— Да, — нехотя ответила Лола.
— Сказать Кольке, чтоб отвез?
— Сама доеду.
Ее перестало трясти, только когда она выехала из ворот на дорогу к Жуковке. Можно было сколько угодно повторять себе, что ничего особенного не произошло, что он всегда был с нею такой, что ей в общем-то и нет никакого дела до того, какой он с нею, потому что он ей никто, как охранник Семен или водитель Николай, — но что-то у нее внутри вздрагивало и ныло. Слишком живо, слишком больно. Как будто она протискивалась сквозь узкий просвет в колючих зарослях, и, вздрагивая от бесконечных уколов, не понимала: куда протискивается, зачем? И только из-за какого-то самой себе непонятного упрямства продолжала этот свой бесцельный и мучительный прорыв.
Бина встретила ее уже в домашнем — в широких, расшитых золотой нитью шароварах и в длинной узорчатой косоворотке.
— Дрыхнет? — спросила она. — Ладно, Лолка, не переживай. Мужики все хамье, чего от них другого ждать? Или совсем их на хер послать, как я, или уж… Ну сама подумай: сколько ты их за год перевидала — не в гареме же Кобольд тебя держит, таскает же за собой — хоть один получше попадался?
— Я получше не присматривала.
Все-таки вид у нее, наверное, был смятенный, раз Бина сразу принялась ее успокаивать.
— Которые получше, все женатые и на тебя не клюнут. А если клюнут, так, значит, никакие они не получше, а обычное дерьмо. Такое же, как все остальные.
— Почему это на меня только дерьмо может клюнуть? — улыбнулась Лола.
Бинина бесцеремонность успокаивала гораздо лучше, чем любые увещевания.
— Выпьем — скажу, — пообещала та. — А то у тебя, глянь, ручонки-то до сих пор гуляют. Вискаря или так, винчика?
— Что и тебе.
— Что и мне — с этим ты поосторожнее, — хмыкнула Бина. — А то сопьешься, пожалуй. А тебе рановато еще.
Лола все-таки выпила виски. Спиться она не боялась, а расслабиться хотелось резко и сразу, как не получилось бы от вина.
Она любила Бинин дом — старую дачу, не тронутую дизайном. Только бильярдная была устроена сравнительно недавно и по последнему слову, все остальное напоминало о временах, когда хозяином дачи был покойный Бинин отец, получивший ее за какие-то секретные научные заслуги.
Они сидели в просторной гостиной на первом этаже. Диван и кресла были застелены потертыми персидскими коврами. Ковры были старые, как все в этом доме, но при этом совершенно не казалось, будто все здесь присыпано тусклой пылью, как страусиные перья на авангардных платьях. Наоборот, видно было, что каждый предмет знал множество прикосновений — ласковых, сердитых, страстных, печальных, и обязательно живых. Бутылка с виски стояла на ломберном столике, в углы которого были вделаны медные блюдечки с вычеканенными на них монетками. За столиком давно уже не играли в карты, но он все равно был живой, как и все в этом доме.
— Я музыку поставлю? — спросила Бина. — Фадо. Слышала когда-нибудь?
— Не-а, — покачала головой Лола. — А что это, фадо?
— А страдания, — усмехнулась Бина. — Португальские жестокие романсы. Естественно, про любовь. Безоглядную и невозвратную.
Музыка, разлившаяся по комнате, действительно дышала безоглядностью и невозвратностью. Лола вспомнила, как запускала с папой самодельных воздушных змеев, как над горами за домом плыли по зеленому вечернему небу человеческие лица, которые они с папой на этих змеях нарисовали, — и сердце у нее сжалось. Хотя, конечно, томительный женский голос пел на непонятном языке совсем не про это.
— Почему на тебя только дерьмо может клюнуть? — повторила Бина, глядя, как, торопливо выпив, Лола морщится от резкого запаха виски. — Не обидишься?
— Не обижусь. Уж если на Кобольда не обижаюсь…
— И правильно, — кивнула Бина. — На обиженных воду возят. А на тебе хрена провезешь. А дерьмо клюет, потому что красивая ты слишком. Даже не то что красивая, а…
— Дорогостоящая, — вспомнила Лола. — Ты уже говорила.
— И это тоже. Но ты еще, знаешь… Ну, бывают бабы — только глянешь на нее, сразу понятно: на такой не женятся, с такой детей не заводят, такую только все мужики хотят, а некоторые имеют. Которым она сама даст или которые подсуетиться успеют, пока она не опомнилась. Вот как Кобольд с тобой. Обиделась? — спросила она, заметив, что по Лолиному лицу мелькнула тень.
— Да нет… — проговорила Лола. — А это… Это точно, Бин?
Она удивилась растерянности, прозвучавшей в собственном голосе.
— Точно. Уж ты прости, но точно. Если бы у тебя это не было написано на лбу аршинными буквами, я б тебе давно сказала: посылай Кобольда подальше, найдешь себе человека. А так… Не найдешь, Лолка. Конечно, бесхозная не останешься, живо подхватят. Но — шило на мыло, вот и все. Тебе это надо?
— Но вот ты же… — начала было Лола.
На меня ты не равняйся, — оборвала ее Бина. — Я же! Такая я счастливая, прям обзавидуешься. Что ты в бизнесе не потонешь, если тебе в голову придет им заняться, это да: ты девушка со стержнем. Ну и что? За это такую цену надо заплатить, что врагу не пожелаю. Мужики, конечно, сволочи, но сейчас они тебя хотя бы хотят. Ты для них сейчас соблазнительный приз в жизненном соревновании. А станешь бизнесвумен, и будешь ты им конкурент и компаньон. А от этого, поверь мне, удавиться хочется, больше ничего. Потому что скука это, Лолка. Страшная скука. — Бинины глаза блеснули таким темным, таким бездонным мраком, что Лоле сделалось не по себе.
— Зря ты так про себя… Просто я ведь помоложе, вот они и смотрят, — пробормотала она.
— Возраст тут ни при чем. Они же, мужики, на раз вычисляют, кто есть кто. Сейчас ты где-нибудь в клубе сидишь, вот как сегодня, а на тебя все подряд пялятся и мечтают: как бы себе такую девочку отхватить. А на меня только мальчики-альфонсики глядят-прикидывают: сколько мне эта тетка заплатит, если я ночку на ней отработаю? Может, на содержание возьмет? Правда, Лолка, правда, — предупреждая ее возражения, поморщилась Бина. — И не сильно-то я об этом переживаю. Отпереживалась уже. И охотно его, альфонсика, беру. Ненадолго, правда, пока не обнаглеет. Так что Ромкины комплексы терпеть — это, поверь мне, не худший вариант.
— Объясни ты мне, какие комплексы? — спросила Лола. — Что из него вдруг полезло, почему? Мне страшно стало, Бин.
Ну, страшно — это ты зря, — пожала плечами Бина. — Ничего в нем особенного нету. Говорила же тебе — тяжелое детство. Мать у него дворничихой была, двор наш убирала. Мы на Большой Бронной в правительственном доме жили. Может, видела, когда гуляла — кирпичный такой, с оградой, весь в мемориальных досках видных партийцев? Ну вот, это наш. А у нее по соседству комната была, в служебной коммуналке. Нам-то, детям, все равно было, у кого родители дворники, у кого академики — все вместе собак роняли. А вот Ромочке и тогда было не все равно. Мать его заставляла ей помогать — тележку за ней по участку возить, с большим таким баком, в который она мусор собирала. Я до сих пор помню, какое у него лицо было, когда я из музыкальной школы шла, а навстречу он, с мусорным баком заплеванным… Вот тебе и комплекс, вот тебе и нефть, и доцентша в прислугах. Он, помню, когда только-только приподнялся, ночью однажды ко мне заявился. Вот сюда, в этот дом. Пьяный в зюзю. Я, говорит, Бинка, подводную лодку себе купил. Пойдешь, говорит, за меня замуж? Я от хохота чуть не уписалась. Что, говорю, ты себе купил?! Нет, Роман Алексеич, я только за того пойду, кто космическую ракету купит. Подводной лодки мне мало, без ракеты я мужика в упор не вижу. Так что пусть пыжится, не обращай внимания, — заключила Бина. — У вас же там, на Востоке, все они пыжатся, неужели не привыкла? У меня партнер был, грузин — жалко было смотреть: икру черную в ресторане мисками заказывал. Мы с ним потом по бизнесу разошлись, так я ему ведро икры подарила на прощанье. Не удержалась, доставила себе такое удовольствие.
