— Надеюсь, мы больше никогда не увидимся, — сказал он. Тональность его динамиков ничего не выражала.
Накинув фальшивую личину и отрегулировав её на максимальный эффект, я покинул дворец по служебной лестнице, выведшей меня ниже крепостных стен. Еще час ходьбы по открытой всем ветрам черной лестнице, вьющейся по утесу, и я вышел на дорогу, ведущую к гавани. Оттуда я попал на причал возле университариата Шурфан, незаметно спустил на воду лодку и покинул Малифэйс.
Позади воздух сотрясали редкие выстрелы, и я все еще мог чувствовать грозный разум.
Я ненавижу убегать из боя.
Но в данном случае он меня не касался.
Снимок Киилер
Медона Едок, названный так за свой непомерный аппетит, объявил о начале аукциона, и вести о торгах привлекли дельцов и спекулянтов со всего субсектора — пусть даже им пришлось тащиться в редкостную глухомань.
Один из выставленных на продажу товаров привлёк и моё внимание. Сначала я отправил посредника, чтобы убедиться в наличии такой диковинки, а затем, получив от него вполне достоверное подтверждение, отправился в путь, чтобы лично присутствовать на аукционе.
Медона Едок жил на выжженном войной каменном шаре под названием Паллик. Непредсказуемая орбита и переменчивая скорость вращения наделили планету сложной и непостоянной системой дней и ночей, что могли быть как долгими, так и мимолётными, как ослепительно яркими, так и мрачными. Конечно, мудрецы на таком материале исписали много тяжёлых томов астрономическими и зодиакальными таблицами, но я не удосужился выучить все названия и протяжённости местных временных циклов. Достаточно было знать, что мне следует завершить дела до начала долгого и пугающего «жгучедня» — периодического события, когда планету освещали все три звезды.
Многие гости аукциона высадились на катерах и орбитальных шлюпках, опустившихся на печальные пустоши за высокими покатыми стенами дворца Медоны. Другие прибыли в местный город Барит-Прайм, а затем заплатили караванщикам за право пройти вместе с ними путь в шестьсот сорок километров. Аппетит Медоны был так велик, что загруженные всякой снедью караваны почти каждый день выходили из городских ворот. Я сел на плоскогорье в пяти километрах от дворца, а дальше шёл пешком. На планете стоял «низкий день», период, когда в небе светило лишь второе солнце, и длился он недолго — только шесть с половиной стандартных часов.
Было холодно и сухо. Сквозь светозащитный экран я видел глубокую синеву неба и солнце — белый шар, от которого по экрану пробегали блики всякий раз, когда я поворачивал голову. Сверкали корпуса челноков, стоявших вместе с катерами на посадочных площадках. Где-то в тринадцати километрах от меня над пустыней вздымались клубы песка, поднятые караваном. Раскинувшийся впереди дворец был так велик, что больше напоминал город, но город, сокрушённый войной. Здесь и там у покатых стен валялись обломки, по виду которых можно было предположить, что под землёй таятся и другие, древние здания, занесённые песками истории.
Наконец, моё приближение заметили стражи у ворот.
— Ты пришёл к Медоне? — спросил меня один из них, зашипев сквозь скрывающий черты респиратор. Оба были одеты в стандартные бронежилеты и униформу Астра Милитарум, теперь перекрашенную в яркие цвета, достойные циркачей и фигляров.
— Да, — с улыбкой ответил я.
— И кто же ты?
— Грегор Эйзенхорн, — причин врать у меня не было.
— И чем занимаешься?
Я показал им свою розетту. Они даже не моргнули.
— Сэр, вы ведь пришли не зачищать дворец? — расхохотался один из стражников.
— Даже не знаю… а что, кто-то здесь отрицает святость Трона?
— Только не мы, — усмехнулся другой. — Поверьте, все мы до единого верны Святой Терре.
— Значит, я пришёл, чтобы предложить лучшую цену за нужный мне товар.
Меня пропустили внутрь.
В холле дворца собрались многочисленные покупатели, каждый из которых, как я заметил, привёл с собой пышную свиту. Сервиторы Медоны таскали тяжёлые подносы, заставленные свежими блюдами и напитками, и каждое из них пышно одетый дворецкий объявлял с такой обходительностью, словно приветствовал дорогих гостей. Мне предложили флягу воды, традиционный дар любому пришедшему из пустыни, и я принял её с благодарностью, вежливо отказавшись от бокала вина. В залах были и самые разные лоты, выставленные на всеобщее обозрение перед аукционом. Среди них я увидел молитвенные колёса из длинных могил на Трациане, диадемы из Рабских Миров, прекрасно сделанный бюст святого Кидоруса, неподвижно стоящий в обитой атласом коробке, и великолепный портрет Жиллимана — масляные краски, кисть Манксиса с Юстиса-Майорис. Во всяком случае, так она была подписана. Да, замысел был хорош, но в работе не было изящества, характерного для самого Манксиса. Скорее, это была копия или работа одного из его учеников и последователей. Я наслаждался экспонатами, когда услышал за спиной голос.
— Я знаю, зачем вы здесь.
Пришлось обернуться.
— Я — Медона, — представился мне высокий, худой, улыбающийся мужчина, одетый в зелёный комбинезон и полуплащ. Пожалуй, на нём было даже слишком много украшений, в том числе тиара из кристаллов и жемчуга.
— Действительно…?
— Ну, скорее его уста, — усмехнулся он и улыбнулся ещё шире — пугающе шире. — Медона говорит через меня, а я занимаюсь его делами.
— Ты его посредник или аватар?
— Аватар, — ответил он. Теперь я понял, что тиара и кольца были частью сложной телекинетической системы, что позволяла Медоне использовать мужчину как марионетку и действовать через него. — А ты — Грегор Эйзенхорн из Ордосов.
— Действительно.
— Твоя слава бежит впереди тебя. И кстати, в продаже есть одна вещь, которая могла бы тебе приглянуться. Хочешь посмотреть?
Он провёл меня в боковую часовню с высокими окнами, сквозь решётки которых проникали тусклые лучи дня. На пьедестале в центре комнаты стоял защищённый светофильтрами предмет — прозрачная покрытая пластеком плита примерно в треть квадратного метра шириной.
— Великолепно, сэр, не правда ли? — спросил рот Медоны.
Это было самой омерзительной вещью, какую я когда-либо видел.
Но, и правда, великолепной.
— А теперь я вас оставлю. Наслаждайтесь видом.
В зале был не только я — товар осматривали и другие покупатели. Одним из них был решительного вида мужчина, из черепа которого выступали сложные зрительные имплантаты.
— Какая диковинка, — восхищённо произнёс он.
— Действительно.
— И настоящая, — добавил незнакомец. Его имплантаты зажужжали. — Поверьте, я могу оценить как возраст стекла, так и пластековый футляр. Формат снимка совпадает с её известными нам предпочтениями… да, просто чудо, что столь хрупкая вещица дожила до наших дней, когда сгинуло столь многое.
— Действительно, — повторил я.
— Но ещё важнее сам снимок. Его замысел. Да, даже по меркам летописцев она владела превосходным глазомером. Едва ли кто-то в истории Империума достигал её уровня мастерства в создании снимков.
— Да, так про неё пишут. Про великолепный дар. Конечно, поэтому её и избрали для экспедиции.
— Подумать только… — вздохнул ценитель, — что она обладала таким непревзойдённым талантом, но прославилась не благодаря ему, — он посмотрел на меня. Оптика закрутилась, не переставая жужжать. — А что думаете вы? Как считаете, что невероятнее — то, что перед нами оригинальный снимок, сделанный десять тысяч лет назад прославленной основательницей имперского кредо? Или то, что на нём изображён Хорус Луперкаль?
— Думаю, самое невероятное, — я усмехнулся, — что он стоит здесь перед нами, а не заперт в подземелье далёкой Терры.
Евфратия Киилер была летописцем. В последние годы Великого крестового похода, благодаря своим острым глазам и мастерству фотографа, она получила назначение в 63-й Экспедиционный флот, чтобы наблюдать за подвигами Лунных Волков и сохранять их для истории. Её работы были великолепны, а слава росла. К ней относился благосклонно сам магистр войны. В те далёкие времена Бог-Император провозгласил, что труды растущего Империума должны быть записаны и зарисованы творцами искусства и историками, чтобы преобразиться в хронику зарождения Эры Человечества. Таким мыслили в те времена, желая честно, свободно и независимо сберечь для потомков великий труд сотворения цивилизации.
И это было не похоже на того Императора, каким его знал я.
Конечно, теперь этих свобод не стало, они сгинули за годы кровопролитных войн Ереси. И Киилер была там в самые первые дни. Она стала свидетелем первых зверств. Евфратия жила, когда пробил тёмный час, и встретила его с пиктером в руке, запечатлев жуткие перемены. Но её история там не закончилась. Оказалось, что её жизнь не так легко оборвать, как жизни бесчисленных миллиардов людей, сгинувших в том пламени.
