И вдруг он увидел на дорожке легкую девичью фигуру. Гульнара шла к нему, как парусная яхта, — быстро и как бы недвижно. Леська вскочил, потом снова сел, снова вскочил и побежал к ней навстречу.
— Здравствуй, Гульнара!
— Здравствуйте, — сказала Гульнара, переходя на «вы».
— Садитесь, пожалуйста, — пробормотал Леська.
— Нет-нет. Я на минутку. Мама сказала, что я должна вас поблагодарить за вчерашнее. Так вот: спасибо вам. Папа говорит, что вы вели себя как настоящий рыцарь. Но папа говорит, что этот офицер в конце концов не понес никакого наказания. Алим вызовет его на дуэль. А когда Алима убьют, стреляться с ним будет папа.
Она стояла в голубом берете, слегка сдвинутом набок, в белой горностаевой кофте и ярко-синей шерстяной юбке: небо, парус и море. Леська глядел на нее и пытался увидеть такой, какой она была в начале прошлой весны, — и не мог. Что-то изменилось в ней непоправимо.
— А как вы живете, Гульнара? Что у вас хорошего?
— Что хорошего? Не знаю. Меня сосватали одному турецкому принцу.
— Все-таки сосватали? А какой вы будете у него женой: второй, седьмой, десятой?
— Как? Разве там еще многоженство?
— А почему бы и нет? Ведь среди мусульман многоженство даже у нас, в Евпатории.
Личико ее приняло испуганное выражение.
— Об этом я не подумала... А вдруг и вправду? А? Леська! Ты это серьезно?
Принцесса впервые назвала Елисея на «ты» и по имени, да еще так интимно: «Леська».
— Боже мой... А вдруг и вправду?
Она резко повернулась и почти побежала, забыв попрощаться.
20
С пятнадцати лет Леська — убежденный атеист. Но шкуровец исполосовал его пиджак, надо покупать новый, а брать у Леонида деньги он постеснялся. По всему по этому пришлось пойти в собор, к настоятелю отцу Алексию.
— Завтра, кажется, крещение? — спросил Леська.
— Да. Крещение господне, — подтвердил настоятель.
— Я хотел бы участвовать в ловле креста.
— То есть на Иордани, хотите вы сказать?
— Да, да.
— Что ж. Похвально. А вы наш прихожанин?
Я гимназист, — уклончиво ответил Леська.
— А-а! Похвально, очень похвально. Однако обязан вас отговорить: за крестом пыряют греки, они — народ, к морю привычный, а вы, юноша, можете получить воспаление легких.
— Я внук и сын рыбака. Ну, и сам, конечно, рыбак. Очень прошу вас, батюшка.
И батюшка разрешил. А дело это платное.
Утро шестого января выдалось суровое. Море кипело, ветер бил порывами и был таким пронизывающим, что толпа, стоявшая у пристани Русского общества пароходства и торговли, даже в пальто и шубах продрогла, как в папиросной бумаге.
Греческая кофейня находилась как раз против пристани — только пересечь мостовую Лазаревской улицы. В кофейне готовили пловцов. Четыре грека — Димитриади, Триандофелиди, Теодориди и Гуто, четыре Аполлона без фиговых листьев, — не стесняясь посетителей, деловито натирали друг друга настоем красного перца. Леська в трусах глядел на них со стороны.
— Леська! — сказал Димитриади. — На крещение трусы надо сымать. Поп иначе в лодку не пустит.
Потом два грека плеснули в Леську водкой и принялись растирать его жесткой люфой и грубыми мочалками.
Но вот подан сигнал. Пловцы накинули на голое тело огромные бараньи тулупы и босиком побежали к пристани.
— Леська, Леська! Авелла! — кричали гимназисты, точно он здесь самый главный.
Добежав до чугунного кнехта, христиане прыгнули в большую лодку с языческим названием «Посейдон». По знаку священника четверо навалились на весла. Взлетая и проваливаясь, лодка трудно выплывала в море. На носу стоял отец Алексий, подняв серебряный крест.
— Суши весла! — крикнул он зычно, как шкипер. И через минуту: — Табань!
Лодка прекратила движение. Пловцы сбросили с плеч шубы и встали в полный рост. Их хорошо было видно с берега. Рядом с низкорослыми греками Елисей казался великаном, но они стояли стройно, а Леська съежился.
— Во имя отца, и сына, и святаго духа, — объявил священник и забросил крест далеко в волны.
Пятеро пловцов нырнули в море. Вода оказалась теплее воздуха, и это было даже приятно. Леська не приметил креста и с ужасом подумал, что крест затонет. Он видел под водой смутные тела греков и понесся к ним. Вот он обогнал Димитриади. Но Гуто уже держал крест в зубах, как тюлень рыбу, и выплывал на поверхность. Леська выплыл вслед за ним и пошел к лодке. Здесь они крепко обтерлись мощно накрахмаленными полотенцами, надели свои бараньи тулупы и начали пить водку прямо из четвертины, передавая бутыль из рук в руки.
Когда бежали в кофейню, Леська увидел в толпе шкуровца. Офицер сверкал глазами на Леську и угрожал ему подбородком: погоди, мол, я еще до тебя доберусь!
Леська расстроился, но ненадолго: кофейня была полна людей, среди которых выделялись голубые шинели гимназистов. Оповещенный священником, в экипаже подъехал директор, вошел в кофейню, порога которой он, конечно, ни разу в жизни не переступал, и, подойдя к Леське, громко произнес:
— Благодарю тебя, Бредихин, за образцовый поступок христианина! — И поцеловал его в лоб. — А теперь в баню, — приказал он. — Немедленно в баню! Не-мед-ленно!
Артур, Юка, Улька и Володя поехали с Леськой в директорском экипаже.
— Сколько тебе заплатят за твой поступок христианина?— спросил циничный Улька.
— Не знаю, — сказал Леська, улыбаясь. — Я ведь не ради денег.
— А ради чего?
— Ради пиджака.
Ну, нот они и в бане. Стуча бабучами по звонким плитам пола, юноши вошли в свою мыльную. На мраморной лежанке сидел какой-то невзрачный мужчинка, намыленный до такой степени, что все лицо его вместе с глазами затонуло в белопенной бороде. Мальчики уселись на других лежанках и принялись мыться. И вдруг, когда мужчина обдал себя водой, вся его борода поплыла по полу — и перед гимназистами возникло омерзительно знакомое лицо шкуровского офицера. Того самого.
Сначала офицер Леську не узнал. Но Юка, став к офицеру спиной, плеснул в Ульку теплой водицей для затравки. Тогда Улька, наполнив шайку из холодного крана, хлюпнул в Юку ледяной водой, но вполне намеренно промахнулся и весь заряд попал в шкуровца. Тот ахнул, взвыл и кинулся на Ульку:
— Негодяй! Я тебе в морду дам!
Улька лег на спину и начал обороняться ногами, оглушительно хохоча. Шкуровец озверел окончательно. Он схватил пустую шайку и замахнулся. Но Елисей поймал его за руку и очень спокойно сказал:
— Слушайте, уважаемый! Если мы изобьем вас тут до полусмерти, в этом не будет никакого оскорбления вашей офицерской чести, ибо эта честь сейчас висит на гвозде в раздевалке. Все понятно?
Офицер выронил шайку, собрал мочалку, мыло, веник и, сгорбясь, ушел. Это был умный человек. Он правильно оценил несоответствие между собой и своим мундиром.
На этом кончился еще один этап гимназической жизни. Седьмого все пришли в класс, и тут произошло следующее.
— Бредихин! — воззвал с кафедры голос классного наставника Льва Львовича Галахова.
— Я!
— Вы записались в гимназический отряд?
— В какой отряд?
— В отряд, который примет участие в осаде шокаревских каменоломен?
— Что? Ах, да! Конечно, конечно.
— Юрченко!
— Записался.
— Канаки!
— Записался.
— Антонов!
— Но ведь я начальник этого отряда.
— Ошибаетесь. Начальником будет корнет Алим-бей Булатов. Так вот, господа: перечисленные мною ученики, пожалуйте в гимнастический зал.
В классе загремели парты.
— А ты не записался? — спросил Шокарева Бредихин.
— Справятся без меня, — апатично ответил Шокарев.— Но все это крайне всем нам неприятно. Папе ужасно жаль Петриченко.
Потом испытующе взглянул в глаза и тихо сказал:
— Но мне странно, что ты записался.
— По глупости. Все-таки интересно: хоть маленькая, но война.
Леська улыбнулся товарищу бледной улыбкой, сам чувствуя, что вранье не удалось.
В гимнастическом зале «сокол» чех Поспешиль выстроил учеников в две шеренги: кроме восьмиклассников, здесь были седьмые и шестые «а» и «б» — всего человек двадцать.
— Смирно!
Вошел директор, за ним Алим-бей в форме офицера уланского полка.
— Господа! — сказал директор дрожащим голосом, вынул туго наутюженный платок, распахнул его и утер набежавшую слезу. — В пашем тихом городе появилась банда, которая... Это позор для всей Крымской республики! Поэтому истекшей ночью из Симферополя прибыл карательный отряд. Он будет поддержан с моря английскими и греческими миноносцами. Но я обещал воинскому начальнику, что гимназия не останется в стороне. Мы должны... Я надеюсь... вы — краса и гордость евпаторийского юношества...
— Ура-а!.. — закричали гимназисты, после чего выступил корнет Алим-бей Булатов.
