— Токо не верь, детка, — внушал Зубатый, — кода тебе скажут, будто Расея и Запад — близнецы и братья. Это тоже обман, хотя соблазнительный. На него даже башковитые мужики клюют навроде нашего Желудя. У Расеи всегда свой путь, что при татарах, что при демократах, разница-то небольшая. Россияне — народ соборный, вот в чем хитрость. Потому их общий путь в конце туннеля — тюрьма. Не пугайся, детка, слово хорошее, верное. Его большевики извратили, а мы восстановим в первоначальном виде. Тюрьма — это приютный дом, предназначенный для натуральной жизни, где все белое — это белое, а черное — черное, и никак иначе. Смекни, что более всего мучает человека в земной юдоли? Сам тебе скажу — необходимость выбора. Он постоянно должен чего-то выбирать из чего-то. В магазине — колбасу, в миру — бабу. Какие портянки одеть, чем соседа достать. Каждую минуту трясется, как бы не обманули. В тюрьме выбора нету, там что заслужил, то получи. Без выбора человек непременно осознает смысл своего божественного предназначения — просто работать и размножаться под надзором умных и справедливых наставников. Доходят до тебя мои слова или нет?
Обычно разъяснительные беседы Зубатый проводил с ней вечером, заглянув в ее комнатенку в накопителе. Точно угадывал момент, когда она выключала лампу, готовясь забыться тяжелым сном, полным мучительных видений. В темноте усаживался на кровать и, пока говорил, деловито поглаживал, пощипывал ее стянутое страхом полуобморочное тело. Сперва Анита дичилась, вздрагивала, откидывала шершавую руку, особенно когда та норовила проникнуть в запретные места, но потом, убедившись, что прямой опасности нет, смирилась, как и со всем остальным, что с ней здесь происходило. Абсолютное равнодушие ко всему — вот способ защиты, который она себе выбрала. Рано или поздно морок кончится, за ней придет Никита и заберет отсюда. Ему она не собиралась жаловаться ни на что. Они сядут в поезд или лучше на самолет и улетят в Польшу, чтобы склониться над родной могилкой и выплакаться всласть. Но если он опоздает… Об этом предпочитала не думать…
Покончив с полами, Анита отнесла инвентарь в кладовку, там же переоделась — сняла халат и облачилась в старинное пальто с каракулем, привычно утонув в нем, — и вышла на улицу. Обиженный надзиратель Ганек проводил ее до дверей, бормоча все новые угрозы. Напоследок услышала, как он посадит ее голой ж… в муравейник.
На улице стемнело. Анита рассчитывала умыться, привести себя в порядок и поужинать. Как чернорабочей, Зубатый выдал ей талоны на питание. Столовая располагалась в том же накопителе и представляла собой обычную большую комнату с длинным дощатым столом посередине и отгороженной кухней. За неделю она так и не узнала, питается ли там кто-нибудь, кроме нее. На кухне хозяйничал хмурый детина лет сорока с невыразительным лицом и прилизанными, словно смазанными жиром, волосами. Звали его Василий. В отличие от других обитателей «Зоны счастья», он не матерился, не похабничал, не делал гнусных предложений, вообще с ней не разговаривал. Анита садилась за стол, и через некоторое время Василий выходил из-за шторки и ставил перед ней миску с едой. В обед это была соевая или мучная похлебка, на ужин — тарелка какой-нибудь каши, перловой, овсяной, пшенной, но полная до краев. Ни рыбы, ни мяса не водилось. Чай можно было наливать самой из бака в углу сколько хочешь, но без сахара и заварки. На четвертый день Василий украдкой сунул ей под локоть липкую карамельку, чем она была тронута до глубины души. Попробовала заговорить с ним, но безрезультатно. Вероятно, у него был приказ не вступать с ней в контакт, и он слишком дорожил хлебным местом, чтобы нарушить запрет. Один раз Кузьма Витальевич поинтересовался, нет ли у нее жалоб на кормежку. Анита ответила, что всем довольна. Зубатый благосклонно кивнул и пообещал, как только заметит в ней признаки перевоспитания, добавить в меню постного масла и воблу. Анита никогда ни о чем его не спрашивала, но тут не удержалась, полюбопытствовала, какие это признаки? Человеческие, важно ответил Зубатый.
На этот раз поужинать не удалось. Едва сняла пальто, как в комнату втиснулся незнакомый дядька, похожий на шкаф, и велел собираться.
— Куда? — испугалась Анита. Дядька довольно учтиво объяснил, что по случаю Нового года по всему городку объявлен банный день. Господин, Прохоров распорядился помыть ее заранее, до вечернего аврала, когда в баню нагрянут все окрестные бригады.
— Баня — это обязательно? — Анита заискивающе улыбалась. — Я в столовую хотела…
— Нельзя. — Дядька разглядывал ее с интересом, как мошку. — Баня — это праздник. Плюс Новый год. Насчет ужинать не сомневайся. Сегодня в номер подадут.
— Зачем?
— Не зачем, порядок такой. Сперва банька, после концерт в клубе. К ночи ханку раздадут, хоть залейся. — Дядькины глаза алчно сверкнули. — Дальше — по желанию. Праздник.
Словоохотливость дюжего посланца ее насторожила, но упираться было бессмысленно. У нее уже был опыт: возьмет в охапку и отнесет куда надо. Тем более что баня, наверное, не так уж плохо. Никита тоже рассказывал про нее чудеса. Обещал, как только попадут в Москву, — сразу в баньку.
Поначалу ей даже понравилось в чистом, светлом помещении с широкими, выскобленными до блеска скамьями, где стоял густой, сытный запах хвойного леса, а на полке стопкой аккуратно были сложены отглаженные простыни, хотя и обтрепанные по краям. На отдельной деревянной подставке — бруски мыла, мочалки, каких прежде не видела — свитые из какой-то серой дерюги, на ощупь жесткие, как проволока.
Дядька объяснил, где душевая, где парилка, где какие краны, и деликатно откланялся. Анита закрыла за ним дверь, но на ней не оказалось задвижки. Немного помешкав, все же разделась и пошла в душ. Помыла голову коричневым хозяйственным мылом и, слегка робея, отворила дверь в парилку. Ничего особенного не обнаружила: обыкновенная сауна с деревянной решеткой на полу, с пирамидкой ступенек. То, о чем рассказывал Никита, должно выглядеть иначе. Анита поднялась на вторую ступеньку, привыкая к жару, улеглась на простыню, сложенную вдвое, но поблаженствовать не успела. За дверью раздался жеребячий гогот и в тесную парилку, рассчитанную на двух-трех человек, ввалилось сразу пятеро голых мужиков. Увидев обнаженную красавицу, они восхищенно заохали и расселись вокруг нее, как настороженные кобели возле текущей сучки. Анита попыталась прикрыться простыней, ее вырвали у нее из рук. Голова у нее закружилась, она была почти в обмороке. Будто сквозь дрему слышала, как мужики оживленно заспорили, кто первый и как. Все были на одно лицо, жилистые, крупнотелые, воспаленные, но один все же выделялся, черненький, короткопалый и поросший шерстью с ног до головы, как мартышка. По всему выходило, именно ему принадлежит право первой ходки.
— Пацаны, — просипел он, плотоядно облизываясь. — Давай по совести. У меня от ветеринара справка, а вам еще на медосмотр идти. Ништяк?
— При чем тут справка? — возразил кто-то из остальных. — Дело полюбовное. Пущай дамочка сама решит, кому первому дать. Вечно ты, Стриж, без мыла лезешь.
Мужики одобрительно загомонили, но волосатик, уже подобравшийся к ней и жадно принюхивающийся, злобно рявкнул:
— Цыц, пацаны! Она решать не может, у ней мозгов нету. Данила сказал, первобытная. Из-за рубежа на выучке… Ну-ка, красотуля, расставь ножки, проверим твое устройство.
Все сразу надвинулись, роняя с губ пену, чтобы не пропустить важный момент. Анита, ни жива ни мертва, соскользнула со ступеньки, как-то обогнула волосатика и ринулась в полуоткрытую дверь. Зацепилась за чью-то подставленную ногу, шмякнулась на пол, но тут же вскочила и вымахнула в предбанник, где угодила в объятия к могучей бабище устрашающего вида. Бабища швырнула ее на скамью, Анита больно ударилась о стену затылком. Женщина была одета в черный прорезиненный халат, по лунообразному, кирпичному лицу бродила шалая ухмылка, не предвещавшая ничего хорошего. Все же Анита взмолилась:
— Тетенька, спасите меня! Христом богом прошу!
— От чего спасать, дурочка?
— Они, там… — Анита ткнула пальцем в сторону парилки.
— То-то и оно, — заметила женщина, по всей видимости, никуда не спешившая. — Они — там, а мы здесь… Прелюбодействуешь, девонька? Соблазняешь невинных работничков. Не по уставу это. Большой грех, большой. Отвечать придется. У тебя допуск есть на случку?
— Кто вы? — спросила Анита, шаря по скамье в поисках одежды.
— Известно кто. Можешь звать тетей Викой. Я здешний куратор. Для того и поставлена, чтобы безобразий не было. Тебя знаю, ты Анька из Европы. Ай-ай, девонька моя, как же тебя угораздило?
— Меня не угораздило, тетенька Вика. Они сами ворвались. — Анита уже натянула чулки и юбку.
— Дознание установит, кто куда ворвался. У нас с этим строго. Виталий баловства не любит. За это карцер полагается. В карцере еще не была?
