Утром третьего дня евпаторийцы увидели на рейде три миноносца: два под английским флагом и один под греческим. Острый легкий очерк их корпусов слегка перекликался с далекими очертаниями Чатыр-Дага, который по сравнению с ними казался сверхдредноутом.
Еще ничего не случилось. Еще ни один иностранный солдат не ступил на крымский берег. Еще ни один приказ не был поднят на мачте, но город уже был оккупирован самим появлением этих безмолвных кораблей, и настроение народа сразу же резко изменилось.
— А греки-то наши, а? — сказал мужчина в серой шляпе. — Хотят захватить Крым.
— Молчи, если ни черта не понимаешь! — огрызнулся на него Анесты, известный в городе атаман рыбацкой артели.
— А что тут понимать? Вот этот миноносец... «Пантера» его зовут?
— «Пантера».
— Он зачем сюда пришел? Спектакли наши смотреть?
— Послали — пришел, — угрюмо проворчал Анесты. — Тебя пошлют в Грецию, и ты пойдешь.
Это показалось разумным.
— Чего вы пристали к грекам? — отозвался другой гражданин в другой серой шляпе. — Лучше на англичан поглядите. Греки пришли и уйдут, а эти если уж приходят, то остаются. Как бы из нашего Крыма Индии не получилось.
Весь город стоял на берегу и не расходился. Часам к одиннадцати на кораблях зазвенели склянки. Через час от английских миноносцев отделились шлюпки и, блистая мокрыми веслами, понеслись к пристани Русского общества пароходства и торговли. На берег вышли рослые голубоглазые ребята с чудесными улыбками и весело подмигнули окружающим. Потом поднялся молодой офицер. Пока он вылезал, матрос, оставшийся в шлюпке, дружески хватал его за штаны. Офицер так же дружески лягался и, выйдя на пристань, обратился к толпе с каким-то вопросом на английском языке. Леська спросил его по-французски, что угодно господину офицеру. Господин офицер ответил по-французски, что ему угодно знать, где находится муниципалитет. Леська вызвался проводить его в городскую управу.
Леська говорил по-французски в объеме гимназического курса, то есть плохо. Если ему не хватало слов, он вставлял немецкие фразы и даже латынь. В общем, англичанин его понимал.
— Зачем пришли эти корабли? — спросил Леська.
— О, не беспокойтесь, никакого ущерба населению от нас не будет. Мы хотим только спасти Россию от большевизма.
— Но большевизм — это народ.
— Неверно! Большевики — это варвары, которые хотят уничтожить цивилизацию белых людей. С ними надо расправляться, как с готтентотами.
«М-да... — подумал Леська. — Здесь долго не раздумывают. Философия у них уже сфабрикована. Дело теперь за практикой».
Через несколько дней в Евпатории появились белогвардейцы Деникина. Разбитые «варварами» под Ростовом и Екатеринодаром офицеры стали разгуливать по городу, помахивая нагайками, как в мирное время стеками.
— Большевик? — останавливали они то одного, то другого прохожего, беря население «на выдержку».
— Нет, нет, что вы!
— Врешь! Агитатор!
— Да нет же, клянусь богом!
— Прочь с глаз.
По вечерам перед «Дюльбером», в ресторане которого шли кутежи и раздавалось «Боже, царя храни», обычными были сценки, когда какой-нибудь пьяный белогвардеец орал во всю глотку:
— Жиды! Ваши комиссары погубили Россию. Выходите по одному, я вас буду расстреливать.
После двух знаменитых дней безвластия евпаторийцы страстно возненавидели деникинцев. Но и офицеры глубоко презирали Евпаторию:
— Этот город не дал миру ни одного генерала!
Действительно, с генералами в Евпатории было плохо. Зато ей везло на капитанов.
Совсем недавно гимназический кружок выбрал капитаном Бредихина. Случилось это очень просто: Артур заболел брюшным тифом, потерял половину веса, и врачи запретили ему заниматься спортом до весны, а весной восьмиклассники окончат гимназию, и кружок распадется. Поэтому Артур сам отказался от капитанства и указал на Елисея как на своего преемника.
Леська испытал такой прилив радости, что даже сконфузился перед самим собой. Бывший красногвардеец, революционер, который вез в свое время сапную лошадь, — и вдруг это мальчишеское звание... А ему приятно и немного стыдно, как если бы он решил поиграть в оловянных солдатиков. Но раз уж выбрали... Он ведь не сам. Дело общественное.
Новый год Леська встречал в женской гимназии. Он уже почти забыл о своем прошлогоднем позоре, когда Розия просто выплеснула его со сцены брызгами своего лимона. Пристегнув к петлице серебряный значок, изображавший античного дискобола, Елисей вступил в казенное серое здание, где гремела музыка. Он предвкушал сплошные радости. Во-первых, увидит Гульнару в бальном платье, во-вторых, Гульнара увидит его капитанский значок, в-третьих... Но уже вестибюль сразу же его охладил: сюда набилось офицерья больше, чем гимназистов. Когда Леська попытался пройти в рекреационный зал, это оказалось нелегко. Взявшись за руки и оттеснив гимназистов, офицеры образовали круг и в этом кругу танцевали с одной-единственной девушкой, построившись к ней в очередь. У Леськи упало сердце: девушкой этой была Гульнара.
Евпатория знала ее как девочку, которая обещала стать красавицей, но сейчас... Синие волосы ее забраны серебряной сеткой. Белое платье с бледно-розовыми лентами придавало ей облик невесты.
Корниловец в черных бархатных погонах, покружив с Гульнарой один тур, передает ее марковцу в малиновых погонах, тот — шкуровцу, щеголявшему изображением волчьей головы, шкуровец — дроздовцу, дроздовец — снова корниловцу. Гульнара летала из объятий в объятия. Все остальные девушки оказались за кругом вместе со своими кавалерами.
Вначале эта сценка выглядела довольно красиво, но вальс перешел в венгерку, венгерка — в мазурку, мазурка — в падеспань, а Гульнара продолжала переходить из рук в руки. Игра перешла уже во что-то явно неприличное. Наконец девушка почувствовала это сама. В какой-то момент, когда корниловец собирался передать ее шкуровцу, она наклонила головку в знак благодарности и направилась к матери и сестре, сидевшим за кругом. Но шкуровец ухватил ее за руку и с силой потащил к центру. Гульнара стала упираться, на лице ее появилась гримаска, но шкуровец тащил.
Леська не выдержал. Он ринулся вперед. Плечом потащив за собой цепь офицеров, которая тут же распалась, он пролетел по паркету к шкуровцу, поднял его приемом «задний пояс» и акуратно, точно шахматную фигурку, переставил на другое место. Затем, поклонившись Гульнаре, Леська предложил ей руку и проводил ее к Айше-ханым, которая все это время просто умирала от страха.
Гимназисты зааплодировали.
— Как он его в воздухе! Как Геракл Антея.
Но шкуровец уже пришел в себя. Выхватив нагайку, он сзади кинулся на Леську и принялся хлестать его, как ломовую лошадь. Елисей обернулся, вырвал нагайку и швырнул ее через весь зал. Тогда на Леську бросились офицеры.
Но тут, приседая на своих ревматических ногах, из буфета прибежал директор. Он был в мундире с шитыми золотом пальмовыми ветвями и при шпаге. Не помня себя, не понимая, что делает, Алексей Косьмич блеснул шпагой и, со страшной силой стуча ею по пюпитру, закричал:
— Смир-рно!
Офицеры, привычно подчиняясь команде, замерли.
— Я действительный статский советник, по-вашему — «его превосходительство»! Так называемые господа офицеры! Вы ведете себя как в завоеванном городе. Немцы так себя не вели. Приказываю: немедленно покинуть зал! Всем составом. Иначе перепишу ваши фамилии!
— И в кондуит? — иронически бросил кто-то из офицеров.
— Не-мед-лен-но! — снова приказал действительный статский. И лихо взмахнул шпагой.
— Ну что ж, — произнес тот же офицерский голос будто бы в шутку. — Приказ есть приказ. Валентин, я лично ушел в «Дюльбер». Ищи меня там.
Звеня шпорами, офицер вышел из зала. За ним остальные.
— Бал продолжается! — объявил директор, пряча в ножны шпагу. — Музыка, вальс!
Приседая на ногах, как на резиновых шинах, старик подкатился к Мусе Волковой и, поклонившись ей, прошелся полтура под овации всего зала.
— Ура Алексею Косьмичу! — закричал кто-то из гимназистов.
— Ура-а!
На улице Артур, хоть он уже не был капитаном, объявил приказ:
— Отныне прекратить песню про Алешку!
Дома Леонид покрасил йодом алые полосы на Леськином теле, но хуже было то, что офицер исполосовал также и пиджак.
— Слушай, Бредихин, — сказал, посмеиваясь, Леонид.— Если ты будешь так себя вести, я не смогу тебя экипировать. Я ведь не миллионер.
— Ничего. Бабушка заштопает.
— Заштопанных пиджаков не бывает,
— Не бывает, а у меня будет.
Потом Леська сидел на скамье под яблоней, укутанной в рогожку, и подсчитывал потери: белогвардеец высек его публично, но общественное мнение не на стороне офицера. Во-первых, я вступился за девушку, во-вторых, вырвал у него нагайку и забросил черт знает куда. Для мужчины, тем более для кавалериста, это большая обида...
