней, но нашлись мудрые люди, которые объяснили им, что в таких условиях нельзя заниматься интригами, что нужно спасать короля, если дела пойдут плохо по их вине, и отдать командование в руки высших офицеров.
Мы начали отступать к Рейну, где у нас был понтонный мост. Мы оставили много населенных пунктов, сжигая их за собой и превращая мельницы в пепел. Противник быстро узнал о смерти господина де Тюренна, он двинулся за нами и остановил нас при переправе через небольшую речку. Мы упрямо оборонялись, причем одни были возбуждены смертью своего генерала, а другие — надеждой на то, что противник потерял своего командира, но ни те, ни другие так и не смогли преуспеть в своих намерениях. Немцы после перехода через речку потом снова вернулись за нее, оставив много людей, и это стало причиной нашей победы в тот день. Однако мы вынуждены были, несмотря на этот успех, продолжить отступление, а противник преследовал нас до самого Рейна, и мы переходили через него у него на глазах.
Так как моя служба закончилась со смертью господина де Тюренна, я хотел уехать, и многие люди думали о том же, но мы представляли собой войско, способное защищаться в случае, если нас атакуют. Мы были с четырех сторон окружены людьми, желавшими нам зла. Немцы тоже перешли реку вслед за нами и делали на нас набеги. Действительно, имперские войска вторглись в Эльзас, но они не представляли собой единой армии, а были разрознены. Это было наше счастье, иначе все мы могли бы попасть в плен.
Едва мы отбились от одного отряда, как тут же натолкнулись еще на один численностью примерно в триста сабель. Я был удивлен, а те, кто бежал, даже не успели сдаться. Враги обратились ко мне, чтобы узнать, кто мы такие. Богу было угодно, чтобы я не потерял хладнокровия при этой встрече, и я сказал, что я из гарнизона, что мне нужно поверить и я могу показать свой паспорт. Они поверили и отпустили нас. Правда заключается в том, что знание немецкого языка, на котором я говорил почти так же хорошо, как на своем родном, поспособствовало мне в этом деле.
Так счастливо отделавшись, я продолжил движение, прибыл во Францию, где все были уверены, что все потеряно со смертью господина де Тюренна. Даже король вынужден был обратиться к господину принцу де Конде, который был во Фландрии, срочно прибыть на помощь армии в Германии. Это не помешало немцам осадить Гагенау, но принц де Конде подоспел вовремя, и они сняли осаду. То же самое произошло под Саверном, который обстреливали три дня из орудий, забрасывали бомбами. Это немного ободрило королевство, увидевшее, что успех еще возможен[109].
Я уже прибыл ко двору, когда пришли эти хорошие новости. Смерть господина де Тюренна все стояла перед моими глазами, и если бы Богу было угодно мое одиночество, я думаю, что я готов был уйти в монастырь. Но я к этому всегда имел неприязнь, и мне оставался лишь пример этого великого человека. Это удивительно для человека, которому уже было семьдесят лет, быть так привязанным к жизни и не мочь от нее отказаться. Но, по правде говоря, я не выглядел на свой возраст, как я уже, кажется, говорил, и я не избегал женщин. Действительно, я даже стал причиной того, что один дворянин из Пикардии, имя которого я позволю себе умолчать, стал сгорать от ревности к своей жене. Став совсем больным, он переоделся в монаха-францисканца, потому что знал, что она часто ходит на исповедь к представителям этого ордена. Он подговорил ее лакея, чтобы, когда она пошлет его за своим обычным исповедником, он сказал, что тот заболел, но вместо себя прислал своего коллегу. В одежде монаха он вошел в ее комнату, где его невозможно было узнать из-за недостатка света, и стал играть свою роль перед ней. Вместо того чтобы принимать исповедь, он стал выяснять, нет ли у нее привязанности ко мне, а она не могла понять, почему, несмотря на то что она отвечает, он в сотый раз спрашивает ее одно и то же. Он попытался еще разузнать что-то по поводу своих прочих подозрений, и, если верить тому, что она потом рассказала, он не узнал ничего, кроме того, что и так все знали. Но она узнала его по голосу, хотя он и предпринял все меры предосторожности. Однако она была достаточно умна, чтобы не показать этого, так что они обманули друг друга в том, что является самым святым в религии: один, пожелав узнать, верна ли она ему, другая, чтобы вылечить его от болезни, которая грозила повредить его рассудок.
