После чего вышел из дома и захлопнул за собой дверь.
— Мам, тут есть «Ну, погоди»! — раздался из соседней комнаты веселый голос Даши.
Тамара медленно опустилась на табурет, прижала ладони к лицу и всхлипнула.
— Господи, когда все это кончится?.. — беззвучно прошептала она.
По ее щекам текли слезы.
Весть об аресте Бойкова повергла Василия Кирьянова в глубокую депрессию. Каким бы тугодумом ни считал его Бойков, но Василий Максимович прекрасно сознавал истинную подоплеку всего этого странного дела. Он понимал, зачем Калачев пришел в ту ночь к Бойкову. И почему при нем был пистолет.
Конечно, он и представить себе не мог, каким образом в доме у Бойкова, который терпеть не мог оружия, оказался револьвер — да еще и раритетный. Однако, пораскинув мозгами, Кирьянов вспомнил о любви матери Короля к старинному оружию и провел нужную параллель.
«Значит, револьвер к нему в дом принес сам Калачев. А дал ему этот револьвер Король. Но зачем?»
Вот на этот вопрос у Кирьянова не было ответа. Тем не менее он ясно сознавал: «опричник» Калачев пришел в дом к Бойкову, чтобы убить его.
«В нашем бизнесе только так и можно уволиться — ногами вперед», — горько сказал себе Василий Максимович.
Позвонив Тамаре, он узнал, что Калачев приходил не один. Оказывается, Король был вместе с ним. Что же там, черт возьми, произошло? Неужели Король решил поиграть с Петром в кошки-мышки, но результат игры оказался совсем не таким, на какой он рассчитывал?
Вопросы, вопросы, вопросы…
Одно было бесспорно — Пете Бойкову не удалось отвертеться. Кровь пролилась. И еще прольется.
Последние два месяца Василия Кирьянова терзали мрачные предчувствия. Поработав достаточное время на Короля, он привык доверять своим предчувствиям. Сам Король называл это состояние звериным словом «чутье». Что ж, пусть так.
Василий Максимович чувствовал, что Королю приходит конец. Виталий был уже не тот. Нервный, издерганный, злой на весь мир. Как загнанный волк. Того и гляди достанет пистолет и начнет палить во все стороны. И что тогда?
При этих мыслях Кирьянов буквально физически ощущал, как тяжелая пуля входит ему в живот. Ну или не пуля, а лезвие ножа. Один хрен, неприятно.
Уйти бы от Короля к чертовой матери! Но печальный опыт Пети Бойкова показал, что это практически невозможно. Пуля или нож настигнут тебя в любом случае. Так что же делать?
Над этим вопросом Василий Максимович бился два вечера кряду, используя в качестве «горючего для мозгов» джин, который он любил и пил, ничем не размешивая и почти не закусывая.
К концу второго такого вечера созрело решение. Оно пришло как воспоминание о недавнем разговоре, о котором Кирьянов с перепугу или перепою совсем забыл.
«— Помнишь, ты когда-то баловался видеокамерой?
— Ну да. И что с того?
— А то, что ты снимал наши пьянки у Короля на хазе.
— А что тут такого-то?
— А ты подумай.
— Ты хочешь сказать…
— Вот именно! Там все, с кем у Короля были дела. И полковник Шаповалов, между прочим, тоже.
— Вот черт! А эти пленочки дорогого стоят!»
Действительно, эти пленочки дорогого стоили. Возможно, они стоили так дорого потому, что с их помощью можно было купить себе еще одну жизнь! Жизнь без Короля и его «опричников», без льющейся крови, на которую стараешься не обращать внимания, без постоянного страха за свою собственную задницу.
Но где они?
Кирьянов не пользовался видеокамерой уже года четыре. В свое время она ему опостылела, надоела, как надоедают старые игрушки. И Василий Максимович забросил ее черт-те куда — кажется, на антресоли.
Кирьянов отставил бутылку и встал из-за стола. Пришло время действовать!..
Он взял табуретку и двинулся в прихожую. Устоять на ней для пьяного человека занятие не самое простое. Но, побалансировав несколько секунд, Василий Максимович благополучно с этим справился.
Антресоли были завалены всякой мурой — старыми книжками, давно позабытыми рубашками и куртками, запчастями от каких-то приемников… «И откуда здесь столько мусора? — с неудовольствием подумал Кирьянов. — Вроде сам я туда старые вещи не забрасываю. Как они там оказываются? Или к ним кто-то крылья приделывает?»
Минут пять Василий Максимович рылся в этом хламе, пока не откопал видеокамеру. Вид у нее был тоже заброшенный.
— Иди сюда, — сказал Кирьянов, выдергивая камеру из-под мотка каких-то дурацких, непонятно как здесь оказавшихся проводов.
Наконец можно было слезть с табуретки. Хотя?.. Главное-то Кирьянов как раз и не нашел! Кассеты с записями! Где они?
Еще минут пятнадцать Василий Максимович рылся на антресолях, пока не перерыл все. Кассет не было.
В последующие полчаса Кирьянов обшарил весь дом — все шкафы, тумбочки, полки… Кассет не было.
— Куда ж я их подевал? — изумленно спрашивал себя Кирьянов, задумчиво почесывая затылок, но не находил ответа.
В расстроенных чувствах Василий Максимович вновь уселся за стол и налил себе полстакана джина. Он пил не прерываясь, медленно, наслаждаясь каждым горьким глотком, бодряще обжигающим горло.
В голове вдруг мелькнуло как видение или сон — перед глазами всплыла картинка…
«— Что ты там все время снимаешь, Васек? — проговорил хрипловатый голос Короля.
И тут же перед внутренним взором Кирьянова появился сам Королев — хмельной, насмешливый, сидящий в окружении «опричников» и с сигареткой в углу сухого рта.
— Что снимаю? Да все! Чтобы было о чем вспомнить.
— Дай-ка мне твою игрушку.
Кирьянов протянул видеокамеру Королеву. Тот взял ее, повертел в руках:
— И что, действительно работает?
— Еще как! — сказал Кирьянов.
— А как посмотреть?
— Жми вот сюда… Давай я сам…
Василий Максимович проделал необходимые манипуляции, и на маленьком дисплее замаячили знакомые лица. Королев ощерился:
— Хорош, нечего сказать! Вот уж никогда не думал, что у меня такая глупая харя!
Кирьянов хихикнул и заметил:
— Это всегда так кажется, когда в первый раз на себя смотришь.
— Думаешь, ко второму разу я поумнею?
— Однозначно!
Король насмешливо покачал головой, затем вынул кассету и сказал:
— На сегодня съемка закончена. — Затем поманил Василия Максимовича пальцем и, когда тот наклонился, сказал ему на ухо: — В этом доме больше не снимай, о’кей?
— Как скажешь, — пьяно улыбнулся в ответ Кирьянов. — А с кассетой что сделаешь? Выкинешь, что ли?
— Зачем же? — Король усмехнулся. — Сохраню для истории.
С этими словами Королев встал, подумал и забросил кассету в ящик комода. Затем подмигнул Кирьянову и сказал:
— Вот тут она и будет лежать. Навечно. Вот так-то, братела».
Вот, значит, оно как. Кассета у Короля! Если, конечно, он до сих пор ее не выбросил. И если память не изменяет, это первая и последняя запись, сделанная в доме матери Короля. На других полковника Шаповалова точно нет.
Вспомнив эту историю, Василий Максимович приуныл.
«Ну и что теперь делать? — спросил он себя. — Пойти к Антонине Алексеевне и забрать пленку? Представляю себе этот номер!»
Кирьянов горько усмехнулся. Ситуация была безвыходной. Хотя… Тут Василий Максимович слегка воспрял духом.
— А почему бы, собственно, и нет? — сказал он вслух, и голос его прозвучал отчаянно смело.
Василий Максимович потянулся к бутылке, но вдруг отдернул и прошептал:
— На сегодня, пожалуй, хватит. И не только на сегодня.
Теперь ему нужен был трезвый и ясный ум, не омраченный алкогольными парами.
С трудом поднявшись с кресла, Кирьянов отправился на кухню — варить себе кофе.
Королева с удивлением воззрилась на Кирьянова.
— Здравствуйте, Антонина Алексеевна! — весело выпалил он.
— Вася? — прищурила она близорукие глаза. — Заходи.
Войдя в прихожую, Василий Максимович первым делом осведомился:
— Король дома?
Антонина Алексеевна покачала седой головой:
— Нет, Виталика нет. А что, разве он должен быть здесь?
— Не знаю, — пожал плечами Василий Максимович. — Я так просто зашел. Соскучился.
— Соскучился? — Антонина Алексеевна шутливо погрозила ему пальцем. — Уж не темнишь ли ты, Васенька?
— Что вы, Антонина Алексеевна. Разве я когда-нибудь темнил?
— Небось голодный, а в ресторан идти не хочется? Физиономия-то вон какая измученная и бледная.
Кирьянов засмеялся:
— Все-то вы видите!
— Ну проходи в гостиную.
Кирьянов прошел в гостиную. Обернулся — Королева шла за ним.
Они сели на диван. Антонина Алексеевна вздохнула и сказала:
— Ох, Вася… Горе-то какое.
— Вы это о чем?
— О Пете Бойкове. Как же это он так, а?
Кирьянов напустил на себя грустный вид, что было несложно, поскольку он и впрямь был расстроен, и ответил:
